Анна Джейн - #ЛюбовьНенависть

– Значит, я была деревянной, а ты танцевал хорошо? – спросила я у него.

– Что-то вроде этого, – кивнул он.

– Вот как. Я приглашаю тебя. – Я улыбнулась.

– Куда? На казнь? – полюбопытствовал он.

– На танец.

– Это почти одно и то же.

– И посмотрим, танцуешь ли ты хорошо до сих пор. – И теперь уже я протянула ему правую руку.

– А музыка?

– Запевай.

– Тогда обойдемся без нее.

Он взял мои пальцы в свои. Всего лишь одно касание – и знакомая дрожь пробежала по коже, растаяв и оставив после себя легкое волнение. Моя ладонь оказалась на его плече, его – на моей талии. Я думала, что поведу сама, но он не позволил мне этого сделать – вел сам. Аккуратно, неспешно, уверенно. При этом глядя мне в глаза.

Медленные и плавные движения дарили чувство невесомости. И мне казалось, что я лечу. И Даня летит вместе со мной. Вокруг нас – целая Вселенная.

– Ну? Я не так уж плох? – спросил меня он. Его голос был негромким и чуточку хриплым. А еще я поймала себя на мысли, что его руки очень сильные – под кожей перекатываются мышцы, хотя он и не выглядел качком.

– Надо признать, что да. – Я следовала за ним с удивлением и тщательно скрываемым удовольствием. И поверить не могла, что вот так свободно касаюсь Дани.

Моя злость и обида куда-то делись, словно испарились. Мысли превратились в облака. Осталась лишь странная мятная легкость. И сбившееся непонятно почему дыхание. И участившееся сердцебиение. Кажется, даже ресницы мои дрожали.

– Ты выросла, – вдруг сказал Даня.

– На пару сантиметров, – пошутила я. Шутки стали моим щитом, который скрывал неловкость и страх показаться глупой.

– А, нет, показалось, – улыбнулся он и склонился ко мне чуть ниже.

Не знаю, что произошло бы, но нам помешали.

– А что это вы тут делаете? – раздался вдруг громкий возглас.

Мы остановились – напротив стояла препод по хореографии и внимательно на нас смотрела. Наш танец закончился. Быстро и неожиданно. Даня отпустил меня, и с неба я снова свалилась на грешную землю.

– Репетируем, – отозвалась я несколько смущенно.

Даня тоже кивнул на всякий случай.

– Вижу-вижу, – усмехнулась препод. – Неплохо получается. Слушай, а я тут искала парня для вальса на выпускном. Матвеев – так ведь твоя фамилия? – теперь ты в деле. Приходи завтра в три. Будем репетировать. И ты, Дарья, приходи.

Я подумала, что Матвеев пошлет ее, но он вдруг согласился.

На следующий день мы оба пришли на репетицию, однако нас поставили в разные пары. А еще в этот день ко мне приехал Виктор. Он ждал меня на машине около школы. Едва я сбежала с крыльца, он подошел вальяжно и сказал, что хочет меня куда-нибудь позвать. У меня чуть волосы дыбом не встали – в это же время из школы вышел и Матвеев. Он тяжелым взглядом окинул Виктора и быстро ушел.

– Тебе что надо?! – рассерженно спросила я у актера.

– Ты мне понравилась, решил с тобой пообщаться, – улыбнулся он.

– А ты мне нет, извини, – ответила я и хотела было уйти, но тут услышала вопль Громкоговорителя, обернулась и снова увидела Юлю, обнимающую Матвеева. – Хотя довези-ка меня до дома! – решила я, разозлившись.

Раз у Дани есть эта его Юля, то пусть он думает, что у меня есть Виктор. Он видел, что я села в его машину. Но не видел, что я вышла из нее, стоило нам завернуть за угол. Настроение было отвратительным. Тот танец все-таки был глупостью. И никакого полета…

НЕ УСПЕЛА Я ОГЛЯНУТЬСЯ, как прозвенел последний звонок. Это был момент столь радостный и долгожданный, сколь и волнительно-грустный. Парни явились в костюмах, а почти все девчонки-выпускницы – в белоснежных фартуках и бантах. Мы уверяли друг друга, что не станем плакать – ведь это такая глупость! Однако стоило нашему классу появиться на сцене для поздравления классного руководителя и начать петь заунывную песню, которую мы репетировали после школы весь май с грандиозными ссорами, как все расчувствовались. Парни держались, но девчонки стали реветь прямо на сцене. И наша классная, обложившись цветами, тоже плакала, утирая глаза платочком (хотя я подозреваю, что от счастья). В общем, уходили мы феерично: у девчонок потекла тушь, а мальчишки либо опускали глаза в пол, либо начинали глупо и нервно отшучиваться. И по очереди обнимали классную, все обиды на которую вдруг пропали.

Я тоже ревела, потому что хоть и готовилась к последнему звонку несколько месяцев, но все равно только в этот момент осознала, что теперь все закончилось. Впереди нас ждали экзамены, поступление, нервотрепка… И взрослая жизнь, которая разведет нас всех в разные стороны. Мы еще совсем не понимали, каково это – каждое утро идти не в родную школу, в которой был знаком каждый укромный уголок, а в чужие колледжи, техникумы и университеты, в которых не будет никого из тех одиннадцати лет, проведенных вместе. Мы лишь смутно это осознавали, и от этого становилось и волнительно, и грустно.

