Но Генрих мог и не вступать к ним в команду; он был немцем. Чистокровным арийцем из хорошей, вполне обеспеченной семьи без единой чёрной овцы в их рядах. У него было безупречное резюме в СД, длинный список наград и благодарностей от начальства, и он вполне мог бы наслаждаться жизнью, ничем подобным её себе не осложняя, как и подавляющее большинство его коллег. Но вместо этого он присоединился к американской контрразведывательной ячейке, женился на еврейке и поклялся спасти как можно больше жизней. Вот каким он был, мой муж: бунтарём и моим личным героем.

Я улыбнулась ему и взяла его руку в свою. Он заулыбался мне в ответ и поставил свою чашку обратно на кофейный столик. Адам неловко заёрзал на стуле; я заметила, что он всегда неловко себя чувствовал каждый раз, как мы с мужем проявляли какого-либо рода знаки привязанности друг к другу. Наверное, он так и не свыкся с мыслью, что я была замужем за немецким офицером, пусть этот офицер и работал на союзников. Когда он, Адам, уезжал из страны, я даже не встречалась ни с кем и открыто презирала всё, связанное с нацистской партией. Будучи моим партнёром по танцам, он был также моим самым близким другом, и мы больше времени проводили друг с другом, чем с кем бы то ни было. Может, он считал меня чем-то большим, чем просто другом; я не знала и никогда не спрашивала. Он тоже по этому поводу всегда молчал.

— Сколько, ты думаешь, пройдёт времени, прежде чем Мюллер заметит устройство? — Ингрид спросила Генриха.

— Надеюсь, что он его вообще никогда не заметит, — рассмеялся он, но затем снова принял серьёзный вид. — Надо быть очень осторожными со всеми сообщениями, что мы отсылаем. Я знаю гестапо изнутри, и они там отнюдь не глупы. Когда Мюллер заметит микрофон, он может и вовсе ничего не сказать и сделать вид, что он ничего не видел. А затем начнёт сплавлять нам ложную информацию, в то время как мы ничего и подозревать не будем. Поэтому-то я и сказал с самого начала, что всё, исходящее из его офиса, нужно проверять дважды, особенно если информация кажется подозрительной. Он запросто может закинуть нам какую-нибудь приманку, и как только мы её заглотим — всё, конец. Будьте крайне осторожны со всей информацией, что вы получаете.

— Мы всегда осторожны, — уверенно пообещала Ингрид.

— Смогу ли я как-нибудь узнать, что он нашёл микрофон? — спросил Адам. — В конце концов я единственный, кто слышит все звуки в его кабинете, может, есть какие-то подсказки, на которые мне стоит обращать внимание?

— Да, есть. — Генрих кивнул. — Если ты услышишь громкий звук и шорох прямо возле динамика, как если бы кто-то трогает его пальцами, это наипервейший знак. Затем, если ты услышишь щелчок и звук исчезнет на некоторое время, а затем снова появится, это означает, что он включает и выключает его. И наконец, обращай внимание на манеру его речи: если он говорит чересчур громко и заученно, то он скорее всего проговаривает специально заготовленную для нас речь. Вот, пожалуй, и всё.

— Хорошо. Я постараюсь прислушиваться ко всем посторонним звукам и сразу же сообщу, если услышу что-то подозрительное.

— Мы очень ценим твою работу, Адам, — Генрих сказал серьёзным тоном. — Знаешь, ты лучший радист, который когда-либо на нас работал. А ещё ты стал нам очень близким другом.

Адам смущённо улыбнулся и опустил глаза.

— Спасибо. — Затем он вдруг быстро поднялся со стула и засобирался. — Ну что ж, я тогда, пожалуй, пойду. Мне ещё нужно отослать вчерашнюю почту.

Под «вчерашней почтой» понимались зашифрованные сообщения, приготовленные для него Рудольфом.

— Подвезти тебя? — Я частенько предоставляла Адаму свои услуги личного водителя, когда ему нужно было съездить куда-нибудь подальше, чтобы воспользоваться радио. Обычно я отвозила его либо в безлюдное место где-нибудь неподалёку от скоростного шоссе, где он мог обменяться посланиями с агентами в США прямо из моей машины, либо же в какой-нибудь из заброшенных и приготовленных под снос домов в бывшем еврейском гетто, где никто и не обратил бы на нас внимания.

— Если тебя не затруднит, — Адам улыбнулся немного виновато.

— Не говори глупостей, конечно не затруднит. — У Адама была своя машина, но моя (вернее сказать, машина Генриха) вызывала куда меньше подозрений. Номера с двумя молниями СС делали её невидимой для любых возможных агентов гестапо, рыскающих поблизости. — Я только допью свой чай.

— Не торопись. Я подожду внизу.

Адам попрощался со всеми присутствующими и вышел на улицу. Ингрид тем временем повернулась к моему мужу.

— Постарайся не завязывать дружбы ни с кем из своих коллег.

Я не солгу, если скажу, что нас обоих весьма удивило подобное заявление от американского агента.

— Почему нет? — нахмурился Генрих.

— Любая привязанность и вообще какие бы то ни было сентиментальности должны быть оставлены любым уважающим себя разведчиком. Они зачастую ведут к провалу.

— Я тебя не понимаю…

Ингрид вздохнула.

