– Райли, моя сестра! Я попросила ее встретиться со мной здесь.

Он понимающе кивнул.

– Да, конечно. Я пришлю тебе название больницы.

Печально кивнув, я отпустила его рукав и, давясь слезами, смотрела им вслед, даже не зная, как справиться с вихрем пожирающих меня эмоций. Я отчаянно хотела поехать с Ремингтоном, но не могла попросить Райли поменяться со мной местами. Нора его не знает и может передумать, если увидит его вместо меня. Клянусь, ничего тяжелее я в своей жизни еще не переживала – смотреть, как его увозят, избитого, окровавленного, но не иметь возможности броситься за ним.

Я прислонилась к двери женского туалета и ждала, ждала, ждала, не находя себе места от беспокойства. Только что увиденная картина Реми на носилках преследовала меня.

Голова шла кругом, мне казалось, что вскоре я проснусь и пойму, что это был просто дурной сон и Реми не совершал только что самоубийства на ринге.

Но он сделал это.

Мой Реми.

Мужчина с голубыми глазами, который ставил для меня песню «Айрис»:

                   «И когда весь мир вокруг рухнет,

                   Я хочу, чтобы ты знала, кто я».

Человек, который смеялся вместе со мной, выходил со мной на пробежку, который называл меня маленькой бомбочкой.

Самый сильный мужчина, которого я когда-либо знала и который невероятно нежен со мной.

Парень, немного плохой, немного сумасшедший, немного слишком сложный для меня.

Спустя три часа ожидания у меня кончились слезы, и надежда тоже исчезла. Я поняла, что Нора не придет.

Райли прислал сообщение, что у Ремингтона констатировали сотрясение мозга, и адрес больницы, в которую его поместили.

Когда я села в такси, мне казалось, что у меня внутри сломалось что-то и никогда больше не заживет.

♥ ♥ ♥

В больнице Реми лежал в отдельной палате.

Первую неделю я просидела рядом с ним в кресле, глядя на его красивое лицо с маской и трубкой, которая помогала ему дышать, и плакала от злости, разочарования и беспомощности. Иногда я надевала наушники на его красивую голову и проигрывала для него все те песни, которые мы еще совсем недавно давали прослушать друг другу, в тщетной надежде увидеть на его застывшем лице хоть какое-то движение, подергивание глаз хотя бы. Иногда я выходила в коридор только затем, чтобы размять затекшие руки и ноги. Я не видела Пита, и никто не говорил мне, где он. Сегодня к Реми пришел Райли, и я вышла в коридор, где сидела, бессмысленно таращась на пакетик с арахисом. Я просто не знала, что взять пожевать, не слишком вредное для здоровья, так как мои батончики с мюсли уже закончились. Наверное, я немного похудела, потому что джинсы на мне уже болтались, а живот постоянно сжимали спазмы, и хотя он несколько раз, кажется, расслаблялся достаточно для того, чтобы позволить мне съесть что-нибудь, бунтовало горло, не позволявшее мне проглотить ни кусочка.

– Он пришел в себя, – сказал мне Райли, выглянув из палаты.

Я вскочила, швырнула пакетик арахиса на пустой соседний стул и побежала по коридору, чтобы нерешительно замереть перед дверью в палату. Я боялась его увидеть. Боялась того, что собиралась ему сказать.

Я много думала в эти дни. Собственно, это все, что мне оставалось делать. Но от всех моих мыслей ничего не осталось в голове, едва только я переступила порог. Глубокая, черная тоска переполнила меня, когда я повернулась к кровати. Мне даже показалось, что у меня все онемело внутри и я не смогу сделать ни шагу, но потом поняла, что это не так. Я медленно направилась к Ремингтону, мой взгляд был прикован к месту, на котором, кажется, сосредоточился весь мой мир. Я подошла и увидела его. Глаза открыты. Мне в этот момент было все равно, какого они цвета. Он все еще Ремингтон Тейт, человек, которого я любила.

С ним все будет в порядке, а со мной – уже нет. И я не думала, что когда-нибудь что-то изменится в моей жизни к лучшему.

Из моих глаз хлынули слезы, внезапно в голове прояснилось: я вспомнила все, что хотела сказать. Мне нужно было выразить так много всего, что я просто стояла посреди комнаты, разрывая себе сердце. Мой голос звучал сердито, но слова сквозь рыдания едва ли можно было разобрать.

– Как ты мог заставлять меня смотреть на это… как ты мог стоять на ринге и заставлять меня смотреть на то, как он убивает тебя! Разбивает твои кости! Твое лицо! Ты… был… моим! Моим… Я бы все сделала, чтобы… чтобы… удержать тебя… Как ты посмел позволить сломать себя! Как ты посмел сломать меня!

Его глаза тоже покраснели, и я знала, что должна умолкнуть, потому что он еще не мог говорить. Но плотина прорвалась, и я уже не могла остановить этот поток, просто не могла.

– Все, чего я хотела, – это помочь моей сестре, а не втягивать тебя в неприятности. А еще я хотела защитить тебя, заботиться о тебе, быть рядом с тобой. Я хотела остаться с тобой, пока ты не устанешь от меня и не перестанешь во мне нуждаться. Я хотела, чтобы ты любил меня, потому что я… я… о боже! Но ты… я… больше так не могу. Мне было тяжело смотреть, как ты бьешься на ринге, но смотреть, как ты совершаешь самоубийство… Я не могу и не буду больше этого делать, Ремингтон!

