Адам помолчал какое-то время, и затем снова меня спросил:

— Ну, теперь ты веришь мне? Он от тебя не отстанет, Аннализа. Поедем со мной, мы можем оба жить в Нью-Йорке, хотя бы пока война не окончится. Отец работает там на хорошей должности в госпитале, да и я начну работать, мы ни в чём не будем нуждаться…

— Ты забыл, что я вообще-то замужем?

— Нет, я не забыл, а вот Кальтенбруннер очень даже, — гневно отозвался Адам. — И если ты останешься здесь, то он в очень скором времени до тебя доберётся.

— Ничего он мне не сделает, Адам, по крайней мере против моей воли.

— Неужели? — Адам скептически поднял бровь. — То есть, ты хочешь сказать, что всё, что он делал с тобой в допросной, было по обоюдному согласию?

Тут он, конечно, был прав, но после того, как доктор Кальтенбруннер пришёл ко мне домой, умоляя меня о прощении, я была уверена, что он всё усвоил и ситуация не повторится.

— Естественно, нет, но поверь мне, больше он такого не сделает. И он прав, тебе действительно нужно уехать из страны, потому что если гестаповцы увидят тебя свободно разгуливающим по Берлину, они бросят тебя в ту же секунду обратно в лагерь, и тогда уже никто не сможет тебе помочь. Прошу тебя, приходи завтра ко мне, я помогу тебе с деньгами и одеждой.

— Нет.

— Адам, ты должен уехать! — Я уже чуть не кричала на него. — Тебе всё равно не имеет смысла здесь оставаться; ты и со мной сейчас не должен говорить — если кто-то тебя увидит, то нас обоих арестуют и тогда всё, конец истории. На Рудольфа и Ингрид ты тоже работать больше не можешь, так зачем ты напрасно упорствуешь?

— Я знаю, что пусть контрразведке я помогать больше не могу, но никто меня не остановит от того, чтобы присоединиться к сопротивлению и приглядывать за тобой со стороны. Не волнуйся, я тебя не побеспокою, чтобы не инкриминировать тебя или твоих друзей, я просто буду следить, чтобы этот нацистский ублюдок держался от тебя подальше.

— Адам…

— Прощай, Аннализа.

Он быстро развернулся и ушёл, прежде чем я успела сказать что-то ещё.

Я молча стояла ещё какое-то время, затем вспомнила, что первый акт должен был вот-вот начаться, и зашагала обратно в оперный театр. Я заняла своё место рядом с Генрихом, который поцеловал меня в щёку, отпила глоток шампанского и притворилась погружённой в представление, в то время как всё, что я слышала внутри, был его голос: «Она моя. Моя!»

* * *

Я занималась какой-то бумажной работой у себя за столом, когда адъютант штандартенфюрера Шелленберга вошёл, окинул взглядом кабинет, который мы делили с пятью другими SS-Helferinnen, и спросил, кто из нас была Аннализа Фридманн. Когда я поднялась со своего места и указала, что это была я, он велел мне следовать за ним. Пока мы шли по коридору в кабинет штандартенфюрера, я мысленно перебирала причины, по которым я могла попасть в какого-либо рода неприятности, но на ум так ничего и не пришло. Тем временем адъютант объявил о моём присутствии и, после того, как Шелленберг отпустил его, исчез за дверью.

— Heil Hitler! — Я вытянула руку в салюте, как всегда это делала при Гейдрихе, который требовал этого от всех своих подчинённых.

Молодой шеф внешней разведки только улыбнулся в ответ.

— Это необязательно, если мы одни, фрау Фридманн. Позволите обращаться к вам по имени? Думаю, нам так будет проще.

— Как вам удобнее, герр штандартенфюрер.

— Прекрасно. Присаживайтесь, прошу вас. — Он указал мне на кресло для посетителей.

Я села и расправила юбку. Не похоже было, чтобы он злился или был чем-то недоволен, так что я постепенно успокоилась, придя к выводу, что я здесь находилась по какой-то другой причине. Только вот никакой документации мне также не было велено с собой принести, что ещё больше сбивало меня с толку. Чего же ему в таком случае от меня было нужно?

— Аннализа, у меня возникла небольшая проблема, и я надеюсь, что вы сможете мне с ней помочь.

— Если это в моих силах, герр штандартенфюрер, я буду более чем рада вам помочь.

— О, я весьма уверен, что это очень даже в ваших силах. — Он открыл лежащую перед ним папку, и я увидела, что это было моё личное дело, то самое, какое заводил на каждого сотрудника РСХА первый отдел — отдел персонала и организации — с личной характеристикой, основными достижениями, знаками отличия, наградами, отпечатками пальцев, семейным положением, в общем, всем, что они считали нужным туда внести. — Здесь говорится, что вы очень способная радистка, не так ли?

— Боюсь, я не имею права сама судить о своей работе, но если так говорится в моём деле, то полагаю, что моё начальство считает это верным.

— Не стоит так скромничать, когда речь заходит о работе, Аннализа. Я хочу, чтобы мы говорили совершенно открыто. Как быстро вы делаете транскрипции с радиограмм?

Я улыбнулась.

— Очень быстро, герр штандартенфюрер. По правде говоря, я самая быстрая в своём отделе.

