— Варь… — протестует мама и неосознанным жестом качает головой, на лице неподдельный испуг.

— А если я дам слово, что распускать рук не стану? — предпринимает очередной ход Гончий, шокируя откровенностью.

— Тим, — коротко подаю голос, умоляя не переходить на личное и не выдвигать требований, потому что за ними, как правило, следовали угрозы и шантаж!

— Это было бы совсем, — суровеет тон отца, и я спешно его останавливаю:

— Не волнуйся, пап, всё будет хорошо.

Родители не сразу уступают моей просьбе.

Мнутся несколько секунд, вижу как сомневаются, ищут достойные аргументы:

— Хорошо…

Нужно отдать должное папа и мама в очередной раз проявляют такт и понимание. Без обид покидают авто, но ещё не успеваю закрыть дверцу, Гончий роняет:

— Если мне не доверяете и волнуетесь за дочь, засекайте… Всего две минуты!..

Родители стреляют в меня глазами, папа кивает…

Хлопает дверца, отрезая нас с Тимуром от всех.

— И что ты хотел? — защитным жестом складываю руки на груди и упрямым ребёнком уставляюсь в боковое окно.

Темно… народу немного, машин тоже, что бывает здесь крайне редко. Если только в такой поздний час.

— Мне очень жаль, — на удивление мягко начинает Тимур, сидя напротив и не делая попыток придвинуться, коснуться. — Я вспылил… Но причины есть! Здесь творится чёрте что! Я… на пороховой бочке. Дышу, ожидая худшего, так что тебе не стоит оставаться рядом со мной!

Перестаю дуться, настороженно уставляясь на Тимура. Играет или правда?..

Судя по его серьёзному выражению лица — дело дрянь.

— Думаешь, держать меня на стороне вариант? — тихо озвучиваю мысль.

— Мне так спокойней, — кивает Гончий.

— Тим, — пытаюсь достучаться до его здравомыслия, — но если они настолько могущественные, то рано или поздно захотят воздействовать на тебя через меня. А когда кинуться — найдут на любом краю света. И что тогда будешь делать? А я?.. Тем более, я не хочу подставлять родителей. Если проблемы у нас, они не должны коснуться их!

Тимур молчит — хмурит брови, поджимает губы да так, что желваки ходят вверх-вниз.

— В чём-то ты права, — минутой погодя соглашается. — Но и я не защитник, — виновато с надрывом. Тянется ко мне… пленяет руками мою ладонь. Мягко, нежно, словно боясь спугнуть. Но крепко, чтобы и вырваться не могла. А я попытку делаю — не агрессивно, так, чтобы чувствовал — я ещё в сомнениях.

— Ну же, прости, — верно считывает мой жест Гончий. — Я правда боюсь тебя потерять. Ты и малыш, всё что у меня осталось… ценного!

Поднимаю на него глаза, хотя упорно смотрела на наши руки, во рту до сих пор горечь, но я киваю:

— Тогда не отталкивает то, что у тебя, как ты говоришь, осталось «самого ценного». Вспомни, как ты обижаешь меня! Как пренебрегаешь мной! Как безответственно ты обращаешься с деньгами. И как ты рискуешь всем!

— Тебе обязательно мне это напоминать? — прищуривается Гончий.

— Для пользы дела — да! Я и так много тебе прощаю. Так что не поступай со мной и сыном, как с ненужным хламом. Мы живые! И если жить без денег можно, то без нас… тебе смысла жить больше не будет!

— Этого я боюсь больше всего на свете, — выдыхает опустошённо Тимур.

Впервые я ему вот так отчаянно верю!

Но мысль, что у нас и правда могут наладиться отношения, вышибают из головы звуки расстрельной очереди…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Глава 41

Варя


Визг колёс…

Следом меня оглушает дробный скрежет металла, словно в машине пробивают множество дырок, наспех делая решето.

Фоном раздаются женские визги и мужские крики.

Хаос, суета гвалт голосов…

Новая очередь…

Машина, крякнув, оседает.

А мой бок обжигает чем-то острым и пронзительно болезненным.

Мне бы заорать, но только сдавленно выдыхаю, в глазах меркнет.

Последнее что помню, мужа…с искажённым от ужаса лицом, он кидается ко мне, накрывая собой.


Прихожу в себя с тяжестью в теле и туманом в голове.

Смаргиваю сон и пытаюсь сообразить, где я и что происходит.

Вокруг светло.

Судя по пеликанью приборов — я на койке в больничной палате! Под капельницей. Что-то мешает свободно дышать.

Неподъёмной рукой смахиваю с себя маску и делаю жадный глоток.

Перед глазами вновь мелькают тёмные пятна, голова начинает кружиться.

— Кто-нибудь! — хриплю с надрывом. Во рту сухо, глотку дерёт, захожусь кашлем. На всю палату оглушительно пищат приборы.

Ещё немного и сдохну от этой какофонии, но спасает медсестра, вбежавшая в палату:

— Нет, нет, нет, — чистит, тормозя мою попытку сесть. — Вы очень слабы.

— Где… что…

— Не волнуйтесь, — настаивает успокоиться женщина, — и не вставайте. Вам нужно лежать!

— Что случилось? — предпринимаю новую попытку узнать подробности, но голос словно не мой, хриплый, низкий.

— Сейчас придёт доктор и всё расскажет, — укладывает меня обратно медсестра. И пока проверяет показания датчиков, в палату стремительно входит мужчина лет пятидесяти. По виду — доктор.

