— И что?

— А то, что вам не нужно больше его ненавидеть. Вы можете наконец перестать мучать себя из-за прошлого и начать снова смотреть в будущее. Его больше нет. Всё наконец закончилось. Вы свободны.

Простота его слов поразила меня своим неожиданным откровением. «Его больше нет. Всё закончилось. Мне больше не нужно жить ради своей ненависти. Я могу снова вернуться к себе прежней, счастливой и беззаботной. Я свободна».

Это звучало настолько неправдоподобно в моих мыслях и одновременно так до боли просто и легко, что я едва не рассмеялась и быстро прикрыла рот рукой в шёлковой перчатке. «Я свободна. Мне больше не нужно о нём думать. Он наконец-то исчез из моей жизни, раз и навсегда. Мне больше никогда не придётся его видеть. Он больше не будет постоянным напоминанием о болезненных воспоминаниях, навсегда отпечатанных в моей памяти. Не нужно больше оплакивать двух призраков из прошлого. Они теперь тоже свободны, как и я».

Я снова рассмеялась, пряча лицо в дрожащих руках, а потом и слёзы пришли, одним горячим потоком, и я едва могла делать судорожные вдохи между истерическими всхлипами. Мне так хотелось, чтобы кто-то обнял меня, но этот кто-то стоял рядом, боясь до меня дотронуться теперь, когда мне больше всего это было нужно. Я повернулась к группенфюреру Кальтенбруннеру и сама прижалась к его плечу, и тогда только он обернул руки вокруг меня и сжал так крепко, что я заплакала ещё сильнее.

— Шш, тише, не плачьте, всё хорошо. Отныне всё всегда будет хорошо. — Он нежно гладил мою спину и волосы, как будто успокаивая маленького ребёнка. — Всё в прошлом. Я хочу, чтобы эти слёзы были последними слезами, что я когда-либо увижу на вашем хорошеньком личике. Только радостные улыбки с сегодняшнего дня, договорились?

Я с готовностью закивала и с благодарностью взяла платок, который он протянул мне. Я вытерла лицо, и та часть, которая коснулась моих глаз, оказалась запятнанной чёрной тушью. Я улыбнулась, заметив это; я даже рада была, что эти слёзы были чёрными, будто весь яд, что я всё это время держала внутри, наконец покинул моё тело.

Кто-то подошёл осведомиться о моём крайне расстроенном состоянии, и доктор Кальтенбруннер ответил, так и не выпуская меня из рук:

— Бедняжка очень близко работала с обергруппенфюрером Гейдрихом. Какая невосполнимая утрата для нас всех!

— Верно, верно, — забормотал в ответ незнакомец. Я даже не повернула к нему головы, наконец чувствуя себя в умиротворении и покое в сильных руках лидера австрийских СС. — Страшные времена для нас всех, страшные!

Он оставил нас одних, и я снова вытерла лицо, заметив, что в этот раз платок остался почти чистым. Внутри всё тоже было чистым, свободным от боли, ненависти и яда, что отравляли мою душу всё это время. Я наконец освободилась от этого всего, и он сделал это возможным. Я подняла глаза к его и прошептала так, чтобы никто нас не услышал:

— Спасибо вам.

— Не стоит благодарности. Я только рад, что вам стало легче.

Доктор Кальтенбруннер снова дотронулся до моей влажной щеки, смахивая последние крохотные слезинки, а потом он просто смотрел на меня, очень серьёзно, с рукой всё ещё обнимающей меня за плечи, и нежными пальцами на лице. Мы стояли так близко друг к другу, что если бы в зале больше никого не было, он наверняка поцеловал бы меня. Я бы позволила ему это сделать.

Я вдруг устыдилась собственных мыслей и отступила назад, не понимая, как я вообще позволила себе такие фантазии, когда Генрих находился совсем рядом, всего лишь на другом конце зала. Группенфюрер Кальтенбруннер сразу же меня отпустил, будто поняв мои чувства.

— Я думаю, мне пора идти, — проговорила я. — Мой муж меня ждёт.

— Да, конечно. — Он кивнул и опустил глаза.

Я почему-то медлила.

— Что ж… Тогда до встречи, герр группенфюрер.

— До встречи, фрау Фридманн.

Я протянула ему руку, и он осторожно её пожал.

— Спасибо вам за платок. Боюсь, его уже не спасти.

Он наконец улыбнулся.

— Я думаю, что смогу позволить себе новый.

Я тоже улыбнулась в ответ и начала было уже уходить, когда он окликнул меня.

— Фрау Фридманн?

— Да? — Я обернулась.

— Я забыл вам что-то отдать.

С этими словами он вынул руку из кармана и раскрыл ладонь, на которой лежали мой католический крест и моя золотая цепочка с кулоном в виде пуантов, подарок моего мужа, который он забрал у меня несколько лет назад в допросной камере гестапо. Я поверить не могла, что он хранил оба предмета всё это время. Я сначала никак не решалась поднять руку, но затем взяла цепочку и крест и снова подняла на него глаза.

— Вы сохранили их?

— Ну конечно. Носил их всё время в кармане, просто всё забывал вам их отдать.

Я впервые не нашлась с ответом.