— Ты не можешь позволить никаким личным чувствам стоять у тебя на пути, если ты решил связать свою жизнь с секретной службой. Они создают слабые звенья. Например Рудольф и я, хоть и ведём жизнь супружеской пары, никогда не позволяли никаким взаимным чувствам, кроме уважения, возникнуть между нами. Так, если один из нас провалится, у другого останется шанс на выживание. Ни я, ни он не начали бы говорить, если бы кто-то из гестапо приставил пистолет к голове одного из нас. А ты вот можешь сказать то же про свою жену?

Генрих и я обменялись взглядами, но промолчали.

— Я о том и говорю. Твоя жена и так твоё слабое звено, так что не заводи друзей среди других агентов, а особенно среди радистов. Они гибнут куда чаще остальных.

* * *

Всё ещё думая о словах Ингрид, я ехала к бывшему гетто, следуя инструкциям Адама, потому как он знал местность куда лучше меня. Его радио было в моём багажнике, как всегда аккуратно спрятанное в чемодан. Когда мы наконец подъехали к бывшему жилому дому, который он хотел использовать для выхода на связь, мы внимательно огляделись, и только убедившись, что узкая улица была абсолютно пустынной, Адам вышел из машины и вынул чемодан из багажника.

— Не жди меня здесь. На другой стороне дома есть ещё один подъезд, где ты можешь припарковаться. Там тише, — сказал мне Адам через моё водительское окошко.

— Хорошо. Я оставлю машину и поднимусь к тебе наверх. — Иногда, пока он работал с радио, я ждала рядом настороже, чтобы он мог полностью сконцентрироваться на работе и не смотреть через плечо каждую минуту. В этот раз я решила сделать то же.

— Это совсем необязательно.

— И всё же я поднимусь. В какой ты будешь квартире?

— Тридцать шесть. Я не стану запирать дверь. Никто здесь всё равно не живёт.

— Буду там через минуту.

Как только Адам исчез в двери подъезда, я объехала обшарпанный дом и оказалась на маленьком заднем дворе с грунтовой дорогой, ведущей на главную улицу, как я поняла. Судя по зарослям кустов по её сторонам, никто не ездил по ней со времён, когда Германия была ещё республикой. Я покачала головой, ступив на землю, покрытую слоем грязи и мусора, и пошла к проходному подъезду, стараясь не морщить нос. Запах здесь вполне соответствовал внешнему виду, и я не удивилась бы, если бы узнала, что задний двор иногда использовался в виде санузла новыми обитателями района — лицами с весьма криминальным прошлым и скорее всего настоящим, иногда останавливающимся здесь для своих тёмных дел.

Когда я открыла дверь в квартиру, толкнув ручку локтем (я забыла перчатки в церкви и теперь сделала себе мысленную заметку ничего не трогать внутри голыми руками), Адам уже работал с радио с наушниками на голове. Я решила не беспокоить его и пошла прямиком к окну, прислонилась к стене и слегка отодвинула пожелтевшую и изъеденную молью занавеску. Снаружи всё было тихо. Вот уже два года мы работали по одной и той же схеме, и они ни разу не смогли нас засечь достаточно быстро, чтобы отреагировать. Адам всегда работал невероятно быстро.

Но на этот раз случилось немыслимое. У меня глаза расширились в ужасе, как только я увидела чёрную машину, быстро приближающуюся к нашему дому со стороны переднего крыльца. Не могло это быть гестапо так быстро, просто не могло! Но рисковать я всё же не хотела, а потому немедленно бросилась к Адаму и начала трясти его за плечо.

— Адам, давай выбираться, быстрее! Гестапо здесь!

Он сдёрнул с себя наушники и уставился на меня.

— Что???

— Давай разделимся. — Я уже спрятала лист с шифровкой в карман платья, захлопнула чемодан поледеневшими за секунды руками и схватилась за ручку. — У меня машина на заднем дворе, о которой они не знают. Я попробую вывезти радио, а ты уходи по крышам; следующий дом пристроен почти вплотную, ты сможешь незаметно скрыться, пока они будут обыскивать квартиры.

Я была уже у двери, когда Адам попытался отнять у меня радио.

— Аннализа, подожди! Оставь чемодан, уходи одна!

— Адам, пусти!

— Да беги же уже!!!

Он вырвал чемодан из моих рук и побежал наверх, в то время как я стремительно бросилась в противоположном направлении. Квартира, в которой мы работали, была на третьем этаже, и единственным шансом избежать встречи с гестапо было выскочить через задний ход, прыгнуть в машину и всем богам молиться, чтобы они не перекрыли грунтовую дорогу у другого подъезда. Но если они окажутся внутри здания быстрее меня, никакой сквозной проход меня не спасёт.

Сердце бешено колотилось, когда я перепрыгнула через последние три ступеньки, ведущие на первый этаж. Я уже видела людей в гражданском, бегущим к дому едва ли в каких-то двадцати шагах от меня. Я быстро свернула к заднему ходу, выбежала на улицу, забралась в машину и вцепилась в руль, бормоча мерседесу слова благодарности за то, что завёлся с первого же оборота. Один из агентов выскочил вслед за мной — я заметила в зеркало заднего вида, как он брал мою машину на прицел. Но умирать в мои планы в этот день не входило, и я резко вывернула руль вправо, вдавив педаль газа в пол, на удивление гладко выехав из подворотни на главную дорогу.