— Замечательно. Следующий вопрос: здесь говорится, что вы быстро и почти безошибочно оперируете телеграфом. Это так?

— Так точно, герр штандартенфюрер.

— Очень хорошо. Это приводит нас к третьему пункту: в вашем деле говорится, что вы владеете двумя иностранными языками, английским и французским. Это так? И если да, то на каком уровне?

Эта информация была помещена в моё дело относительно недавно, после того, как я почти два года практиковалась с Рудольфом в английском и с Генрихом во французском, так как мой муж довольно долгое время жил в Париже и соответственно общался на нём свободно и почти без акцента. Оба языка дались мне на удивление легко, и вскоре я могла читать, писать и общаться и на том, и на другом почти без каких-либо трудностей.

— Я владею обоими языками, герр штандартенфюрер. В большинстве случаев я понимаю почти всё.

— Правда? Давайте тогда опробуем ваш английский. — Шелленберг снова мне улыбнулся и задал несколько вопросов из различных сфер, в основном имеющих отношение к политике и военному делу. Похоже, его удовлетворили мои ответы, потому как он продолжал довольно кивать и улыбаться всё шире. — Превосходно. А где, позвольте спросить, вы приобрели такой прекрасный гарвардский акцент? Я сам, видите ли, говорю на типичном, скучном оксфордском английском, поэтому ваше американское произношение, признаюсь, весьма меня завораживает.

Дьявол. Теперь я поняла, почему Гиммлер назначил именно Шелленберга на позицию шефа разведки: мимо него не проскочила бы ни одна крохотная деталь. И как мне теперь было объяснить ему происхождение моего «прекрасного гарвардского акцента»? Тем фактом, что моим учителем был агент американской контрразведки, который был выпускником Гарварда? Да уж, это пройдёт просто на ура.

— Мой муж научил меня обоим языкам. Я попросту имитировала его речь и выговор, вот и всё. По-моему, его учитель, когда Генрих только начинал свою карьеру в СД, был из Соединённых Штатов.

Казалось, Шелленберг нашёл такой ответ весьма удовлетворительным, потому что он только кивнул и сразу же перешёл к вопросам на французском. После того, как я прошла и этот маленький тест, он закрыл папку и сложил руки поверх неё.

— И последний вопрос, Аннализа. Вы умеете варить кофе?

— Полагаю, что да, герр штандартенфюрер.

— Чудесно! Видите ли, причина, по которой мы только что имели этот разговор, заключается в том, что я испытываю крайнюю нужду в хорошем секретаре, который бы делал работу лучше, чем мой никчёмный адъютант. — Судя по тому, как Шелленберг закатил глаза, он не очень-то был доволен услугами своего непосредственного подчинённого. — Мне нужен кто-то быстрый, исполнительный, умный и желательно владеющий несколькими языками. В ходе своей работы, я пришёл к выводу, что женщины куда лучше справляются с обязанностями, требующими выполнения одновременно нескольких заданий, чем мужчины, а поэтому, просмотрев почти все личные дела сотрудниц женского состава СС, я остановился на вашей кандидатуре. Вы будете работать под моим непосредственным началом, и фактически помогать мне со всеми файлами, документацией, телеграфом, радиограммами, переводами, в общем, всем, что мне будет нужно. Естественно, ваше повышение отразится и на вашей зарплате.

Шелленберг снова улыбнулся, и я ответила ему тем же, но совсем по другой причине: зарплата интересовала меня меньше всего, когда у меня появлялся почти неограниченный доступ ко всем документам, которые будут проходить через руки шефа внешней разведки, носящим гриф «совершенно секретно», а это было такой же удачей, как найти клад у себя на заднем дворе.

— Так что вы скажете? Думаете, справитесь?

— С радостью, герр штандартенфюрер.

— Вот и отлично. Вы начнёте с завтрашнего дня, я распоряжусь насчёт того, чтобы вам установили ваш собственный стол в приёмной. Закончите всю работу, какая у вас осталась, сегодня, а что не успеете, распределите между остальными девушками. Хорошо?

— Да, герр штандартенфюрер.

— В таком случае, увидимся завтра.

Я вышла из кабинета Шелленберга улыбаясь так, будто выиграла в лотерею. Я дождаться не могла, чтобы поделиться радостными новостями с Генрихом. Американский центральный офис разведки должен был прислать нам нового радиста со дня на день, и время просто не могло совпасть лучше.

* * *

Говорят, что с властью приходит и ответственность; в моём же случае она пришла с моим новым повышением, и я едва успевала разбирать все бумаги и радиограммы, которые постоянно складывались мне на стол моим новым начальником и его многочисленными подчинёнными. В течение первых пары недель мне приходилось допоздна засиживаться в офисе; но как только я с удовлетворением покидала своё рабочее место, закончив с документацией, я находила двойной её объём уже на следующее утро. Но понемногу я всё же научилась организовывать своё время более эффективно, разработала новую систему сортировки файлов, позволявшую мне быстрее отобрать нужные от ненужных и срочные от второстепенных, и в итоге после крайне напряжённого месяца с бесконечными чашками кофе, постоянным недосыпом и больными от непрерывного печатания пальцами, я наконец-то начала уходить из офиса в пять, вместе с остальными моими куда менее занятыми коллегами.