Кортни Коул - Люмен

– Уже? Надеюсь, мы не будем продолжать нашу беседу о нервной системе?

Я краснею и встряхиваю головой.

– Что ты имел в виду? – спрашиваю я медленно, но взгляд не опускаю. – Почему ты думаешь, что это наваждение?

Крошечные морщинки расходятся лучами из уголков его глаз, и он снова улыбается. И опять его улыбка искренняя, выражающая любопытство и заинтересованность. Это настоящая эмоция, и мне особенно приятно сейчас видеть ее, потому что дома я слишком привыкла к фальшивой и натужной радости.

– Это наваждение, потому что ты кажешься мне человеком, с которым я хотел бы познакомиться поближе. Это кажется тебе странным?

Отнюдь нет, потому что я тоже хотела бы узнать тебя получше.

– Возможно, – вместо этого произношу я. – А тебе кажется странным, что у меня такое ощущение, будто я уже тебя знаю?

И это действительно так. Есть что-то беспредельно знакомое в его глазах, таких темных, таких бездонных. Хотя это и неудивительно, если вспомнить, что несколько дней подряд они являлись мне во снах.

Дэр удивленно вскидывает бровь.

– Может, у меня просто такое лицо?

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть. Едва ли.

Он пристально меня разглядывает.

– И все же, несмотря ни на что, наваждение обязательно восторжествует.

Я встряхиваю головой и улыбаюсь. Улыбаюсь искренне.

– Ну это суд еще не постановил.

Дэр допивает свой последний глоток кофе, его взгляд все еще прикован ко мне, а затем твердой рукой он ставит свою чашку на стол и поднимается с места.

– Что ж, тогда оповести меня, когда мой приговор будет вынесен.

И он уходит.

Я настолько потрясена его внезапным исчезновением, что мне требуется несколько секунд, чтобы все встало у меня в голове на свои места. Он сказал, что «наваждение обязательно восторжествует» и что я кто-то, «кого ему хотелось бы узнать получше».

И он забрал с собой листок с номером моего отца.

Все вокруг вращается в бешеном колесе времени, оно закручивает меня в сумасшедшем вихре.

Весь мир кажется слишком неустойчивым, слишком остроугольным, слишком сложным.

Адэр Дюбрэй снимает наш гостевой домик, однако в нем остается его особенная загадка, и с каждым днем мне хочется узнавать его все больше и больше.

Во мне крепнет чувство, что мы с ним уже давным-давно знакомы.

Он является ко мне во снах каждую ночь, и от этого я все сильнее прирастаю к нему душой.

Проходит примерно месяц, и однажды ночью мы стоим на моем любимом месте, на голубоватой отмели отлива, и любуемся звездами.

Рука Дэра поднимается вверх, показывая мне направление, в котором нужно смотреть.

– Это пояс Ориона. А вон там, над ним… это Андромеда. Я не думаю, что сегодня мы сможем увидеть созвездие Персея. – Он замолкает, пристально глядя на меня. – Ты ведь знаешь миф о них?

Его голос звучит так мягко и спокойно, что, вслушиваясь в него, я уплываю вдаль по волнам своего сознания от всех моих насущных проблем прямо к нему, ближе к его темным глазам, пухлым губам и длинным рукам.

Я киваю, вспоминая все, что слышала об Андромеде на уроках по астрологии в школе.

– Да. Мать Андромеды оскорбила Посейдона, и девушку приговорили к смерти, она была отдана на растерзание морскому чудовищу. Но ее спас Персей, а потом они поженились.

Он кивает, удовлетворенный моим ответом.

– Да. И с тех пор они поселились на небесах для того, чтобы напоминать юным возлюбленным по всему миру о безграничности и бессмертии любви.

Я фыркаю.

– Ага. А потом про них сняли банальный и слащавый фильм, в который бездарно слили всю греческую мифологию, которую только смогли вспомнить.

Губы Дэра подрагивают.

– Возможно. Но ты не думала о том, что стоит пересмотреть твою теорию в соответствии с посылом о вечной любви, который прячется где-то между строк?

Выражение его лица шутливое, но я все-таки не могу понять, говорит он серьезно или все же иронизирует, потому что, как говорится, ирония потеряна для меня.

– Ты же знаешь, что все это бред, – отвечаю я, подбрасывая метафорические кости, – бессмертная любовь, вот я о чем. Нет ничего бессмертного в мире. Люди влюбляются, а потом охладевают друг к другу, химия проходит, а может, они просто сами умирают. Поэтому с какой точки на это ни посмотреть, любовь всегда смертна.

Уж мне ли об этом не знать! Я же девчонка из похоронного бюро. Я только это и наблюдаю всю свою жизнь.

Дэр скептически смотрит на меня сверху вниз.

– Если ты действительно так считаешь, то ты также должна верить в то, что смерть контролирует все в нашей жизни, а может, даже не смерть, а обстоятельства. Это так удручает, Калла! Должна же у нас быть возможность самим все контролировать?

Он выглядит крайне обеспокоенным, казалось бы, таким пустяковым разговором, а я пристально смотрю на него, на все сто уверенная в своей правоте и опечаленная тем, что расстроила его.

