— Здесь говорится, что бригадефюрер Отто Охлендорф запрашивает инструкции в отношении деятельности Einsatzgruppe D на территории южной Украины, а именно в некой деревне Грушевка, население которой в подавляющем большинстве — евреи. Деревня находится недалеко от намеченного курса, каким движется отряд, а поэтому бригадефюрер запросил разрешения рейхсфюрера послать часть отряда для ликвидации деревни. Рейхсфюрер дал ему разрешение, и теперь направляет этот приказ вам в руки для подписи, потому как он попадает под вашу юрисдикцию как шефа РСХА.

Группенфюрер Кальтенбруннер разглядывал какое-то время свой кофе, затем выпил его одним глотком, поставил чашку обратно на поднос и потянулся за портсигаром.

— Документы, которые требуют моей подписи, складывайте на край стола, вот сюда.

Я медленно опустила письмо, куда он мне сказал, и продолжала пристально смотреть на него, но группенфюрер Кальтенбруннер как нарочно игнорировал мой настойчивый взгляд и только протянул мне следующее письмо, занявшись своей сигаретой.

— Открывайте.

Я и пальцем не пошевелила, пока он наконец не повернулся ко мне.

— Что такое, фрау Фридманн?

— Сколько людей живут в той деревне?

— Откуда мне знать?

— Их всех теперь поголовно расстреляют?

— Если рейхсфюрер так приказал, то да.

— Только вот приказ подписывать будете вы, а не рейхсфюрер.

Он повернулся на стуле и посмотрел мне прямо в глаза, всё больше хмурясь.

— К чему вы всё это ведёте, фрау Фридманн?

Я пожала плечами.

— Совершенно ни к чему. Просто это новая для меня должность, и я хочу убедиться, что всё понимаю правильно. Так все приказы о массовых расстрелах всегда направляются на подпись шефу РСХА, верно?

Группенфюрер Кальтенбруннер слегка сузил глаза, но я и тогда не отвела взгляда. Мне дела не было, что ему мои слова пришлись против шерсти; если он с таким безразличием мог отправить всех этих людей на смерть одной своей подписью, то я имела все права хотя бы ткнуть его в это носом, как бы ему это не было неприятно.

— Верно, фрау Фридманн. Это называется следованием форме и субординации.

— А я-то думала, это называется массовым уничтожением.

Он так резко поднялся со стула, что я невольно отступила назад.

— Да что вы от меня такого хотите?! Не подписывать приказ, потому что в вас вдруг проснулось сочувствие к жителям этой, как её там, деревни?! Вы этого от меня хотите? Отказаться следовать приказам рейхсфюрера и может вообще перед трибуналом предстать за измену из-за пары сотен треклятых большевиков?!

Я уже видела несколько раз, какой эффект производил его громкий голос и гневный вид на его подчинённых, которые обычно замирали перед ним, как кролики перед удавом. Я же его вовсе не боялась, а тем более сейчас.

— Нет, конечно, герр группенфюрер, — ответила я ледяным тоном. — Я всего лишь задала вам вопрос. Я сожалею, если подобные вопросы вам неприятны, и впредь постараюсь их не задавать. Буду просто молча следовать приказам, как и все остальные.

— Да уж, будьте так любезны. — Группенфюрер Кальтенбруннер сел обратно на своё место, глубоко затянулся и протянул мне остаток писем, ни разу на меня не глянув. — Рассортируйте оставшиеся. Свободны.

— Слушаюсь, герр группенфюрер, — салютовала я с как можно большим сарказмом и вышла из кабинета, не забыв хлопнуть дверью.

Глава 9

Урсула с радостью приняла моё приглашение на ланч воскресным утром, потому как её малышка Грета в последнее время бегала и болтала почти без перебоя, и моя подруга решила оставить её на свою горничную, взяв небольшой, но очень заслуженный перерыв. Наши мужья уехали на ланч с кем-то из Рейхканцелярии, но мы с Урсулой были даже рады, что нас было всего двое.

Рассказав мне все последние сплетни о наших соседях, Урсула поинтересовалась, как шли дела у меня на работе. Я только закатила глаза в ответ.

— Даже и не спрашивай. Я раньше думала, что мой театр был настоящей ямой с гадюками, но РСХА по сравнению с театром явно взял первое место.

— О, прошу тебя, расскажи мне всё, не томи!

Урсула чуть не дрожала от радостного ожидания. Жизнь обычной домохозяйки была чересчур для неё скучна, и она всегда просто дождаться не могла свежей порции сплетен от меня и своего мужа. Вот только из-за характера моей работы я мало что могла ей рассказать.

— Да нечего особо рассказывать, всё как всегда: постоянные стычки между отделами, интриги, подсиживания вчерашних друзей, доносы друг на друга, в том числе и ложные… Одним словом, гадюшник, как я и сказала. А мой новый начальник так и вовсе… Говорить даже не хочу.

— Почему? Он что, злой? Хуже, чем Гейдрих был?

— Да нет, не то, чтобы злой… — Я поймала себя на том, что не знала толком, как правильно охарактеризовать доктора Кальтенбруннера. — Он просто… Не знаю. Постоянно меня сбивает с толку.

— Интересное описание. — Урсула вопросительно выгнула бровь.