Берлин, июнь 1942-го

Гиммлер прибыл. Он прошёл по проходу до подиума в большом конференц-зале, где собрались все сотрудники берлинского офиса шестого отдела или SD-Ausland, согласно отданному двумя днями ранее распоряжению. Хотя технически здесь присутствовала только половина сотрудников нашего отдела: мы были органом внешней разведки, и соответственно большая часть агентов работала за территорией рейха или же выполняла различные миссии вне Берлина. Генрих сидел в переднем ряду среди остальных высокопоставленных офицеров, но он всё равно повернулся и ободряюще мне кивнул, пока рейхсфюрер Гиммлер просматривал бумаги, что он принёс с собой. Я сидела на самом заднем ряду с другими сотрудницами вспомогательного штата СС, включающими в себя секретарей, стенографисток и радисток. Я кивнула ему в ответ и улыбнулась.

Рейхсфюрер пустился в довольно длинную речь о том, какой трагедией была безвременная утрата бывшего шефа РСХА обергруппенфюрера Гейдриха, и я не могла не подивиться его лицемерию. Всем прекрасно было известно, что после того, как Гейдрих обошёл его в ранге и стал министром раньше Гиммлера, тот терпеть не мог своего бывшего коллегу и протеже; я, например, была лично убеждена, что в день, когда Гейдрих скончался, рейхсфюрер Гиммлер открыл бутылку шампанского и вполне возможно даже съел кусочек торта.

Затем рейхсфюрер продолжил свою речь объявлением о том, что до тех пор, пока фюрер не найдёт подходящую кандидатуру на место «незаменимого» Гейдриха, РСХА падёт под его личный контроль, и наш отдел теперь будет работать под началом штандартенфюрера СС Вальтера Шелленберга. Я встречала Шелленберга раньше и, по правде говоря, была несколько удивлена, что рейхсфюрер решил назначить такого молодого человека нашим шефом; но ходили слухи, что Шелленберг был гиммлеровскими ушами и глазами, и я пришла к выводу, что скорее всего он был назначен на данную позицию не только из-за его интеллекта, но и фактически чтобы следить за собственными подчинёнными.

Рейхсфюрер также объявил о весьма серьёзных изменениях во внутренней организации РСХА, сделав особый акцент на том, какую важную роль в «эмоциональном состоянии нации» играл скандально известный четвёртый отдел, или гестапо, и заявил, что отныне вся информация относительно врагов рейха, таких как евреи, большевики, коммунисты, сектанты и просто враги народа, должна быть немедленно передана в четвёртый отдел его шефу — Генриху Мюллеру.

Я нахмурилась. Такое смещение сил практически давало Мюллеру власть над нашим отделом, потому как если ранее подобная информация подлежала рассмотрению только нашими агентами без какого бы то ни было вмешательства гестапо, то теперь даже непреднамеренное её укрывательство станет предлогом для административного наказания. Гиммлер явно испытывал облегчение по поводу того, что Гейдрих больше не был его конкурентом, и решил собрать как можно больше власти в своих руках, используя гестапо как средство достижения своих целей. Это его решение делало нашу с Генрихом подпольную работу крайне трудной. Гиммлер скорее всего нескольких гестаповцев и в наш отдел инфильтрирует, подумала я и снова вздохнула. Похоже, рейхсфюрер затягивал гайки не только в стране, но и в собственном ведомстве. Этот человек никому не доверял.

После нескольких незначительных перестановок среди ведущих агентов, рейхсфюрер велел нам возвращаться к работе и продолжать выполнять наши непосредственные обязанности, как бы мы это делали при Гейдрихе, с одной только разницей, что все доклады теперь должны будут направляться штандартенфюреру Шелленбергу. Затем Гиммлер пожелал нам доброго дня и покинул конференц-зал, распуская нас.

Позже тем днём мы с Генрихом решили остановиться ненадолго у наших американских коллег по контрразведке, чтобы поделиться с ними новостями. Ингрид всё ещё злилась на меня за то, что я втянула их в свои дела на допросе в гестапо, и продолжала бросать недовольные взгляды в мою сторону с того самого момента, как мы переступили через порог. Рудольф же напротив был сама гостеприимность и, услышав о последних нововведениях Гиммлера в РСХА, посоветовал нам временно воздержаться от шпионской деятельности, кроме простого сбора и передачи информации непосредственно им.

— Если Гиммлер решил предоставить гестапо своего рода контроль над внешней разведкой, пусть только и на бумаге, я считаю, что самым мудрым решением будет временно залечь на дно, или по крайней мере до тех пор, пока мы не будем знать наверняка, что происходит в офисе. А посему я настоятельно рекомендую вам обоим прекратить любого рода контакты с любыми инкриминирующими элементами, будь то люди из сопротивления или же любые другие агенты союзников, которые по какой-либо причине захотят прозондировать с нами почву. Я почти на сто процентов уверен, что после того, как Гиммлер получил исполнительную власть над РСХА, он начнёт тщательнейшую проверку всех сотрудников, и особенно тех, кто занимает высокую должность, либо имеет доступ к засекреченной информации, что включает вас обоих. Так что сидите тихо до поры до времени, работайте, как работали, а как только мы будем уверены, что можно беспрепятственно возвращаться к нашей «работе,» мы немедленно дадим вам зелёный свет. Идёт?