– Ох, «в распре кровавой брат губит брата»! – Сванхейд вздохнула. – Слишком долго я живу – того гляди дотяну до конца мира. Хотелось бы мне улечься в мой короб от повозки раньше, чем я увижу, как мой внук бьется со своим же двоюродным дядей!

– Ну, если среди конунгов такого никогда не бывало, то я хотя этим нововведением прославлюсь! – усмехнулся Бер.

Однако все хотели, чтобы княжий приказ исполнялся мирным путем. Посоветовавшись со своей дружиной, Вестим предложил Сванхейд пригласить к себе на осенний пир старейшин тех волостей на Луге, с которых Сигват собирает дань. Это был и более приличный, и более безопасный способ донести до лужан княжескую волю и получить их ответ, чем отправляться туда с дружиной под угрозой столкнуться с Сигватом.

– Это мудро, – сказала Сванхейд, подумав. – До меня не раз уж доходили слухи, что Сигват увеличивает дружину к этой зиме. Набирает и вооружает людей. Поэтому соваться в его владения тебе самому было бы неосторожно.

– И будет лучше, если мы всем лужанам сразу напомним, что у них есть князь и его зовут не Сигват.

– Куда лучше было бы, – Сванхейд едва удержалась, чтобы не похлопать Вестима по красной греческой шапочке, как если бы он тоже был ей внуком, – если бы мы могли показать им их настоящего князя. Если бы они услышали это из его собственных уст!

– Радимичи! – Вестим развел руками. – Они с Олеговых времен, как кость в горле, сидят между северянами, смолянами и полянами, а дани Киеву не платят! Князь, я вам уже рассказывал, было сунулся туда, но узнал, что у князя Огнивита договор с вятичами, а двоих сразу их не возьмешь. В эту зиму он собирается туда снова. И пока он не решит что-то с радимичами, он не пойдет на богов с теми, кто и так уже полтораста лет подчинен его роду.

– Даже скотина разбредется, если за ней не смотреть. Я думала, мой сын Ингвар и его наследники хорошо распорядятся Восточным Путем, когда он весь окажется в их руках. А вышло, что этим самым я заронила в их души жажду бесконечных завоеваний. Святослав думает, будто живет в саге, и соперничает с Иваром Широкие Объятия!

– Но дроттнинг! Ты же знаешь, как хорошо нам будет, если Святослав выйдет на Волжский путь.

– Хорошо. При условии, что этот наш конец веревки не ускользнет у него из рук.

На дядю Сигвата Бер затаил нешуточную злобу.

– Это он виноват во всем, что с тобой случилось! – доказывал он Мальфрид. – Если бы ему не вздумалось пугать словен неурожайным годом и наводить на мысли о жертве, тебе не пришлось бы… решиться на то, на что ты решилась, лишь бы избежать смерти. Расчет был отличный, кто бы спорил! Многие девы согласились бы выйти за Добро́ту, лишь бы их не утопили! Но и ты мудра, как сама Фригг. Ни один мужчина, если он хоть на что-то годится, не отказался бы сам принять невесту от имени Ящера, вместо того чтобы бросать ее в воду со связанными руками.

– И теперь Дедич – наш лучший друг, – лукаво улыбалась Мальфрид.

– Ну еще бы! Он же мужчина, а не бревно дубовое!

– А Сигват оказался посрамлен своим же хитроумием!

– Сигват пусть теперь сам себя за задницу укусит от злости, но что случилось, то случилось. И это его вина!

Мальфрид слушала Бера, но не разделяла его досады из-за того, «что случилось». Напротив, была весела и довольна, насколько ей позволяли почти ежедневные тошнота и слабость. Но Бер при мысли об этом не мог избавиться от глухого раздражения. Второй внебрачный ребенок!

– Да послушай, я же собираюсь родить для словен маленького бога! – утешала его Мальфрид. – И меня здесь будут всю жизнь почитать как живую богиню. Даже и с Сигватом нам теперь окажется справиться куда легче, потому что все словены станут нашу руку держать!

– Ты как будто даже рада!

– А чего мне бояться? Во второй раз рожать легче, да и теперь я не одна в глухом лесу. Со мной будет Сванхейд, а захочу – мне привезут по самой мудрой бабке из всех словенских городков! Как будто я королева!

– Все-таки лучше бы ты сначала вышла замуж!

– Но я не могу выйти замуж, пока остаюсь невестой Волхова. А когда костяная стрелка укажет на кого-нибудь другого… тогда увидим, что будет.

Бер только крутил головой, не загадывая так далеко. Да и Мальфрид тоже: сперва ей придется пройти через темные воды Нави, откуда Суденицы извлекают всякое дитя. Она твердила себе, что Сванхейд благополучно родила одиннадцать детей, а ее собственная мать – семерых (если их не стало больше с тех пор, как она рассталась с Предславой).

Понимая чувства Бера, Мальфрид скрывала от него, что и в самом деле рада своему положению. В первый раз она едва понимала, что с ней происходит и к чему приведет. А теперь была счастлива убедиться, что может плодоносить и дальше. Княгиня Эльга после первого ребенка целых двенадцать лет дожидалась второго, а у нее новое дитя получилось так легко! Одно, другое, третье – они будут выскакивать из нее, словно горошины из стручка. Мальфрид беззвучно смеялась, воображая себя спелым стручком, едва не лопающимся от круглых налитых горошин. Закрывала глаза и пыталась мысленно увидеть этого второго мальчика. Наверное, у него будут такие же голубые глаза и черные брови, как у Дедича…

Однако Бера тревожило и еще кое-что.