— Тем не менее, самое точное. В один момент он само очарование, а в другой что-то его цепляет, и он превращается в абсолютно другого человека. Я тебе не рассказывала, как он запустил стаканом в своего адъютанта?

— Не может быть! Ты шутишь? — Урсула широко распахнула глаза в изумлении. — За что?

— Да кто его знает? Разозлился на что-то, и зашвырнул стакан прямёхонько бедному Георгу в голову. Тот пригнулся, слава богу, так что стакан разбился о стену, но факт остаётся фактом.

— Ну с тобой же он так себя не ведёт, верно?

— Ну, скажу только, что в меня он стаканами пока не швырял.

Нет, стаканами группенфюрер Кальтенбруннер действительно в меня не бросался, но отношения наши оставались холодно-официальными и весьма натянутыми с того памятного спора об Einsatzgruppen. Я молча приносила ему каждое утро кофе и сортировала его почту. Письма, которые требовали его подписи — большинство которых имело отношение к лагерям или же вышеупомянутым Einsatzgruppen, рабскому труду военнопленных и другим абсолютно ужасным вещам, так педантично расписанным по бумагам, как будто цифры в них были банковскими расчётами, а не живыми людьми, я складывала в отдельную стопку, как он мне и приказал.

Одним утром, когда я принесла доктору Кальтенбруннеру его кофе, он как раз брал одно из писем из стопки, что я для него сложила. Пока я наливала кофе в его чашку, он не глядя подписал бумагу и отложил её в сторону, затем взял новое письмо, снова быстро его подмахнул и положил поверх первого; с остальными письмами из стопки он разобрался тем же образом меньше чем за минуту. Я так и стояла на своём месте, в изумлении наблюдая за его действиями и не в силах поверить своим глазам. Он даже не потрудился ни одно из этих писем прочитать.

— Разве вы не хотите ознакомиться с содержанием приказов, прежде чем их подписывать? — Наконец не удержалась я; в отличие от него, мне-то приходилось их читать, и я прекрасно знала, что было внутри.

— Вы мне теперь будете указывать, как делать мою работу? — резко отозвался он.

— Нет, но вы хотя бы могли полюбопытствовать, что вы там себе такое подписываете, герр группенфюрер.

— А может, я не хочу знать, что я подписываю. Такое вам в голову не приходило, фрау Фридманн?

Я ничего не ответила, только нахмурилась сильнее. Он поднялся из-за стола, зажёг очередную сигарету, и начал мерить шагами кабинет. Я по-прежнему стояла рядом со столом, наблюдая за его раздражёнными жестами краем глаза. Вдруг он подошёл ко мне почти вплотную.

— Взгляните на меня. — Я послушно подняла на него глаза. — Вы думаете, мне всё это нравится? Думаете, мне эту какую-то радость приносит, эту дрянь изо дня в день подписывать?! Думаете, я хочу, чтобы вся эта гестаповская грязь через мои руки ежедневно проходила?! Думаете, я каждое утро просыпаюсь с мыслью «о, какое счастье! Целый день впереди, наполненный подписанием приказов об особом обращении! Как же не терпится попасть на работу, чтобы рейхсфюрер Гиммлер мог ещё несколько тысяч человек на тот свет моими руками отправить!» Вы так обо мне думаете?!

— Я думаю, что моё мнение в данном вопросе совершенно ничего не значит, герр группенфюрер. Я всего лишь обычный секретарь.

— Нет, фрау Фридманн, вы — что угодно, но не обычный секретарь! — Он уже чуть не кричал на меня. — Обычные секретари не расхаживают целый день, бросая укоризненные взгляды на своих начальников. Я прекрасно знаю, что вы обо мне думаете. Вы думаете, что я — убийца, и что мне нравится то, что я делаю.

— Может и не нравится, но по крайней мере вы с этим соглашаетесь, и не важно, как вы пытаетесь себя оправдать, герр группенфюрер, результат всё равно один.

— А если и не соглашаюсь, тогда что? Какой у меня выбор? Не подписывать приказы рейхсфюрера?

— Если бы вы не соглашались с политикой рейхсфюрера в отношении РСХА изначально, то тогда может вам не стоило принимать пост его шефа.

— А я и не принимал этот чёртов пост!!! — Крикнул он так громко, что я вздрогнула, и только потом начала осмысливать то, что он только что сказал. На минуту тишина воцарилась в комнате, и она была куда громче, чем его слова. Я моргнула несколько раз, пытаясь понять, что он такое говорил.

— Если вы не принимали этого поста, то как же так выходит, что мы сейчас об этом говорим?

Доктор Кальтенбруннер сделал ещё один шаг ко мне, и сказал совсем тихо, но всё ещё с гневом в голосе:

— Я отказался принимать эту должность три раза, фрау Фридманн. Я отказывался становиться вторым Гейдрихом. Если уж на то пошло, то я попросил рейхсфюрера послать меня на восточный фронт вместо этого назначения. Но вот только он отказал мне в моей просьбе и вместо этого немедленно вызвал меня в Берлин в порядке военного приказа. А вы знаете, что такое военный приказ: если вы отказываетесь ему следовать, то вас расстреливают за измену, а ваших ближайших родственников рассылают по лагерям. Так что можете идти и продолжать презирать вашего ужасного шефа, только не забудьте разослать все эти приказы тем, кому они адресованы. Вы можете быть свободны.