Но вот все стихло, однако в гриднице еще какое-то время стояла тишина. Каждый вслушивался в последние отзвуки сердечных своих струн и не желал потревожить их даже вздохом.

Мальфрид сидела, опустив глаза и глубоко дыша. Ее окатывали жар и озноб, почти как в ту ночь, когда она шаг за шагом входила в Волхов, повинуясь неодолимому влечению, неслышному, но властному призыву господина вод. С ней ли это было? Или с той, другой девой, Малфридой Буеслаевной, на том зеленом лугу, где ходят солнце и месяц? Дедич пел о ней – и о другой, о деве, вечно живущей в священных преданиях и находящей все новые и новые воплощения в земных девах новых поколений. Он сотворил для нее еще одно чудо: будто взял за руку и перевел из земного мира в Занебесье. Дал ей и ее будущему чаду место в золотом тереме солнца и защиту самих богов, какую не дадут никакие самые сильные наузы.

* * *

Сигват на осенний пир в Хольмгард так и не явился, хоть веселье продолжалось до утра. Сванхейд и Мальфрид вскоре после полуночи удалились в спальный чулан, оставив гостей на Бера и Вестима. Мальфрид постелили на том самом ларе с плоской крышкой, где хранилось золото Хольмгарда; она думала, что ей будут сниться особенные сны, но напрасно. Спала она некрепко: от пиршественной палаты ее отделяла лишь стена из тонких бревен, и в сон ее все время врывались крики и гул голосов.

Как-то раз она проснулась оттого, что наступила тишина: внезапная тишина так же способна разбудить, как и шум. Снова звучали гусельные струны, но иначе – Мальфрид сразу поняла, что не Дедича гудебный сосуд. Поющий голос был мягче, немного выше, но тоже красивый и искусный.

А всем молодцам он приказ отдает:

– Гой еси вы дружина хоробрая!

Ходите по царству Аварскому,

Рубите старого-малого,

Не оставьте авар и на семена,

Оставьте вы только по выбору

Душечек красных девушек

Ни много ни мало – семь тысячей.

А и ходит его дружина по царству Аварскому,

Рубит старого и малого,

Оставляет только по выбору

Душечек красных девушек.

А сам Дунай во палаты пошел,

К самому кагану ко аварскому…

Наверное, это Велебран, думала Мальфрид в полусне. Не зря же она видела у него гусли. Велебран заодно с Вестимом будет собирать войско, чтобы Святослав мог пойти на кагана хазарского. Чтобы и тот сгинул, как сгинули авары – ни памяти не оставив, ни наследка. Так и будет… А потом… Ее Колосок станет мужчиной и двинется по следам отца и дедов еще дальше. Последние царства задрожат, когда он постучит в их врата рукоятью меча… Так будет, знала Мальфрид, под перезвон гусельных струн снова погружаясь в сон.

Потом что-то снова ее разбудило. За стеной было тихо. Не открывая глаз и не успев толком проснуться, она ощутила, что близко утро. Скрипнула дверь. Мальфрид с трудом разлепила ресницы и успела мельком увидеть отблеск огня из гридницы и темную фигуру мужчины на пороге. Подумала, что это Бер захотел ее проведать, но дверь тут же затворилась, отрезав свет и не дав ей ничего больше разглядеть.

Потом кто-то встал на колени возле ее изголовья, обнял ее поверх одеяла, прижался лицом к ее груди. Мальфрид положила руку на голову невидимого гостя и сразу поняла: это не Бер. Другой, более зрелый мужчина жадно целовал ее грудь и шею, поднимаясь к лицу. Коснулся кремневой стрелки в серебре, которую Мальфрид не снимала и на ночь, нагретой теплом ее тела.

– Скучаю я по тебе, – шепнул утренний гость, видя, что она шевельнулась.

От его дыхания веяло вареным медом.

Он снова стал целовать ее, но Мальфрид отстранилась и попыталась сесть.

– Божечки! – шепнула она. – Зачем ты здесь? Увидят – сраму не оберемся.

Сейчас было не то, что в белом шатре. Сейчас Дедич был не Волхом, а мужчиной, которому нечего делать возле девичьей постели. Он понимал это, но дверь спального чулана неодолимо его притягивала. Влечение его к Мальфрид после единственной ночи на Волхове разгорелось еще сильнее, но даже видеть ее он мог лишь изредка и на людях.

– Никто не узнает. Там все уже спят, кто где упал.

– Послушай! – Мальфрид приподнялась на локте и зашептала: – Почему ты сказал – Соловей Змеевич? Его должны будут так назвать – Соловей?

– Кого? А! – Дедич сообразил. Речь его немного запиналась после целой ночи за столом. – Это был у нас в преданиях… то есть есть… гусляр был и волхв, умел разными зверями и птицами оборачиваться… серым волком по земле рыскал, сизым орлом в облака летал… Он был сын Волха, и его звали Соловей. Потому так в песне поется. А что… или худое имя?