– А ты уверена… – однажды все же начал он.

– В чем? – Мальфрид положила руку на живот. – Как день ясен! Нет сомнений!

– Я не о том. Раз это был не Дедич, а сам Волх, как вы говорите…

– Так что?

– А у тебя точно не родится дракон?

Мальфрид лишь сморщила губы, чтобы не улыбнуться.

* * *

На Сигвата госпожа Сванхейд рассердилась не на шутку; обсуждая с посадником приглашение лужских старейшин, она настояла на том, чтобы они были ее гостями, а не Вестима. Прекрасно понимая, как уязвит племянника это приглашение и переговоры с его данниками, она не упустила случая отомстить за события вокруг Мальфрид. К тому же лужские старики знали ее гораздо лучше, чем Вестима: посадник появился тут несколько лет назад, а о госпоже Свандре из Холм-города лужане слышали еще с тех времен, как Олав одолел Синеуса, их прежнего господина.

Лужане прибыли в Хольмгард, когда до пира оставалось два дня. Пустившиеся в путь от низовий своей реки, они постепенно собирали соплеменников со всех ее пятнадцати волостей, чтобы вместе одолеть путь до Волхова. У Новых Дворов их встретил Вестим и, послав гонца госпоже Сванхейд, проводил через мост на правый берег, к Хольмгарду. Приехало с полсотни человек: каждый из старейшин захватил с собой кто брата, кто сына, кто пару челядинов для помощи в пути. Сванхейд разместила гостей в дружинных домах у себя на дворе, которые после отъезда в Смоленск Тородда остались почти пустыми.

Первый день лужане употребили на баню и отдых. На второй в гридницу, где они доедали утреннюю кашу, вошел Вестим.

Вслед за ним появилась госпожа Сванхейд и прошла к своему сиденью. Ее присутствие было важно: хоть лужане сто лет платили дань сперва тем варягам, из которых последним был Синеус, потом Ветурлиди, потом его сыну Фасти, а потом брату последнего Сигвату, они знали, что наиболее влиятельным и могущественным среди волховской руси является род из Хольмгарда. И то, что сейчас этот род возглавляет старая женщина, почти не умаляло его силы в глазах людей. Уже очень давно владыки Хольмгарда воплощали высшую власть в землях от Ильменя до Нево-озера, и сгорбленная фигура Сванхейд с ее пристальным взглядом выцветших голубых глаз вобрала в себя всю память о былой тысячеклинковой мощи. В синем платье с золочеными застежками, на высоком резном сиденье, на подушке, обшитой куницей, Сванхейд выглядела праматерью всех князей русских, былых и грядущих. Глядя на нее, каждый вспомнил ту старуху в лесной избушке, о которой был наслышан с детства, какими бы именами ее ни называли в разных племенах. Только эта старуха подпиралась не костями и черепами, а варяжскими мечами и греческим золотом.

С одной стороны от Сванхейд сидел Бер, с другой – Вестим, с его пушистой рыжеватой бородкой и в красной греческой шапочке, обшитой золотным тканцем. Оба были в цветных кафтанах с шелковой отделкой, с дорогими мечами-корлягами на ременной перевязи. Бер родился здесь же, да и Вестим недалеко – в низовьях Ловати, близ южного берега Ильмень-озера. Но, только увидев их двоих перед толпой лужских старейшин в белых насовах, каждый сразу понял бы: это люди другой породы. В жилах Вестима не нашлось бы ни капли норманнской крови, но по всем своим понятиям он был гораздо более свой для Бера, чем для сидевших перед ним лужан.

Появилась Мальфрид в голубом платье, прошла вдоль столов, разливая пиво по чашам и рогам и тем выказывая уважение хозяев к гостям. Вестим поднялся, чтобы приветствовать ее поцелуем; быстрый пристальный взгляд, украдкой скользнувший по ее стану, открыл ей, что и посадник не остался равнодушен к вести о грядущем «божьем дитяти». Лужане провожали Мальфрид оценивающими взглядами – редко увидишь так богато одетую девушку, – но, видимо, до них великая новость еще не дошла, и все их внимание было сосредоточено на Вестиме и Сванхейд.

– Поднимем, люди добрые, чашу на богов, на дедов и на доброе согласие наше! – начал Вестим, встав на ноги с большой серебряной чашей в руке.

Сейчас еще было не время пить из кругового ковша: это не жертва и не принесение обетов. Сванхейд наблюдала, как лужане пьют. Некоторые лица прояснились, на некоторых осталось настороженное выражение. Двое или трое даже понюхали пиво в своей чаше, прежде чем приложиться. Большинство лиц были довольно молоды: едва ли все это – старейшины своих волостей. Скорее, старшие сыновья и младшие братья, которых снарядили разузнать, чего хотят русы от лужан. И русам не очень-то доверяют, отметила Сванхейд про себя. Уж не дошли ли до них слухи о «кровавой страве», когда над свежей могилой Ингвара на поминальном пиру были перебиты с полсотни древлянских старейшин? Двенадцать лет миновало, слухи могли разойтись. Вот один мужик подтолкнул локтем соседа, который все еще нюхает, и кивнул на Вестима: воевода из того же кувшина пьет.