– Чем вы занимаетесь после того, как переделаете все дела? Играете ли вы в шахматы? – Может быть, ей что-то нравится, но она боится, что он этого не одобрит. – Может быть, ездите на охоту?

Она подняла на него озадаченный взгляд.

– Какое это имеет значение? Мы с вами будем проводить время вместе в постели, а не за шахматным столом.

Что за жизнь была у нее со Скаргиллом? Он приходил домой, укладывал ее в постель, а потом уходил, не сказав ни слова?

Или все было еще хуже?

Он попытался вспомнить, что ему было известно о Скаргилле. Он несколько раз слышал, как тот в гневе повышал голос и поднимал руку. Но на женщину?

Такого Гил не мог себе представить. И все же, если Скаргилл был бесчувственной скотиной, становится понятна ее кротость наедине с ним. Он отбросил последнюю мысль, включив ее в список тем, которые он не хотел обсуждать.

– Мы, разумеется, будем… проводить вместе время и вне супружеской постели. – Раз уж она заговорила об этом… мысль о том, что они вместе лягут в постель, вытеснила из его головы всю логику; его обдало жаром, а тело с готовностью откликнулось на слова. Он с трудом овладел собой.

– Итак, повторяю, что вы любите делать? – Он отчаянно надеялся, что она любит что-то, в чем он хотя бы отдаленно разбирается.

На ее лице застыло недоуменное выражение, как будто прежде никто не задавал ей такого вопроса. Потом она задумалась – видимо, восприняла его вопрос всерьез.

– Я люблю все выращивать, – сказала она наконец.

– Выращивать? – Она уже говорила об урожае, что же она имеет в виду сейчас? – Например, лекарственные травы?

Она покраснела.

– Цветы… – улыбнулась мягко, непроизвольно. – Я люблю выращивать цветы.

– Цветы. – Это слово лежало перед ним, как оружие, с которым он не умел обращаться. Да, она ведь спрашивала, что растет в Кастилии. А он не нашелся с ответом. Как и сейчас… Он прочистил горло.

– А почему вы любите цветы?

Каким дураком он казался сам себе! Но после его бесхитростного вопроса мечтательная улыбка у нее на лице превратилась в радостную.

– Потому что… как мне кажется, Господь создал их для того, чтобы они нас радовали. В моем саду растут розы разных оттенков красного и белого. А их аромат… – Она вздохнула, как будто нюхала розу. – Самые ранние скоро расцветут…

Потом она все вспомнила, и ее радость померкла.

– Но я понимаю, что это невозможно.

– Мне очень жаль, – ответил он, досадуя, что вчера вечером был так суров с ней, когда она просила отпустить ее домой. – Это невозможно. – Похоже, сад для нее так же драгоценен, как для него – воспоминания об Алькасаре.

Она снова улыбнулась вымученной улыбкой, которая так его раздражала.

– Вы рассказывали о садах Алькасара. Какие там растут цветы?

– Я не садовник и не знаю, как называется всякая зелень, но таких, как там, я здесь не видел.

– Простите меня. Воин не обязан знать названия цветов. – Ее улыбка увяла. – Мой вопрос был глупым.

Он положил руку ей на плечо – так он мог бы успокаивать солдата.

– Нет. Совсем не глупым.

Дураком оказался он. Пока он не увидел мощенных плиткой кастильских двориков, он считал любые сады и парки унылыми местами, в которых зарыты мрачные тайны.

– Я всегда был слишком занят войной и слишком мало думал о…

О доме. Старался держаться как можно дальше от замка с привидениями.

Но эта женщина находила радость в земле; она даже умела выращивать красоту. Способна ли она сделать то же самое с домом? Создать такой дом, из которого не хочется убежать?

Она кивнула, как будто его жест утешил ее.

– Я спрошу Ла Рейну. Она наверняка знает… А если там нет роз, мы сможем взять их с собой, когда поедем туда?

– Нам не придется везти с собой в Кастилию воспоминания об Англии, – сказал он. – В наших садах будет много новых растений.

Он провел рукой по ее предплечью, словно успокаивая ее.

Она заморгала. Губы ее разомкнулись.

Еще немного – и он мог бы поцеловать ее. Взять то, что по праву принадлежит ему. На носу у нее он заметил пылинку; из прически выбилась прядь золотисто-русого цвета. Но все остальное было надежно спрятано под вдовьим черным платом, как будто она по-прежнему принадлежала тому, другому. Он убрал у нее со лба прядь волос и легко коснулся губами ее щеки, а затем притянул ее к себе.

Ненадолго она оцепенела в его объятиях, а затем прошептала:

– Сейчас вернутся слуги!

Ну конечно. Не здесь. Не сейчас.

Он отпустил ее, встал и отошел подальше. Что произошло? Он ворвался сюда, злясь на нее за болтливость, но потом в голове не осталось никаких мыслей, кроме одной: как поскорее сделать Валери своей. Ничего удивительного, что он предпочитал войну любви. На войне и исход операции, и рельеф местности были гораздо более предсказуемыми.

Эта женщина опасна. Рядом с ней он сам себя не узнавал. Она – узел, который он никак не мог развязать, и всякий раз, как пытался, лишь все больше запутывался сам.

