– Спасибо вам. Рад, что вам это интересно…

Наконец софиты погасли. Журналисты разбрелись по необъятным площадям его персональной выставки. Огромные помещения старой фабрики, переоборудованные под выставочные залы, вместили всю продвинутую тусовку.

Успех? Да, успех! Василий читал это по лицам знакомых, по рукопожатиям поклонников, по особенной манере смеяться своей жены. Но чувство не то опустошения, не то разочарования – с чего? вот ведь оно: стопроцентно успешная выставка, прямое интервью Первому каналу, журналисты, вся Москва, восторженные взгляды, собственное удовлетворение от работы – с каждой минутой все сильнее наполняло его.

Пожатие руки:

– Привет, спасибо за приглашение…

– Привет-привет! Спасибо, что навестил…

Еще одно пожатие с одновременным похлопыванием по плечу:

– Все хорошо. Успех полный! Только… ты чем-то расстроен?

– Нет, что ты! Ну, как тебе сказать… звучит банально, но на вершине всегда хочется умереть. То ли от одиночества, то ли оттого, что больше некуда стремиться…

– Не грусти. Вот есть некоторые, они не страдают. Тут один модный фотограф, не помню, как зовут, ну, он еще начал фотографии чем-то замазывать, и дело пошло… Так вот, пригласил на день рождения, тридцать лет. Завтра все рвут туда. Он арендовал церковь! Ну, разумеется, выпивка там, закуска… А потом оркестр сыграет «Реквием» Моцарта. Сильно. Пойдешь?..

– Вы что, с ума сошли? – Раздражение и разочарование, кипевшие внутри, медленно выходили наружу. – Чума просто! В храме есть, пить и там же Моцарт – все смешалось… При чем тут «Реквием» и тридцатилетие? Мы на каком свете?! Совсем от бабок башню снесло! Мало того что безвкусно, так еще и с претензией…

– Это ладно… – по-свойски, примирительно продолжал приятель. – Тут наш небезызвестный мэтр разразился статейкой в журнале. Обложил Бродского: мол, трахался слишком быстро, и член у него короткий. Интеллигенция бесится, но молчит. А до этого забацал что-то про минетчиц. Так его все бабы, включая жену главреда, возненавидели! Шумим, братец, шумим… А ты грустишь. Все классно!

– Да что классно-то? – Голос Василия с силой ударялся в красные кирпичные стены. – Деньги куем, забыв мать родную. Главное – потрясти мир. Хотите жареного?! Пожалуйста: подогреем Бродского! Хотите стеба про секс?! Вот вам минетчицы! Народ желает праздника с отрывом?! Засунем Моцарта вместе с икрой и водкой в церковь для собственного пиара!!! Все мелко, дешево, цинично… Мейнстрим достал!!!

В абсолютной тишине он услышал собственное эхо. Резко замолчав, оглянулся. Увидел недоуменные лица знакомых… Поймал укоризненный взгляд жены… Черт, прорвало! Не удержался-таки… Ну и фиг с ними… Плевать, что подумают… Стены надвигались. Люди превращались в цветные пятна, сжимались, становились микроскопическими. Надо срочно выйти на воздух. Душно! Василий быстрым шагом направился к выходу.

* * *

В ночной тишине звонок телефона показался пронзительно громким. Сергей демонстративно отвернулся к стене. Мария откинула одеяло, взяла телефон, вышла на кухню:

– Слушаю.

– Привет, не спишь?

– Сплю. Как все прошло? Видела сюжет на Первом. Поздравляю. Полный успех…

– Когда у тебя день рождения? – перебил Василий. – По-моему, скоро…

– Я не люблю свои дни рождения. Тем более теперь… – Мария еще не успела проснуться. Вяло сообразила, что заготовленная с вечера речь не пригодилась. Почему? Что-то случилось? – Да, скоро, а чего?

– Я должен заехать к Тонино Гуэрре. Он уже старенький, мы делаем книгу о нем и о его доме. Там недалеко до Венеции. Хочу взять тебя с собой. Увезу тебя в Венецию в твой день рождения… Тебя надо увезти, обязательно! Хватит тут мучиться, скрываясь от всех. Сейчас не сезон, холодно, туристов мало. Найду гостиницу, где нет русских. И заберу тебя. Пока…

Мария удивленно нажала отбой. Гуэрра, Венеция, день рождения… Что все это значит? Василий, как всегда, сбивал ее с толку. Минута разговора – и все встало с ног на голову. Но сопротивляться по-прежнему не хотелось. Венеция? Ладно, пусть будет Венеция.

Телефон в руке зазвонил снова.

– Да, я купил тебе Бродского. «Набережная неисцелимых». Завтра отдам. Прочти срочно. Обязательно. Я люблю тебя. Пока. Спокойной ночи.