Но ведь я и правда была окружена ею всю свою жизнь, как ни крути… Я постоянно была погружена в атмосферу смерти и роковых стечений обстоятельств. Я – та самая девушка, мать которой погибла несколько недель назад, а весь мир вокруг продолжает жить и процветать так, словно ничего не случилось.

– Я не говорила, что смерть контролирует всю нашу жизнь, – пытаюсь оправдаться перед ним я, – но как поспорить с тем, что она выигрывает, если смотреть на все в долгосрочной перспективе? Всегда. Потому что мы все смертны, Дэр. Поэтому победит смерть, а не любовь.

Он усмехается.

– Расскажи это Персею и Андромеде. Они бессмертны в этом безбрежном небе.

Я усмехаюсь ему в лицо в ответ.

– А еще они нереальны.

Дэр пристально смотрит на меня, прекратив разговор, хотя еще полминуты назад яростно доказывал свою точку зрения. А мне вдруг становится очень стыдно за то, что наш разговор о любви не успел начаться, как сразу же перешел к теме смерти. В этом мне, совершенно точно, нет равных.

– Прости, – говорю я, – здесь, где я живу, тотальная нехватка жизни. Смерть заявляет здесь о своем существовании гораздо громче, чем жизнь.

– Смерть и правда очень сильна, – соглашается он, – но есть вещи гораздо сильнее. Если бы их не было, то все это было бы напрасно. Жизнь бы ничего не стоила. Все эти попытки изменить ситуацию, воспользоваться шансом и так далее. Все это не стоило бы и выеденного яйца, если бы оно могло просто бесследно исчезнуть в конце.

Я пожимаю плечами и отвожу взгляд.

– Извини. Просто я скорее та, кто верит в здесь и сейчас. Это именно то, что мы хорошо знаем и на что можем рассчитывать. И мне совсем не нравится думать о том, что ждет нас в конце.

Дэр снова поднимает взгляд в небеса, но он все так же меланхоличен.

– Сегодня ты довольно пессимистична, мой прекрасный цветок каллы.

Я сглатываю, потому что внезапно до меня доходит, что я говорю как злобная мегера. Человек с уродливой душой, полный горькой желчи.

– Моя мама умерла всего несколько недель назад, – рассказываю я, и эти слова как будто когтями впиваются в мое бедное сердце, – мне все еще тяжело говорить об этом.

Он замолкает и просто покачивает головой, словно теперь все для него встало на свои места, словно он сочувствует, потому что теперь все и всегда сочувствуют мне.

– А. Я понял. Прости. Я понимаю, что ты сейчас чувствуешь. Моя мама тоже умерла.

Я мотаю головой и отвожу взгляд, потому что его уже заволокли слезы. Мне становится очень неловко. Потому что, о господи! Смогу ли я вообще когда-нибудь думать об этом без сокрушительных рыданий?

– Все в порядке. Ты же не знал, – отвечаю я, – а ты прав. Я, наверное, просто желчная. Постоянно жить в окружении смерти… что ж, думаю, это любого сделало бы моральным уродом.

Дэр внимательно изучает меня, а его глаза искрятся в фиолетовом огне нашего импровизированного факела, отбрасывающего свои потусторонне прекрасные лучи в темные глубины пещеры, у которой, как мне кажется, нет дна.

– Твоя душа совсем не уродлива, – произносит он, и его голос поражает меня красотой своего звучания, – во всяком случае, в долгой-долгой перспективе.

Его слова заставляют меня упустить ход собственных мыслей. Потому что то, как он смотрит на меня прямо сейчас… так, словно я прекрасна, словно он давно знает меня, хотя, если честно, я просто Калла и мы знакомы не так уж давно.

– Прости, кажется, сегодня я излишне эмоциональна, – говорю я ему, – обычно я не такая. Просто… столько всего навалилось…

– Я понимаю, – тихо произносит он, – могу ли я чем-то помочь тебе?

Ты просто можешь снова назвать меня цветком каллы. Потому что это задевает во мне что-то очень личное и глубинное, кажется мне очень знакомым, заставляет чувствовать себя лучше. Но я просто встряхиваю головой.

– Я хотела бы этого. Но вряд ли.

Он улыбается в ответ.

– Хорошо. Тогда могу ли я просто проводить тебя до дома?

На секунду сердце подскакивает в моей груди, но перспектива встретиться лицом к лицу с Финном прямо сейчас совсем мне не по душе. Поэтому я мотаю головой в знак отрицания.

– Мне пока не хочется домой, – говорю я ему с сожалением, и это чистая правда.

Он всего лишь пожимает плечами.

– Ладно. Тогда я подожду тебя.

Мое сердце отбивает свой ритм, грохотом ударяя по барабанным перепонкам, а я отчаянно пытаюсь сделать вид, что меня это ни капельки не пугает.

– Ты слышала миф о Близнецах? – спрашивает он. – Кастор и Поллукс были близнецами, и когда Кастор умер, Поллукс был настолько раздавлен этим событием, что он попросил Зевса о возможности разделить свое бессмертие с братом. Зевс превратил их в звезды, и теперь они живут на небе в образе созвездий. Сейчас их не видно, но ты просто должна мне поверить.