– Вера записывала, – проникнув в мои мысли, пояснил Монахов. – Ида не признавала печатные машинки, а тем более компьютер.

Москва, 7 ноября 1953 года

Теперь, сидя в кресле у камина, Кара горько сожалела о том, что, поддавшись минутному импульсу, малодушно сбежала. Возможно, судьба подарила ей еще один шанс. Ведь со смертью вождя времена изменились. «Король умер…» Так, может быть, еще не все потеряно?

Кара подсунула ноги под себя и поежилась. Мокрый от снега шелк платья прилип к ногам и неприятно холодил кожу, но мысль о том, чтобы подняться на второй этаж и переодеться, даже не приходила ей в голову.

Старинные напольные часы пробили десять раз. Кара вздрогнула. Считалось, что часы сломаны, так как они существовали по своим собственным законам. Хотели – работали, хотели – не работали. К тому же у часов не было стрелок. Тая привезла эти часы из Ленинграда. Они были единственной вещью, оставшейся на память о семье. Все остальное – мебель, книги, вещи – было использовано в качестве дров во время блокады. А вот часы уцелели.

Мысль о Тае причинила привычную боль. Выйдя замуж за Базиля, милая и безответная Тая пополнила список Кариных потерь. В тот день, когда Кара вернулась из лагеря, Тая ничего ей не сказала. Они вместе посадили куст белой сирени, который Кара купила на станции как символ свободы, поужинали и легли спать. Наутро Тая вручила Каре картину. У Кары слезы полились из глаз, когда она увидела, что изображено на ней. Вилла ди Коломбо.

– Откуда? – спросила она срывающимся голосом.

– Принесли через несколько недель после того, как тебя арестовали. Там еще записка была, только, прости, я ее выбросила.

– Зачем?

– Случайно, господи. Да там ерунда какая-то была. Что-то вроде: помни о Караваджо, или: помнишь Караваджо? Может, эта мазня так называется?

– Не говори так. – Кара поднесла холст к лицу и коснулась его губами. – Это самый дорогой подарок…

– Странная ты! – Тая презрительно передернула плечами. – Тебя радует какая-то бездарная поделка, а по-настоящему ценные вещи оставляют равнодушной.

– О чем ты?

Тая выразительно промолчала, устремив взгляд на Карин портрет работы Базиля.

– Даже не сравнивай, – усмехнулась Кара.

– Тут и сравнивать нечего, – холодно произнесла Тая. – Базиль – гений! А это… Знаешь, – помолчав, продолжила она, – не хотела тебе пока говорить. Думала, ты только вернулась, тебе после такого потрясения время нужно в себя прийти… Но теперь вижу, что зря я надеялась. Ты нисколько не изменилась. Поэтому говорю – мы с Базилем поженились…

Сейчас, как и всегда, воспоминания об этой сцене всколыхнули в душе волну обиды. Почему так получилось, что она осталась совсем одна? Что это? Расплата за грехи? Или снова испытание? Уже давно в ее сердце поселилось разочарование и постепенно вытеснило все остальные чувства, заменив их пустотой. Нет, не пустотой… Балетом. Ее любимая учительница в балетном училище говорила – у настоящей балерины не может быть личной жизни, семьи, друзей… Никаких привязанностей, кроме балета. Это необходимая жертва искусству с большой буквы… Стало быть, не нужен ей никто, никакая любовь. Оборотная сторона любой любви – это боль. А она боялась боли… И устала от нее.

Кара с усилием, словно выбралась из болотной трясины, поднялась с кресла. Посмотрела на наручные часы, лежащие на каминной полке. Они показывали половину одиннадцатого. Нужно сделать всего лишь несколько шагов, несколько шагов до спальни, чтобы лечь, уснуть и забыться. Чтобы вырваться из цепких лап прошлого, которое она когда-то так старательно и с таким трудом похоронила.

Кара была уже на середине лестницы, когда раздался тихий стук в дверь. Она застыла, почувствовав, как заколотилось сердце и взмокли ладони. Кто это? Слишком давно в ее доме не было гостей. Стук повторился. Кара глубоко вздохнула и спустилась вниз. Подошла к окну, отдернула штору. Увидела на крыльце темный мужской силуэт, к горлу подступил комок. Она распахнула дверь.

– Дюк! – выдохнула она. – Как ты меня нашел?

– Вера, – коротко ответил он и шагнул в дом. Поток холодного воздуха ворвался вместе с ним. Снежинки искрились на его волосах, на щеках, ресницах, на темной ткани пальто. В руках он держал бумажный пакет с персиками.

– Персики? – счастливо рассмеялась Кара и подумала, как бесконечно давно не слышала собственный смех. – Откуда?

– Из Рима. К черту персики! – хрипло пробормотал Дюк, отбросил пакет в сторону, торопливо стянул пальто и привлек Кару к себе. Персики рассыпались и раскатились по всей комнате.

– К черту балет! – прошептала Кара. Она почувствовала, как его жадные горячие руки сомкнулись на ее талии, а настойчивые губы овладели ртом. Его кожа пахла морозом, и Кара вдруг с изумлением поняла, как соскучилась по нему, как ей его не хватало. Постепенно тело ее наполнилось приятной, томной тяжестью, и Кара потеряла счет времени. Она словно исполняла вариацию из диковинного балета – череду длинных и затяжных прыжков. Словно парила в воздухе, едва касаясь земли, а после взмывала еще выше вверх. В какой-то момент сквозь затуманенное сознание она ощутила, как ее платье с легким шелестом соскользнуло на пол. Прежде чем окончательно улететь в заоблачные дали, она успела подумать, что так и не задернула штору на окне.