Он тратит здесь драгоценное время, хотя должен заниматься подготовкой военной кампании.

– Сейчас рано думать о цветах, – заключил он, глядя на нее сверху вниз. На лбу у него вновь образовалась угрюмая складка. – Если мы не вернем трон, мы вообще не увидим садов Кастилии.

Она снова стала кроткой и безрадостной.

– Конечно, милорд… То есть Гил.

Его имя она произнесла механически. Уж лучше бы совсем никак не называла!

– Позаботьтесь о том, чтобы к концу недели королева была готова к переезду.

– Ла Рейна просила меня поехать с ее двором. Вы мне позволите?

Ланкастер ничего не говорил о дне их свадьбы. До поры до времени им лучше держаться врозь. Так она больше не сможет выбалтывать государственные тайны. Кроме того, в Хартфорде она окажется на безопасном отдалении от двора, где может услышать слухи.

– Да, конечно.

Как она и говорила, вернулись слуги. Он ушел, испытывая большее замешательство, чем когда шел распекать ее.

Он совсем не понимал эту женщину. Хуже того, рядом с ней он не понимал сам себя.


Итак, пока мужчины готовились защищать побережье, Валери вместе с сундуками, кастильскими дамами и сорокой переезжала в замок Хартфорд, расположенный достаточно далеко от Лондона, чтобы, если случится немыслимое, королеве Кастилии не угрожала никакая опасность.

Валери послала Гилу записку, но до самого отъезда они не виделись. Наконец-то всем стало известно о французско-кастильском флоте, и двор заполнили слухи о войне.

Переезд был задуман с тем, чтобы двор жил в мире и покое. Валери, у которой снова появился сад, единственная ощущала покой. Обосновавшись в загородном замке, она урывала время, чтобы наблюдать, как день за днем распускаются лиловые ирисы. Такая красота не требовала перевода.

У королевы приближался срок родов. Она стала еще чаще молиться. Несомненно, она молила Бога избавить ее и еще нерожденное дитя от ужасов деторождения и от вражеских мечей. И, судя по страху, который слышался в голосах фрейлин, Валери угадала: они перешептываются о том, что случится, если кастильцы вторгнутся в Англию и обнаружат их укрытие.

В Хартфорде они оказались в еще большей изоляции, чем были в Савойском дворце. Так как до Лондона было два дня езды, они узнавали новости от священников, которые регулярно перемещались между двором и загородным замком. Валери не верила, что они говорят правду.

Кэтрин тоже регулярно ездила в Лондон и привозила с собой известия, которые Валери считала более надежными, так как они, насколько она понимала, исходили от самого герцога.

По словам Кэтрин, она ездила в Лондон, чтобы посоветоваться с Ланкастером насчет детей. Но Валери все чаще задавалась вопросом, не было ли у нее другой, более интимной причины для столь частых поездок. Возвращаясь в Хартфорд, Кэтрин почти все время проводила не с королевой, а со своими детьми и детьми Джона от первой жены.

Такое положение дел больше устраивало и саму Кэтрин, и королеву Констанцу.

А если, как начинала подозревать Валери, каждая женщина управляла отдельными владениями в жизни этого мужчины, большего не может желать ни жена, ни любовница.


Однажды вечером в мае, когда голубое небо постепенно розовело, Валери и королева в очередной раз пытались учить друг друга своим языкам. Они тихо смеялись, когда кто-то из них произносил слово неправильно. Нет, королева не хотела надолго задерживаться в Англии. В Англии холодно и сыро. В Кастилии тепло и сухо.

Потом королева попросила одну из фрейлин, обладавшую приятным голосом, исполнить песню их родины.

Хотя Валери никогда не бывала в Кастилии, музыка задела ее за живое. Если она выучит кастильский язык, если тамошние сады в самом деле так красивы, как говорит Гил, сумеет ли она обрести там покой? Или, проживя там какое-то время, она тоже будет с тоской слушать английские песни, чувствуя себя такой же одинокой и заброшенной, как окружавшие ее кастильянки?

Констанца лежала неподвижно, закрыв глаза; казалось, мелодия уменьшала боль. Может быть, музыка напоминала ей о доме, о детстве, когда она чувствовала себя защищенной. А может, она заснула? Валери знала одно: королеве ненадолго полегчало.

И вдруг лицо у нее исказилось. Она схватилась за живот и застонала.

Песня оборвалась. Кастильские дамы обступили свою госпожу, повернувшись спиной к Валери.

Она встала, не зная, что делать. Она еще ни разу не рожала. Понятия не имела о том, как нужно себя вести. Неужели ребенок родится сейчас?

Как назло, повивальную бабку позвали принимать роды в соседнюю деревню, в полудне езды отсюда. Зато в замке была Кэтрин. Кэтрин родила четверых детей и прислуживала покойной герцогине…

– Я приведу леди Кэтрин! – крикнула Валери, надеясь, что Констанца услышит ее и поймет.

Королева что-то приглушенно ответила. Неужели она против? Трудно разобрать среди криков, шепота и стрекотания сороки.