«Решением суда было установлено в обязательном порядке выплатить родственникам погибших…»


Я оставил ее без средств к существованию! Девчонка жила в приюте почти полгода, пока ее тетя оформляла права на опеку, а я наслаждался своей удавшейся местью. Мне горько от того, каким все стало запутанным и болезненным. Закрываю папку, опускаю ее на ступень и сжимаю обеими руками свою мгновенно разболевшуюся голову. Господи, я полюбил дочь человека, виновного в смерти моей сестры. Но самое страшное, что я обрек свою любимую девушку, еще малышкой, пройти семь кругов ада. Ради чертовой мести.

Встаю со ступени, оглядываюсь на оставленное мной кольцо. Пусть забирает себе и помнит о том, что у меня действительно в этот раз были чистые помыслы. Никакого намека на обман или подлость. Я не смогу находиться здесь, зная, сколько ее семья совершила для меня, и сколько я совершил против моей любимой девочки. Оказывается, Беатрис все это время знала, кто я, судя по дате, которая указана на письме от детективного агентства. Это случилось примерно через несколько месяцев после того, как я отправил ей деньги за «девственность». Конечно, вот куда она их потратила, откуда же ещё ей было взять такую сумму? Мне до боли смешно и страшно, что мои же деньги были использованы против меня, коварный план Беатрис удался, как ни кстати, и все что было, между нами, смыло грязной водой.

Смеюсь, когда гребаные бумажки разлетаются по улицам Парижа, подхваченные вихрем ветра, они летят из улицы в улицу, как и мои воспоминания.

Мерзкая тварь, живущая во мне, только что сдохла от своих же действий.

Глава 25

Беатрис

Хотела бы я сейчас оказаться в другом мире или параллельной вселенной, чтобы не испытывать эти двоякие чувства. Сижу на своем диване в гостиной, в полной темноте, нет раскаяния или злости. Пустота в моем сердце отчаянно заполняет каждую клеточку. Как я должна была поступить? Оставить досье на Энтони у себя, не показывать и жить с этим до последнего? Мучить себя и постоянно ждать, когда же он раскается в своих действиях, или же смотреть на все через призму розовых очков? Да, всё могло быть иначе, но проблема в том, что, рано или поздно, он всё равно узнал бы, кем я являюсь. Учитывая, как он смаковал свою правду, обсасывал каждую деталь, будто серийный маньяк, гордился собой, можно сказать, что Энтони считает себя мстителем, который взялся за грязное дело и расквитался со злодеем. Даже не думаю о том, каким злом считала его я. А правда в дальнейшем могла нанести еще больший урон нашим отношениям. Может и, верно, было разрушить все именно сейчас, пока не стало слишком поздно и смерти подобно. Хотя я простила уже давно, почему же он не смог пересмотреть свою позицию по отношению к этой трагедии? Эгоистично звучит, но ведь и я получила свою долю трагедии втройне…

Я не рассказывала никому про то, что у меня есть вся информация о нем, не собиралась делать ему больно. Ведь это общая боль, коснувшаяся не только его семьи, больное место с открытой раной, на которую давят, желая, чтобы она кровоточила сильней, ковыряют ее до мяса. Никто не станет вспоминать о том, что произошло тогда, с таким нажимом, никто!

Я тоже скучаю по своим родителям, и возможно, будь я на месте Энтони и Хаша, винила бы авиакомпанию, но ведь она – это не только мой отец! Там были и другие люди, весь рабочий персонал. И ни одного не посадили и не расквитались с ним. Так почему именно моя семья, только за то, что отец владел этой компанией, стала этим камнем преткновения? Ответ прост – для мальчишки его возраста казалось естественным найти виновного и давить, даже, несмотря на то, что его тоже уже нет в живых. Именно поэтому, когда мы начали жить, я спрятала эту папку. Иногда порывалась сжечь ее от греха подальше, чтобы не разрушить все связанное с нами. Делать ему гадость не было моей целью, в отличие от него.

Естественно, в уборной ресторана, обдумав все сказанное им, я боролась с собой, открыть правду или пропустить мимо ушей? Селена и их секс стали спусковым крючком. Он считает, что я практически его ангел во плоти, девочка, которая просто иногда показывает зубки. Вмазать ему было моим первым желанием, ударить ее головой об стол – вторым. Опять же, и с этим не повезло. Удивительно, насколько человек может быть прогнившим, чтобы использовать других и плевать на чувства. Мое доверие в отношении Селены исчезло мгновенно. Потрясающая женщина, пример для подражания с неиссякаемым количеством фантазий и идей превратилась в чудовище, оказывающее определенного типа услуги. Все, что мне осталось – это клокотать от злости. Как бушующая лава, я набрала температуру и скорость, чтобы взорваться. В итоге вывод один – я поступила, верно.

Поднимаюсь с дивана и в темноте по памяти прохожу в ванную комнату, стираю остатки туши и своих слез вместе с ошибками, которые я натворила. В отражение на меня смотрит уставшая и потрепанная копия меня с грустными глазами.

– Если бы он сделал вывод, вернулся бы. Так что надо просто успокоиться, – говорю сама себе, чищу зубы и полощу рот водой, чтобы не ощущать привкус предательства, от которого я хочу избавиться.

