Александра Ермакова - Лютый: Чужая Моя!

Но секундой погодя она застывает на его чётко очерченных губах. Взгляд леденеет, перескакивает мимо.

Останавливается на Мерсе Лютого, притормозившего напротив нас. Немая сцена как в фильмах. Мы на Сергея смотрим. Он тоже нас рассматривает — тяжело, остро.

Моё сердце кричит ему: "Прости", но порыв не достигает цели — Лютый с тем же невозмутимым лицом жмёт на газ, и его машина, с визгом колёс, срывается прочь.

— Я тебя с пробега снял? — язвительно уточняет Тимур, только стихает звук умчавшегося авто. Молчу. Гляжу с укором. — Что же ты такая ветреная и глупая? — не то вопрос, не то упрёк. Не успеваю ответить, он меня неожиданно целует, сжимая в объятия.

— Тим, — упираюсь ладонями в широкие плечи, — прошу не здесь, — выдыхаю в него, только даёт передышку.

— Да я пошутил, — хмыкает Гончий, чуть снизив градус наезда. — Пошли, у нас веселье, — но за собой тянет насильно, чтобы не смела отнекиваться, отбиваться и не дай бог, остаться здесь.

И я нехотя подчиняюсь.

Меня не отпускает ощущение предстоящей бури, поэтому остаток вечера жду разборок, скандала, но Тим на удивление расслаблен, я бы сказала — подозрительно весел. Хотя задумчивые взгляды время от времени на себе ловлю. А его громкий смех нервишки щекочет. И если первые два дня Гончий пил в меру — так, чтобы стоять на ногах и оставаться при каком-то здравии, то сегодня заметнее больше пьёт. Именно «заливается» водкой! Пьёт со всеми, наравне с особо загульными, и по итогу…

— Тимур, — ахаю, оказавшись у него на руках. Хотя растягивая вечер и убивая скуку, стояла и болтала со знакомыми родителей.

— Я её забираю! — бросает Гончий всем и никому конкретно. — Моя жена! Куда я — туда она! — и не думая отпускать, шагает прочь из зала.

— Ты что творишь? — еложу в его объятиях, стараясь вырваться на свободу.

— Чшш, малыш. Не буди во мне зверя! — таинственно грозит, но я требую поставить меня на ноги:

— У нас гости! Так нельзя!

— Можно! Если я хочу! — отрезает со смешком. — Я пьян! Хочу спать… Ну или почти спать, — пошленько хмыкает. — Чуток порезвимся. Нам наследников пора делать.

Я аж опешиваю от заявления.

— Обязательно так говорить? — перестаю брыкаться, тем более Гончий пьян и шагает совершенно неровно. А я бы не хотела упасть.

— Ты моя жена! Почему нет? — с убийственной простотой уточняет Тимур. — Я тебя люблю? Хочу. Ты меня разве нет? — а это бросает с потаённым ожиданием.

Сдаюсь. Обвиваю его за шею:

— Я твоя жена! И… тоже люблю, — это слово кажется чуждым, но почему-то очень хочется верить, что чувство, которое испытываю к Тимуру, именно «любовь». И что у нас всё будет отлично! И у наших семей…

— Вот и замечательно! — кивает, шатаясь по коридору в сторону лифта Гончий. — От нас многого ждут. У нас обязательства перед семьями, — его язык заплетается.

— Что-то не помню такого пункта в нашем устном уговоре, — наигранно морщу нос.

— Это по умолчанию, малыш, — заносит меня на руках в лифт Тимур. Но тон подозрительно колючий. Словно меня ожидает такое «счастье», что подавлюсь. Начинают закрадываться подозрения, что не всё так легко и просто, как показывает Гончий. Вернее — всё чертовски хреново! Но он это умело скрывает.

— Тим, давай не здесь, — тихо прошу когда Тимур, свои игры устраивает прямо в кабинке, благо в ней только мы. Я брыкаюсь, возмущаюсь. Он недовольно рычит и целует настойчивее.

В итоге оказываюсь ногами на полу, но распластанной по стенке лифта. Тим обе руки пленяет своей, подняв над головой и пригвоздив к поверхности. Свободной нагло лапает через платье и умудряясь проникать в вырез.

— Тим, — взмаливаюсь, когда ткань трещит, а поцелуи Гончего больше смахивают на вгрызания-наказания. Отнюдь не приятно — это даже больно!

Я по-прежнему размазана по стенке, но только створки разъезжаются,

удаётся отбиться от приставаний. Уворачиваюсь от очередного поцелуя-казни, ныряю под руку Тимура и подобрав подол платья, спешу в сторону нашего номера.

За спиной глухо воет Гончий. По коже мчатся мурашки. Наша сцена напоминает охоту. И я — жертва… дичь, которую вот-вот нагонит голодный зверь. Так и есть, не будет у меня мирное завершения вечера.

Уже у двери в номер меня совершенно бесштанного и даже откровенно грубо останавливает Гончий — ловит за волосы. Я тихо ахаю от боли, а Тимур, наплевав, что причиняет боль, проворачивает к себе:

— Ну же, признайся, тогда внизу… ты ведь к нему бежала? — переходит

в наступление. Глаза хоть и нетрезвые, но очень злые. Его тон тоже леденеет.

— Поговорить… — скулю, не собираясь лгать.