— Очнулись? Ну вот и отлично, — скупо улыбается он. — Вы нас испугали, Варвара Константиновна.

— Мне кто-нибудь скажет, — слова даются с трудом, — что со мной? Моё тело… меня предаёт. Будто не моё! — так плохо, что делаю паузы между предложениями.

— Вы живы! — кивает доктор. — Стабильны.

Жива? — эхом пульсирует в голове и следом картинки поспевают, я в машине. Тимур. Оглушительные выстрелы… боль…

Чёрт! В нас стреляли!!!

— А малыш? — уточняю, потому что его не ощущаю.

— С ним тоже всё хорошо! — заверяет осторожно мужчина.

Мне легчает, но машинально кладу ладони на живот… К ужасу ощутив, что его нет! У меня в животе нет ребёнка!

— Что?.. — давлюсь паникой, вскидывая глаза на врача. — Где… он? — Накатывает волна ужаса. — Где мой сын? — порываюсь встать с койки.

— Говорю же, всё отлично! — насильно удерживает меня на месте мужчина. — Он в детском отделении! Под наблюдением… К сожалению пришлось вас прокесарить. Вы теряли много крови. И во избежание потери плода, мы приняли решение сделать кесарево сечение. И вы и он — живы! Это главное!


Подчиняюсь, закрываю глаза.

С сыном всё хорошо! Так врач сказал… Ему верить можно…

И вновь открываю:

— А мой муж?

— Он почти не пострадал. Ссадины, царапины… От госпитализации отказался, предпочитая сидеть возле вас, лишь изредка покидая пост, как сейчас… — неопределённо кивает, намекая на отсутствие Гончего.

— Хорошо, — вновь закрываю глаза, и тотчас распахиваю:

— Родители!.. С нами были мои родители! — твержу убеждённо. — Что с ними?

Медсестра отводит взгляд, донельзя занятая работой приборов.

И врач не спешит отвечать на этот вопрос, слегка бледнеет:

— Об этом вам лучшее скажет муж. Сейчас главное, чтобы вы не волновались. Вам нужно отдыхать. Сон — лучшее лекарство…

— Где? Мои? Родители? — требую ответа, ни на миг не впечатлившись его ответом. Вцепляюсь в рукав робы врача, который пытается меня осмотреть.

— Вы помните, что случилось? — после секундной пикировки взглядами, отвечает вопросом на вопрос мужчина.

— Да… — осторожничаю я с упавшим сердцем.

— Мне очень жаль, — делает паузу, — но ваши родители скончались на месте.

— Нет, — упрямо мотаю головой. — Они живы! — настаиваю с упёртостью ослицы. — ЖИВЫ!!!

— Мне жаль, — вновь роняет врач.

— Нет. Нет. Нет! Нет! НЕТ!!! — захожусь криком.

— Быстро! Успокоительного ей! — чётко отдаёт распоряжение мужчина, пытаясь меня удержать на месте.

— Пустите! Пустите меня!!! — Какое-то время сражаюсь с ними, желая немедленно встать с койки и пойти разыскивать своих родителей. Но врач сильнее, ещё миг и ощущаю укол… рядом суетиться медсестра.

— Нет… — язык заплетается, мир растягивается, накатывает тяжесть и несколькими секундами погодя, меня утягивает в темноту.


Просыпаюсь в той же палате.

Тотчас сажусь, но голова так адски раскалывается, что со стоном попадаю обратно на подушку. Касаюсь бока — там тоже жутко болит. Как и внизу живота.

Откидываю одеяло, и несколько минут рассматриваю «красоту» на теле.

Один шов — как понимаю, кесарево. Два других, предположительно, от пулевых ранений. Потому что помню прекрасно, что меня в машине что-то больно жалило, но судя по небольшим повязкам — раны несерьёзные. Пули чиркали вскользь… это и спасло… сына. Несколько сантиметров ближе к центру живота — и это был бы конец… нам обоим!

— Малыш, — в палату вихрем входит Тимур. — Как я рад… — осекается, стопоря возле койки. Наталкиваясь на мою молчаливую вражду, улыбка стирается с его счастливого лица. Гончий мрачнеет. — Как себя чувствуешь? — старается ко мне прикоснуться, но я демонстративно укутываюсь одеялом по самый подбородок:

— А ты как думаешь? — зло уставляюсь на него. — Ребёнок появился на свет раньше времени! Он один! Где-то там! — нервно киваю на дверь. А мои родители мертвы! — каждое слово, словно вбиваю гвозди в гроб Тимура.

Он тотчас ощеривается:

— Я говорил, что здесь опасно… Опасно возле меня! Но ты всё равно не послушалась и приехала. Ещё и своих прихватила для компании… — гневно махнул рукой.

— Не надо перекладывать на меня вину за свои грехи! — чеканю яростно. — Не я виновата, что в машину стреляли! В машину, в которой тебя не должно было быть!!! — поясняю мысль. — Не я рисковала нашим состоянием! Не я спустила все наши деньги! Не я ссорилась с друзьями и родственниками! Не я влезала в долги, закапывая нас всё глубже! Я виновата лишь в том, что вышла за тебя! Что терпела твои издевательства! Что до последнего хотела быть рядом с мужем, хотя бы потому что… когда-то вышла за него, а значит, считала достойным человеком!.. Но ты… ты вечно всё портишь! И если раньше это было можно пережить, то теперь… Тупик! ВСЁ! Грань! Нет жизни после смерти! Ты уничтожил, что мог… А теперь оставь меня. Я хочу… спать!