Глава 33

День тот же

Спустя полчаса я вышла от Монахова, прижимая к груди тетрадь. Ветер усилился, небо на востоке угрожающе почернело.

Я ускорила шаг. У дома Галы суетились какие-то люди. Одни натягивали тент над выложенной плиткой площадкой, другие устанавливали пластмассовые столы и стулья. Сама Гала топталась у живой изгороди, разделявшей наши участки. Заметив меня, она приветливо помахала рукой и двинулась мне навстречу.

– Похоже, будет гроза, – сообщила Гала, приблизившись. – Ах, как некстати! Вы ведь, дорогая, не забыли, что у нас сегодня вечером открытие летнего сезона?

– Да, да, помню, – рассеянно кивнула я.

– Придете?

– Честно говоря, я не очень хорошо себя чувствую.

– Ну, пожа-алуйста, – протянула Гала, выпятив нижнюю губу. – Будет так весело! Фейерверки, живой оркестр…

– Ладно.

– Вот и чудесно!

Гала запрыгала и захлопала в ладоши. Я глупо улыбнулась и пожала плечами.

– Ну что ж, до вечера. – Я попятилась назад, к дому.

– Часикам к восьми жду!

Я поднялась на крыльцо. В ручку входной двери был воткнут букет ирисов, тот самый, с которым накануне утром приходил Монахов. Только теперь головки цветов, отломанные кем-то у самого основания, беспомощно болтались на ветру. Так обычно поступают с цветами на кладбище, прежде чем положить их на могилу. Я сразу подумала о Лизе.

– А вы Лизу не видели? – крикнула я в спину Гале. Она обернулась.

– Видела, она заходила ко мне минут двадцать назад. А зачем она вам?

– Так. Кое-что надо уточнить.

Я сжала в руках тетрадь и решительным шагом направилась к Лизе. Я не представляла, что я ей скажу, но была настроена воинственно. Мне до смерти надоели эти подростковые игры. Я миновала участок Галы, прошла вдоль пруда, у которого любила рыбачить Нора, и оказалась у скромного невзрачного домика.

Сосны окружали его плотным кольцом, не было даже намека на поляну или лужайку. Цветников тоже не наблюдалось. Аллергия, вспомнила я. При такой сильной форме заболевания, как у Лизы, пыльца растений способна спровоцировать серьезный приступ, а иногда даже может представлять угрозу для жизни.

Из распахнутых окон доносились звуки музыки. Я поднялась по трем полукруглым ступенькам и постучала в дверь. Мне никто не ответил. Я нажала на ручку, дверь со скрипом приоткрылась.

– Лиза! – позвала я в надежде прорваться сквозь громкие фортепианные аккорды и шагнула в дверь.

Внутри дом выглядел гораздо просторнее, чем снаружи. Может быть, из-за того, что стены и пол гостиной были обшиты светлым деревом. В центре возвышался концертный рояль на кривых резных ножках. Он напоминал гигантского жука. Луч солнца, падавший на его полированную крышку, делал поверхность зеркальной. За роялем никого не было.

Откуда же музыка? Ветер, врывавшийся в окна, яростно трепал тюлевые занавески. Они взлетали вверх в такт музыке, переплетались в причудливом танце и опадали. Что-то тревожное ощущалось в этом странном танце.

Я обернулась и заметила громоздкий старомодный проигрыватель. Толстая виниловая пластинка, прижатая лапкой с иглой, наматывала бесконечные круги. Рядом стоял стеллаж, заполненный такими же древними пластинками в истрепанных обложках. Внезапно музыка смолкла и раздалось характерное шипение, свидетельствующее о том, что запись закончилась.

Я подошла к проигрывателю и сняла лапку с пластинки. Стало очень тихо.

– Лиза! – снова позвала я.

Вдруг с улицы послышался кашель, даже не кашель, а какой-то сдавленный хрип, словно человек чем-то подавился. Я подошла к окну, но сосновая стена закрывала обзор. В какой-то момент мне показалось, что среди стволов что-то мелькнуло, но, наверно, это просто ветер качнул дерево.

Хрип повторился. Я опустила глаза и прямо под окном увидела скрюченное тело, лежавшее ничком на траве. Это была Лиза.

– Боже! – выдохнула я и метнулась к двери. Выбежала на улицу, бросила тетрадь на землю и опустилась на корточки рядом с Лизой. Она была смертельно бледна, тонкие некогда кисти рук на глазах отекали, словно кто-то надувал их изнутри, как резиновую перчатку. Губы и шея тоже отекли, кожа приобрела синюшный оттенок. Анафилактический шок! Это опасная для жизни форма аллергической реакции. Без срочной помощи человек может задохнуться, секунды промедления могут привести к смерти. Я стала судорожно вспоминать, что нужно делать в такой ситуации. Мой брат с детства страдал аллергией на некоторые лекарственные препараты. И мама учила меня, как поступать, если вдруг у Егора случится анафилактический шок, а я буду рядом.