Только сейчас он кажется понял, что я пришла к нему сама, послушная и готовая выполнить любое его пожелание, что он мог делать всё, чего хотел со мной, потому что я сама об этом наконец-то попросила, и это осознание разбудило в нём какой-то первобытный инстинкт. Он поднял меня за бёдра и прижал к себе, пока наши лица не оказались на одном уровне, снова поцеловал меня так глубоко и с такой силой, что у меня сбилось дыхание, а затем ногой распахнул дверь в приёмную.

Он закрыл её за собой в той же манере и прижал меня к ней. На секунду я запаниковала, когда он молча задрал мне юбку и обернул мои ноги себе вокруг талии; я была почти совсем голая, едва могла дышать, зажатая между дверью и его грудью, которая была ещё крепче, чем дерево за спиной, и с его ненасытными губами и руками повсюду. Я упёрлась в его золотые генеральские погоны в последней отчаянной попытке его оттолкнуть, но он только стиснул меня ещё сильнее.

Я чувствовала, как он расстёгивал свои галифе одной рукой, и закрыла глаза, пытаясь уверить себя, что я была где-то очень далеко и что всё это мне только снилось, но это не помогло, когда он без особых нежностей и прелюдий вошёл в меня и начал двигаться так грубо и резко, что мне пришлось стиснуть зубы не только из-за него самого, но и кобуры на его поясе, царапающей тонкую кожу мне на бедре и его жёсткой щетины на моей щеке.

— Эрнст! — Я наконец не могла больше терпеть эту пытку и окликнула его. — Ты делаешь мне больно!

Я впервые позвала его по имени. Он сразу же перестал двигаться и посмотрел на меня немного растерянно. Похоже, он и не понимал, что делает, пока я ему этого не сказала.

— Прости, — прошептал он мне в губы, прежде чем снова меня поцеловать, на этот раз совсем по-другому, почти осторожно. — Прости, я не хотел…

Он опустил меня на пол и начал едва ощутимо поглаживать напряжённые мышцы на животе кончиками пальцев, покрывая лёгкими поцелуями кожу на шее и груди, пока я не прикрыла глаза уже от удовольствия, и не перестала сопротивляться ему. Я знала, как тяжело ему было себя сдерживать, но всё же двигался он теперь очень медленно, словно давая привыкнуть к себе, притворяясь почти что обычным человеком, прежде чем снова дать волю своей животной натуре.

— Не бойся меня, — шепнул он мне на ухо, легонько укусив меня за мочку сразу после. — Я только хочу, чтобы тебе было хорошо, также хорошо, как и мне. Скажи мне, что тебе нравится, и я всё сделаю.

— Поцелуй меня, — попросила я его, сама не понимая зачем. Но он каким-то образом снова угадал, как именно я хотела, чтобы он меня поцеловал, и я почувствовала, как предательски быстро забилось сердце под его рукой на моей груди. — И сними эту кобуру, она меня царапает.

Пряча ухмылку, он послушно снял с себя ремни вместе с пистолетом и отбросил его в сторону.

— Раз уж ты сегодня командир, давай командуй до конца. — Он снова ухмыльнулся и потянул меня на себя, пока мы оба не оказались сидящими на полу, я поверх его колен.

«Нет, не хочу я сама ничего делать! Раньше я себя хотя бы уговаривала тем, что это он был инициатором всего происходящего, а я — всего лишь беспомощной жертвой, а теперь он меня превратил в инициатора, и это ну совсем неправильно, и вообще стыдно…» Кожа на щеках давно горела, но я зачем-то сама начала его целовать, совсем потеряв голову в таком непривычном волнении от того, что это я теперь задавала темп движению. «Нет, это не стыдно. Это бессовестно до невозможности, дико и непривычно, но почему-то так безумно возбуждающе…»

Я стянула китель с его плеч, расслабила и сняла с него галстук и расстегнула несколько верхних пуговиц на его рубашке, слегка царапая губы о его небритую щёку и шею. Наконец добравшись так близко до него, я, сама себе не веря, решилась на то, о чём так давно думала, но пресекала эти самые постыдные мысли, которые появлялись у меня каждый раз, как он стоял ко мне слишком близко. Я прижалась губами к его шраму на подбородке, затем к самым заметным на щеке, пока не перецеловала их все до одного, даже не замечая сначала его реакции.

— Аннализа, что ты со мной делаешь? — выдохнул он, глядя на меня вконец почерневшими глазами, прежде чем снова впиться мне в губы. Он заразил меня своей несдержанностью, и я сама начала целовать его так, как ему этот нравилось, так глубоко, что сам воздух уже был не нужен, не отрываясь друг от друга ни на секунду. Мне тоже это начинало всё больше нравиться, словно он вконец опьянил меня добровольно отданной над собой властью, когда я могла делать с ним, что хотела, с человеком, которого все так боялись.

Я не заметила, как начала двигаться быстрее, позволяя ему входить до самого конца, всё глубже и сильнее, доводя нас обоих до какого-то животного желания обладать друг другом, пока он, не сдержавшись, толкнул меня на пол и напал на меня ещё хуже чем в начале, со всей силой, что имел. Я едва ловила себя вовремя, чтобы не закричать, царапала его плечи, запрокидывая голову и глотая ртом воздух, повторяя его имя снова и снова.