— Поговорить? — фыркает с откровенным недоверием Гончий. — Всего третий день замужем, а уже жалеешь, что вышла за меня? — рывком к себе притягивает, да так что я в него аж впечатываюсь.

— А ты и вынуждай, — бросаю ему без страха.

— А ты не провоцируй, — с кривой ухмылкой парирует Тимур. — Забыла уже, что у меня крышу сносит от ревности? Или думаешь, что я такой тупой, что не увижу, что ты течёшь при виде моего друга?

— Это не так, — а вот теперь лукавлю, хоть и сама себя в этом лгу.

— Тогда какого хрена бежала к нему?

— Тим, — испуганно взываю, когда он распахнув дверь, меня толкает в номер.

— Никогда не прощу, если мне изменишь? — хлопает за собой дверью Гончий.

— Я не собиралась… — отступаю вглубь, не сводя глаз с хищного, опасного и такого грозного мужа.

— И ему не отдам! — чеканит зло он. — Лучше грохну… вас обоих!

— Не говори глупости, — пытаюсь смягчить буйность Тима. — Я всего лишь хотела ему сказать спасибо за помощь, — запинаюсь о диван и пока отвлекаюсь, как его обогнуть, Гончий меня настигает:

— Зачем? — прокручивает к себе спиной, крепко удерживая в объятиях. — Я это сделал без твоей помощи, — шипит на ухо и кусает за мочку. Без нежности и ласки. Нарочно причиняя боль.

— Или ты как-то по-другому хотела это сделать?

— Ты что несёшь? — дрожу от страха, что Тимур всё неверно истолковал.

В следующий миг с визгом падаю на диван. Тимур ловит за щиколотку и тянет к себе. Пока брыкаюсь, заваливается на меня, остервенело шарясь по мне руками:

— Нет, малыш, я не рогоносец! Ебать тебя буду только я! И так, чтобы помнила только меня!

Варя

Меня окатывает ужасом. Начинаю брыкаться с остервенением.

В какой-то момент спасает гибкость, даже получается повернуться. Удачно лягнув, сбрасываю с себя Тимура, но ненадолго. Секунду валяясь на полу и смаргивая недоумение, Гончий с рыком обезумевшего зверя, набрасывается на меня вновь.

Это так страшно!

Но и я сдаваться не собираюсь — брыкаюсь, царапаюсь, кусаюсь… пока меня не оглушает затрещина. Вторая ослепляет, а третьим прилетает удар и утягивает в небытие.

Прихожу в себя резко от дикой, разрывающей изнутри боли.

Распахиваю глаза и тотчас задыхаюсь своим же воплем: глухим, погашенным подушкой, в которую меня лицом вжимает Тимур. Надсадно сопя и бурча о том, какая я порочная и мерзкая шлюха. Что я его позорю! Что он меня научит повиновению. Что научит его любить.

Грубо, властно прогибая мою спину и насилуя мой зад.

Это так больно, что уже осевшим голосом несколько секунд хриплю. Глотаю злые, солёные слёзы и кусаю до крови губы.

Во рту сладко и горячо.

Через время боль притупляется — вернее я абстрагируюсь, как мантру мысленно чеканя: ненавижу!

Тимур помилует меня недолго, но когда заканчивает, с недовольным ворчанием, оставляет меня в покое, меня даже не хватает на то, чтобы закрыть дверь и помыться.

Сворачиваюсь в комочек и… просыпаюсь…

Несколько минут лежу, собирая крошево мыслей, настраиваясь на подвиг, а потом еле заставляю себя встать. Болит всё! Так болит, что хромаю до душевой, снимая зубы, чтобы не зарыдать в голос, и только воде позволяю слизать с лица едкие слёзы.

Моюсь осторожно, но люто ненавидя Тимура, и теперь четко, как никогда ясно вспоминая слова Сергея.

Останавливаюсь перед умывальником, упираюсь руками в раковину и несколько секунд смотрю на себя в зеркало: под глазом синяк, нос припух,

в уголке рана, нижняя губа — багровая с запечной кровью. На теле тоже масса синяков и рак, но главная — в душе.

Плетусь обратно в комнату. Закрываю на замок.

Несколько минут стою у постели и с содроганием гляжу на постель.

Когда нервы не выдерживают — сдёргиваю простынь, всю заляпанную моей кровью, откидываю прочь подушку, так же в следах пережитого мною насилия, и только немного очистив место преступления Гончего, опустошённо падаю на матрац.

Умереть.

Хочется умереть!

Или забыться!

А лучше убить Тимура. Причём особо кроваво. Потому что не уверена, что смогу простить. Первое насилие проглотил, но оно не было, как в этот раз.

Гончий перешёл границу допустимой. Я больше не хочу его видеть. Тем более — с ним жить. Я вообще не хочу с ним знаться.

Может, мне удрать?

Только куда?

Гоняя мысли, опять усыпаю. Просыпаюсь от посторонних звуков в номере и некоторое время лежу, прислушиваюсь. Испуганно, тихо, так затаившийся, что даже дышать боюсь.

Тимур в номере — в зале… Не один… с друзьями… Пьют, смеются, фоном музыка орёт. До последнего жду, что сейчас за этим весельем последует, но муж меня не беспокоит. Проверяю закрыта ли моя дверь, и только убеждаюсь — да, — на цыпочках иду принять душ.

Занимаюсь самолечением, самобичеванием, самоубеждением.

Может, придумываю, но, кажется, становится чуть легче.