Глава 2

Наконец закончилась предотъездная спешка: безуспешная попытка срочно закрыть дела, прорыв сквозь пробки, регистрация… И вот наконец они сидят в салоне эконом-класса…

Мария, вжавшись в кресло, в надвинутой до бровей кожаной кепке, каким-то непостижимым образом ощутила себя невидимой. Ее больше не было в Москве, в стране – казалось, вообще на земле. А рядом привычно гудел Василий:

– Имей в виду, ему девяносто лет. Тонино – великий старик. Мастер и вообще – художник. Кстати, несмотря на возраст, организовал дома бесплатную школу для русских кинематографистов… они там тусуются, учатся… Он обожает Россию! Кстати, у него жена русская… Гуманист! Помогает огромному количеству людей. Боролся за Параджанова, когда того посадили. То, что он сделал в «Амаркорде» и в «Ностальгии» с Тарковским, – настолько пронзительно, что превратилось в целую школу… Ты с ним познакомишься – имей в виду: эта встреча не должна пройти для тебя даром. Очень редко так бывает, чтобы при жизни встретить живую икону. Фактически – легенду. Жизнь – она разная. Может по-всякому развернуться. Получай информацию. Впитывай. Потом обязательно эта встреча как-то сыграет в твоей судьбе… А его сад и его дом – это отдельная история…

Она слушала его, а про себя тихо ликовала: вдвоем они улетали в Италию, и впереди ее ждал чудесный праздник. Она вырвалась наконец, хотя бы на короткое время, из сумасшедшего темпа жизни, удерживаемого ею на таком натянутом нерве, что казалось, еще чуть-чуть – и все разлетится… А теперь можно глотнуть воздуха, чтобы… идти потом дальше.

* * *

В маленькой, по-домашнему уютной гостинице Венеции, полупустой в ожидании сезона, кроме них, действительно не было русских. Тем более что количество «звезд», далекое от пяти, не привлекло бы русских и в сезон. Расположились в мансарде, покоренные обилием света, заливающего крошечную комнатку под самой крышей.

Здесь в миниатюрном пространстве едва умещалась двуспальная кровать, почти вплотную примыкающая к окну. Но уходящее в пол окно с раскрытыми ставнями создавало впечатление неограниченного пространства. Комната как бы сразу переходила в город.

На улице шел бесконечный, умиротворяющий дождь. Его шум проникал в мансарду, сливаясь с голосами гондольеров.

Мария курила. Не хотелось вставать с кровати, одеваться, вообще – шевелиться. Так хорошо было замереть, чувствовать обнаженной спиной горячее тело, плечом ловить ровное дыхание. Лениво разглядывать в окно акварельный, серо-голубой город.

– Солнце встает, светлеет, дома сквозь туман проявляются, как на негативной пленке… Смотри, гондольеры расчехляют лодки… А туристов нет. Никого. Все спят. Рабочая утренняя Венеция… Знаешь, такое обычное утро необычного города. Все очень странное, нереальное, и мы тоже – нереальные, смотрим в окно… Надо же, добрались…

Василий уткнулся губами в ее плечо, медленно провел пальцем по безмятежной спине:

– У тебя такая красивая спина и шея! Ты лежишь, куришь, смотришь в окно, что-то рассказываешь… Просто сцена из кино…

– Точно, кино… Мне даже не верится, что мы наконец убежали…

– А можно убежать дальше. – Его ладонь медленно заскользила от плеча вниз. – Ну например, в Африку. Я буду делать сафари-дизайн, фотографировать животных – слонов, бегемотов. Ходить в зеленых шортах, рубашке и шляпе. А ты будешь управлять отелем, принимать гостей и писать роман или что-нибудь в этом роде. – Его шутливый тон вдруг изменился. – Я понимаю, звучит нелепо и фантастически, но чувствую, что мы в каком-то тупике. Он разный у тебя и у меня. У меня – блестящий, даже можно сказать – творческий. У тебя – жестокий и циничный.

Василий отодвинулся. Лег на спину, заложив руки за голову. Помолчав, продолжил:

– Мне кажется, человек с воображением, ощущающий краски большого мира, всегда готов к переменам. Всегда готов, что называется, испытать себя мечтой… Мой семидесятилетний отец, когда у него наступает депрессия, берет своего приятеля, глухого старика, и они уходят куда-то за город и ползают там по заросшему оврагу. Один поддерживает другого. Мы очень беспокоимся, но он категорически отказывался брать еще кого-либо с собой. Возвращается всегда счастливый и оживший. Мама спрашивает: «Зачем ты туда ходишь?» А он отвечает: «Это моя Африка»… Так за всю жизнь и не объяснил, что имеет в виду…

За окном все сильнее барабанил дождь. Точка-точка-тире – шифровка из дождя. Марии казалось: еще немного, и она сумеет ее прочесть…

– Знаешь, почему в политике тебя не принимают за свою? – продолжал Василий. – Потому что ты не потеряла способность мечтать. А это к парламенту, выборам, власти отношения не имеет. За это тебя любят, по-своему даже уважают, но… боятся. Сделать ничего не дадут. Если таких, как ты, допустить к власти, мир перевернется, а с ним – и они. Так что тупик, куда ни кинь. Надо убегать в свою Африку и начинать заново. А? Согласна? – Он снова прильнул к ее спине, пытаясь заглянуть в лицо и целуя плечо. – Как тебе моя речь? Быть таким голым и таким серьезным – это реально круто! А впрочем, как и лежать в постели с депутатом. Есть в этом что-то противоестественное, ты не находишь? Ты вообще слышишь меня? Ау! Аутист несчастный! Ответь!

– Угу, – откликнулась Мария. – Хорошо. Африка, большие животные. Я согласна. Я люблю больших животных. Слонов, гиппопотамов, жирафов, львов. Главное, чтобы они были большие… И еще киты. Я никогда не видела китов…

– Все будет!!! Слоны, носороги, киты! Все получится, все! Главное, не бояться мечтать! Кстати, я пойду посмотрю, как тут с завтраком, и скоро вернусь. А ты одевайся. – Василий поднялся. Мария слышала, как к шуму дождя примешался шорох одежды. – И перестань курить. Я вернусь, и мы пойдем гулять. Представляешь, мы совсем свободны и будем делать все, что захотим!