Наверное, прощание с детством – это всегда грустно. Когда в школьном дворе улетали в бездонное голубое небо десятки ярких шаров, я снова расплакалась, и обнимающая меня Ленка – тоже. И девчонки из нашей компании шмыгали носом и обещали друг другу, что мы никогда не перестанем общаться.

Без казусов тоже не обошлось. Я была одной из нескольких ведущих на торжественном мероприятии, а Матвеев участвовал в смешной сценке, где играл местную грозу школы – нашего завуча. Он надел парик, нацепил на плечи серую шаль, а на нос – квадратные очки и вышел на сцену, заставив зал согнуться от хохота. Глядя на то, как он мастерски пародирует грозную Елену Семеновну, я тоже смеялась и громко хлопала в ладоши. А потом за кулисами Матвеев вдруг сказал мне, что я хорошо смотрюсь на сцене.

– Э-э-э, спасибо, – даже не ожидала я аттракциона столь невиданной щедрости.

– Ты смешная, – продолжил этот скот. – Так забавно, по-старушечьи семенишь и микрофон держишь, как будто проглотить собираешься.

– Что ты сказал? – сощурилась я, почему-то вспомнив, как недавно видела его с Юлей, гуляющих по улице за ручку. – Охамел, пугало?

Он ничего не ответил – лишь едва заметно улыбнулся.

– Нет, ну ты чего молчишь, Матвеев, раззявь хлебало и гавкни!

– Ай-ай-ай, Сергеева, – услышала я голос математички, – заканчиваешь одиннадцатый класс, а лексикон кошмарный. Что скажут в университете?

Я фыркнула и ничего не ответила, подумав, что в университете всем будет плевать. А Клоун веселился – слышны были сдавленные смешки. Я мысленно послала его выше гор. Однако его слова запали в душу, и в результате, снова выйдя на сцену, я стала держать микрофон далеко от губ, поэтому звук не всегда был хорошим. За это меня пожурила наша организатор, правда, списав все на мое волнение. В результате из-за Матвеева я была выставлена не в лучшем свете. Как в старые недобрые времена. И из-за этого тоже хотелось и улыбаться, и плакать одновременно.

После торжественной части вся наша параллель под строгим присмотром учителей и родительского комитета отправилась в кафе на набережной. Время там пролетело незаметно – нас рассадили за столики, вкусно накормили, включали музыку и развлекали конкурсами, на один из которых выпихнули меня. Если честно, подобные конкурсы я не любила, считая их чем-то средним между публичным унижением и абсурдом, однако отказаться от участия не могла – подобная участь постигла всех. Конкурс мне достался парный, и его суть заключалась в том, что девочка должна сделать мальчику как можно больше хвостиков, используя микроскопические заколки и резинки. В партнеры мне достался Матвеев – сама не знаю как. Но это меня даже обрадовало, поскольку на его волосах средней длины можно было соорудить хоть что.

Засекли время, и конкурс начался. Я приступила к работе. Возиться с его темными волосами было забавно.

– Я думал, ты как-нибудь остроумно пошутишь про вшей, – сказал Матвеев.

– А я думала, что ты их вывел, – отвечала я. – Зачем шутить про болезни? У тебя, кстати, перхоти нет?

– Нет.

– А у меня есть! Сейчас потрясу головой над твоим кочаном, отсыплю чуток.

Он нервно задергался.

– Да успокойся ты, – рассмеялась я, – нет у меня ничего.

– И мозгов тоже, – как в детстве, ответил он. – Заплетай быстрее, чего возишься?

– Волосы короткие! Мне сложно их подцепить! Ты сам себе когда-нибудь хвосты делал?

– Естественно, нет.

– Вот и молчи.

И я принялась остервенело делать крошечные хвостики. С ними Данька смотрелся уморительно.

– Мне вообще-то больно, – замечал он время от времени.

– Потерпишь, – отмахивалась я. – Ради победы. Будь мужиком.

Время вышло. Мы отстали от победителя всего лишь на два хвоста, и то лишь потому, что парень в той паре был патлатым до невозможности! Наступил второй раунд, в котором нас поменяли местами, и теперь уже я восседала на стуле, а Даня с явным недоумением возвышался надо мной – настал его черед заплетать. Но по условиям конкурса, делать он должен был уже не хвостики, а косички. Когда он запустил пальцы в мои распущенные длинные волосы и зачем-то легонько помассировал голову, я вздрогнула, но попыталась ничем не выдать себя.

– Где же твои шуточки? – поинтересовалась я.

– Я же нормальный, – отвечал он. – Знаю, что нехорошо шутить над человеком, у которого на голове коросты.

– Какие коросты? – с содроганием спросила я, не сразу из-за хорошо сыгранного удивления поняв, что это новый его подкол.

– Тебе лучше знать какие. Я не заражусь? – В его голосе искреннее сопереживание.

– Ты болен, Матвеев, болен, – выдохнула я.

– И какой у меня диагноз? – полюбопытствовал он.

– Веришь в бред, который зарождается в твоей голове.

– Новый левел, – спокойно отреагировал он.

– Чего-о-о?

– Новый уровень шуток, Пипа: они стали более смешными.

Ответить я не успела, потому что в это время наконец замолчал ведущий, раздражающе-весело вещавший что-то на все кафе. И Даня занялся делом – едва не лишил меня последних волос, которые из-за предэкзаменационного стресса и без того хорошо выпадали. Косички он плел умело и быстро, на радость всему нашему классу, который за нас болел.