Переодеваюсь в спортивные штаны и топ, надеваю кроссовки, которые я никогда не использовала для бега или тренировок. Скорее, это домашние тапочки для галереи, униформа для уборки. Чтобы успокоиться, есть только два варианта. Первый – это поесть что-нибудь жирное, от чего я буду блевать всю ночь. А это опять мысли и неприятные ощущения. Поэтому, как трудоголик, я выбираю второй вариант. Я беру швабру с ведром, самое время заняться уборкой в галерее. И ничего, что на часах уже три ночи.

Включаю уличный свет и выхожу, несколько шагов, и я уже у глухой стены. Делаю один поворот ключа, и дверь открывается. Замираю на несколько секунд, хмурюсь, Джекс не закрыл нормально дверь? Раньше за ним такого не наблюдалось, поэтому оглядываюсь, чтобы проверить, везде ли закрыты металлические жалюзи, освещают ли фонари небольшие окна, но все в полном порядке. Пожимаю плечами и прохожу небольшой темный промежуток, включаю настенные светильники со слишком приглушенным светом, один за другим, и продвигаюсь к центральному залу. Захожу в кладовую и беру несколько моющих средств, читаю этикетки, чтобы сдуру не перепутать их. То, что применяется для окон, не подойдет для паркета, иначе испортит поверхность. Буквы расплываются перед глазами от долгого времени, проведенного в жалости к себе. Добавляю жидкость в ведро, которое потом наполню водой. Выхожу, полностью настроенная на хорошую работу, в том числе и над собой. Беру маленький пульт от стереосистемы, переступаю порог темного угла и включаю свет.

– *банные кошечки, – ору я во всю глотку при виде двух трахающихся раком парней, в шоке роняю пульт из своих рук, он падает на кнопку, и тут же включается заводная музыка в стиле диско.

Джекс отскакивает от стоящего на коленях парня, я вижу его болтающуюся колбаску все еще в состоянии готовности.

– Твою мать, а… – стонет второй, поднимается на ноги, но пока я созерцаю только его голый зад с красными пятнами от ладоней Джекса.

Я настолько шокирована и не сразу понимаю, что пялюсь на странную парочку, которая трахалась на нашем центральном диване для особых гостей.

– Беатрис, да закрой ты глаза. Дай нам одеться, – запыхавшись, ревет, как буйвол, Джекс и прикрывает задницу парня какой-то тряпкой, пока я трясу головой и зажмуриваю глаза.

– Что ты за притон тут устроил, Джекс? – возмущаюсь я, пока жду, когда они оденутся.

Слышу шорох от их действий, запинающуюся речь второго, его голос мне кажется очень знакомым.

– Это было впервые. Вы с Энтони пошли отдыхать, а я пригласил моего парня помочь с уборкой… Ой да ладно тебе, как будто Тони не упражнялся в секс-тренировке здесь, – мои глаза округляются, и я автоматически поворачиваюсь.

– Только не в моей галерее, это же, бл*дь, святая святых. Ты вообще понимаешь, что здесь сидела сама Франсуаза Ниссен, министр культуры! Такой чести не удостаивался еще никто! А вы тут…тут… – мои руки трясутся, я ору сквозь музыку и едва соображаю, что, наверняка, мы перебудили всю улицу.

Хватаю пульт, валяющийся на полу, и выключаю звук.

– Ты так говоришь, словно я только что осквернил это место, – я щелкаю центральное освещение, и Джекс щурится. – Я уберу все следы.

– Какого? – я подхожу к моему любимому дивану и проверяю на предмет спермы. – Если, не дай Бог, тут будет хоть один след ваших оргий… – я не могу договорить фразу, потому что наконец-то вижу «парня моего друга».

Хрюкнув пару раз, пытаюсь выдать из себя подобие речи, среднее между мычанием и рыком. Потому что его «парень» – это «мой бывший парень».

– Скажите мне, что я сплю. Что ударилась головой еще в ресторане, и у меня кома. Или я умерла, – из меня вырывается истерический смех, и я разглядываю немного пополневшего парня. – Хаш Мейсон, Джар Уилсон, что, бл*дь, за шутка такая, а?

Мой разрывающий, истерический и даже немного нервный хохот заставляет меня согнуться пополам, а затем вообще сесть на пол. Я просто не могу поверить, что Джекс трахал моего бывшего на моем чертовом диване, бл*дь, в моей галерее, рядом со мной, в конце-то концов. Бред какой-то. Но я точно помню, что в своем уме, и это не сон.

Джекс присаживается на корточки напротив меня, и его рука зависает над моим лбом.

– О, нет, – говорю я, – сначала помой руки. Ты же только что вытащил этими пальцами член из его задницы, – он хмурится от моих слов, смотрит на свою руку и, согласившись со мной, удаляется.

– А ты все такая же грубиянка, – говорит Хаш, когда заканчивает со шнурками на своих кроссовках.

– Это жизнь такая. А я такая, какая есть, – я практически успокоилась, но улыбка все еще осталась на моих губах. – Ты гей. Это просто ох*реть как неожиданно. Фуф, ну вы парни дали тут копоти. Месили… – запинаюсь, чтобы не произнести слово на букву «Г», – отрывались, в общем.