Он не оставил меня в покое, пока не прошёл целый час. Мы постепенно перебрались в его кабинет и лежали теперь на ковре, счастливые, но совершенно без сил пошевелить даже пальцем.

— Зачем ты заставила меня так долго ждать? — наконец спросил он, нежно перебирая мои волосы, пока я лежала у него на груди.

— Я не знала, смогу ли я так поступить со своим мужем, — честно ответила я после паузы. — Я должно быть ужасный, просто ужасный человек.

— Нет, вовсе нет. Ты — чудесный человек, — серьёзно отозвался он. — Ты самый чудесный человек, которого мне посчастливилось встретить.

* * *

Я бесцельно шагала по одному из многочисленных коридоров РСХА, едва вспоминая поднять руку в приветствии проходящим мимо сотрудникам. Эрнст был на завтраке у рейхсфюрера Гиммлера, а я не могла больше сидеть за столом, ничего не делая, когда всякие мысли начинали лезть в голову. Вот уже целый месяц, как мы продолжали наши отношения, целый месяц за закрытыми дверями его кабинета с несдержанными, горячими поцелуями, с разбросанными по полу бумагами под грифом секретности, неосторожно уроненными в спешке, с Георгом, закатывающим глаза за спиной начальника после очередной отменённой встречи и приказа временно не беспокоить шефа Главного Имперского Управления Безопасности, с подмигиваниями и скрытыми улыбками через полуоткрытую дверь, и с запахом чужого парфюма на одежде друг друга. И с каждым днём я всё глубже утопала в этом болоте, даже не пытаясь ухватиться за землю, что была прямо под рукой. Я сама себе была отвратительна, как алкоголик, что просыпается утром в куче грязи, но тут же ползёт обратно к таверне, чтобы снова наполнить себя отравляющим ликёром, медленно убивающим его изнутри с каждым новом глотком.

Я столько раз обещала себе, что прекращу всё с ним, но и подумать не могла, что он настолько проникнет мне под кожу. Я, естественно, была крайне осторожна: Генрих так и не узнал, что на самом деле произошло между нами в кабинете в тот рождественский вечер — я солгала ему, что мы всего лишь говорили о новой партии фальшивых купюр и моей предстоящей поездке в Цюрих. Он поверил мне, конечно же; он всегда и во всём мне верил, и это было ещё хуже. Его слепая вера душила меня угрызениями совести каждую ночь, когда он целовал меня, даже не подозревая, что другой мужчина сжимал меня в объятиях всего несколько часов назад. Генрих был единственным человеком, кому я никогда раньше не лгала, кому могла доверить любую тайну, к кому всегда могла обратиться за помощью… Теперь и этого больше не стало.

Поговорить с кем-то о своих чувствах я не могла: с Генрихом по очевидным причинам, с Урсулой, потому что она никогда бы не поняла, с моей матерью и вовсе нет, потому как она считала РСХА — воплощением ада на земле, а его шефа — дьяволом во плоти. Я предавала свою страну, работая на контрразведку, и вредила союзникам, работая на РСХА. Я предавала своего мужа со своим любовником, и лгала любовнику, продавая его секреты разведке. Мне казалось, что ещё немного, и у меня лопнет голова.

Не знаю как и почему, но каким-то образом я оказалась у дверей моего бывшего начальника, главы внешней разведки Вальтера Шелленберга, и спросила его адъютанта, не занят ли был герр оберфюрер — Шелленберга недавно повысили.

— Какой неожиданный, но приятный сюрприз! — шеф внешней разведки поприветствовал меня крепким рукопожатием и тёплой улыбкой. — Поверить не могу, что запрет на наши встречи наконец-то был снят, и вам снова разрешили посещать мою скромную обитель!

— Не разрешили. — Я улыбнулась в ответ на шутку и села напротив Шелленберга. — Доктор Кальтенбруннер уехал на завтрак с рейхсфюрером, и я воспользовалась его отсутствием.

— Опасный манёвр. Он разозлится.

Я снова ухмыльнулась; я, по правде сказать, соскучилась по работе с ним и по его чувству юмора.

— У вас есть свободная минутка, герр оберфюрер?

— Для вас — всегда. Это не рабочий вопрос, как я понимаю?

А я-то уже и забыла, каким проницательным был Вальтер Шелленберг. Типичный шпион.

— Нет, не совсем. — Только сейчас, сидя перед ним, я поняла, что не знала толком, с чего начать. — Герр оберфюрер, постоянно работая со всеми этими секретами и разведывательными данными, у вас не возникает иногда желания с кем-то о них поговорить?

— О, нет! Он вас перевербовал на свою сторону и подослал сюда, чтобы что-то из меня выпытать.

Я рассмеялась над его наигранно-серьёзным выражением лица.

— Нет, нет, это вовсе не то, что вы подумали. Это…моё личное. — Я помолчала немного и добавила, уже более серьёзно. — Я очень хочу с кем-то поговорить, но…не могу. Не с кем.

— Аа, всё понятно. — Шелленберг на удивление спокойно отнёсся к моим довольно странным словам, и откинулся на спинку кресла. — Вы видите и слышите слишком много вещей, которые ни с кем нельзя обсуждать?