Он страдальчески замычал, попытался пошевелить загипсованной рукой, а в его покрасневших глазах горел такой мучительный протест, что это разрывало меня на части.

Я больше не могла выносить его взгляд, терзающий меня.

Горячие слезы продолжали стекать по моим щекам, когда я порывисто бросилась к нему. Я наклонилась над ним, взяла ладонями его здоровую руку и, поднеся к губам, принялась покрывать лихорадочными поцелуями разбитые костяшки пальцев, обильно поливая их солеными слезами. Я не могла остановиться, потому что сейчас могла целовать эти руки в самый последний раз, и это было… невыносимо больно.

Он застонал, неловко положил руку на мой затылок и попытался погладить меня по волосам. В горле у него торчала трубка, он не мог говорить, но когда я вытерла слезы и посмотрела на него, то увидела, что его глаза кричали мне что-то такое, что я уже не в состоянии была вынести. Я выпрямилась, отстранившись, и подумала, что Мел права, называя меня трусихой. Но Ремингтон уцепился за мою руку и никак не желал ее выпускать. Я не хотела этого, мне это было не нужно и невыносимо. Я с силой вырвала руку, но просто так уйти не смогла. Я наклонилась и поцеловала его в лоб на прощание, вложив в свой поцелуй все свои чувства и надеясь, что он поймет меня правильно. Он хрипло замычал, заворочался, попытался вырвать трубку из горла, и приборы заверещали, когда он принялся обрывать все подключенные к его телу провода и катетеры.

– Реми, не надо, не надо! – умоляюще бормотала я. Но он, словно не слыша и гневно рыча, начал дергаться еще ожесточеннее, и тогда я бросилась к двери и принялась звать: – Сестра! Пожалуйста! Кто-нибудь!

В палату вбежала медсестра со шприцем, и когда она впрыснула что-то в капельницу с лекарственной смесью, я почувствовала невыразимую боль. Мне показалось, я больше уже ничего не чувствую, кроме этого сгустка боли, который стал мной. Я не могла поверить, что собираюсь сделать это с ним, что я такая же трусливая, такая же малодушная и бесполезная, как и многие другие. Но когда я уже подошла к двери и оглянулась, а медсестра уложила Ремингтона, поправила респиратор и он начал успокаиваться и расслабляться, я улыбнулась ему в ответ на его отчаянный взгляд. Ненавидя себя за свою фальшивую дрожащую улыбку, я ушла, оставив его навсегда.

Мне невыносимо было думать, что, когда он проснется и глаза его снова станут голубыми, то может не вспомнить, что я говорила, или где была, или что со мной случилось. Но я просто не могла остаться.

Я нашла Райли в кафетерии и показала ему конверт, который несколько дней назад купила у одной из медсестер.

– Я ухожу, Райли. Мой контракт закончился несколько дней назад. Просто… попрощайся с Питом и, пожалуйста… – я протянула ему конверт с именем Ремингтона, отметив, как сильно дрожит моя рука, – отдай это ему, когда… его глаза снова будут голубыми.

Тем же вечером я улетела в Сиэтл. Сидя в самолете, безвольно откинувшись на спинку сиденья, чувствуя себя такой же тяжелой и пустой, как заброшенное здание, и глядя невидящим взглядом в окно, я гадала, пришел ли Реми в себя и читает ли мое письмо. Я тысячу раз мысленно прокручивала то, что написала, и тысячу раз перечитывала, когда писала его на третью ночь в больнице, когда уже точно решила, что не останусь с ним.

Дорогой Ремингтон,

В первый же миг, когда я увидела тебя, я поняла, что принадлежу тебе. И я думаю, что ты это тоже понял. Как же ты мог не увидеть, что пол качается у меня под ногами? Разве могло быть по-другому? И это именно ты заставил его качаться. Ты снова добавил в мою жизнь красок. И когда ты пошел за мной и поцеловал меня, я уже знала, чувствовала где-то глубоко внутри, что отныне моя жизнь никогда не будет прежней. И так оно и случилось. Самые удивительные, невероятные и прекрасные моменты моей жизни были связаны с тобой. Ты и твоя команда стали моей новой семьей, и я ни на секунду не собиралась уходить, бросать вас. Ни их и, конечно же, ни тебя. Каждый день, проведенный с тобой, заставлял меня еще больше стремиться к тебе. Все, чего я хотела в те дни, – это быть ближе к тебе. Это мучительно – быть рядом и не прикасаться к тебе, я хотела проводить с тобой каждое мгновение днем и каждую минуту ночью – в твоих объятиях. Я хотела рассказать тебе о своих чувствах, но сначала надеялась услышать это от тебя. Теперь мне не до гордости, я не хочу жалеть, что не сказала тебе главного. Я люблю тебя, Реми. Всем своим сердцем. Ты самый красивый, хоть и сложный человек, неустрашимый боец с добрым и нежным сердцем, которого я когда-либо знала. Ты сделал меня безумно счастливой. Ты бросал мне вызов и дарил радость, заставляя ощущать себя восторженным ребенком, ожидающим чуда, которое непременно вскоре случится, поэтому я с надеждой смотрела в будущее и мечтала поделиться всем этим с тобой. Я никогда не чувствовала себя в большей безопасности, чем в те минуты, когда была с тобой, и хочу, чтобы ты знал – я безоглядно влюблена в каждую частичку тебя, даже в ту, которая только что разбила мне сердце. Но я больше не могу оставаться рядом с тобой, Реми.