– Не худое… – Мальфрид хмыкнула. – Может, я думала его Сигурдом назвать!

– Мы со Свандрой потолкуем… как срок придет… кто ему будет имя давать. Если я… то…

Дедич склонил голову, будто от усталости забыл, о чем говорил. Мальфрид ласково запустила пальцы ему в волосы. В ней вдруг ожило прежнее томление, хотя Дедич явно не готов был на него ответить, да и Сванхейд лежала на своей постели в сажени от них.

– Он станет нашим Соловьем. – Дедич поднял голову. – Дед Ведога нагадал. Сказал, родится витязь, будет волю богов исполнять, за честь дедов стоять стеной, до самой смерти своей.

– Поди прочь! – Мальфрид оттолкнула его. – Он еще не родился, а вы уже о смерти толкуете!

– Там, где судьбы людские ткутся-куются, уж решено все наперед: и моя смерть, и твоя, и его. Не то важно, что умрет человек, а то, чтобы жизнь свою даром не потратил. Я дал тебе сказание… теперь и ты не умрешь, пока род словенский жив. И я не умру. И дитя наше…

Вспомнив, что стараниями Дедича удостоилась величайшей чести – войти в родовые предания Словеновых внуков, Мальфрид смягчилась и поцеловала его. Потом опять оттолкнула.

– Ступай.

– Ты будешь на супредки ходить? – Дедич обнял ее через одеяло. – Теперь будут Сварожинки, ты должна девок у себя собрать, кур молить[2]. Я приду, ладно?

Мальфрид улыбнулась. Обычный сговор между отроком и девкой, чтобы видеться в течение долгой зимы, казался ей очень смешным, когда заключался между зрелым мужем, жрецом Перыни, и ею, носящей уже второе дитя.

– Курицу принесу, вот слово!

– Гусли лучше принеси. А жена твоя мне косу не вырвет, если ты повадишься на девичьи супредки ходить?

– Жена? – Дедич как будто удивился. – Так я вдовец. Год уже. Потому и живу в Перыни. Ты не знала? Думал этой зимой другую брать, да обожду теперь.

– О! – Мальфрид это не приходило в голову. Она видела его только в нарядной одежде и не заметила признаков вдовства (в мужской сряде они куда менее бросаются в глаза, чем в женской). – Ну, коли ты опять жених, то приходи на супредки. А теперь ступай.

Дедич еще раз поцеловал ее и вышел. Мальфрид снова легла, держа в ладони кремневую стрелку возле груди. Если они будут видеться зимой на супредках, то она, может быть, наконец разберет, что он за человек. Она уже не та глупая девчонка, которая два года назад вручила свою судьбу мужчине, не зная, чего от него ждать и что он принесет в ее жизнь. Да и что скажет Сванхейд? Наученная опытом, Мальфрид не собиралась больше саму себя сватать и выходить из воли главы дома, чьей мудрости доверяла.

Но сейчас все это мало занимало ее. Еще очень долго, до следующих Купалий, она останется невестой Волха и не покинет дом Сванхейд. Куда стремиться, если ей здесь так хорошо?

Через полгода, после Весенних Дедов, у нее родится дитя, и уже это многое изменит…

«И дитя наше…» Только сейчас Мальфрид сообразила, что такое Дедич сказал напоследок. Он не имел права назвать этого будущего Соловья Змеевича «нашим». Но все же это случайное, в хмельной усталости оброненное слово грело Мальфрид не меньше, чем память о его жадных поцелуях.

* * *

Гости стали разъезжаться из Хольмгарда лишь еще через день. До полудня на господском дворе было сонное царство – и волшебные гусли не разбудят, – потом похмельный народ начал подниматься. Пили пиво, ходили в баню, выгоняя хмель и головную боль. Снова до ночи сидели за разговорами о разных делах, о военных походах, прошлых и будущих. Сигват не появился, хотя Сванхейд отчасти ожидала его, не думая, что он откажется от попытки оставить последнее слово за собой.

Но вот отчалили последние лодьи, ушли к мосту телеги и верховые лошади лужан. Бер особенно долго прощался с Гостяем, тем круглолицым молодцем, который бодрее всех откликнулся на призыв отправиться в поход. Они сдружились еще в день пира, во время состязаний. Как Бер потом рассказал, Гостяй был сыном Иногостя, старейшины Бележской волости, но сам Иногость уже совсем одряхлел и почти ни во что не вмешивался.

– Говорит, сестра у него есть, девка, красная ягодка в бору, – поведал Бер, когда гости уехали. – И что прошлой зимой присватывался к ней Сигват для Добро́ты. Почти, дескать, сговорились. А я возьми и расскажи ему, как Доброта на Купалии тебя отбить пытался. Они и обиделись. Жабу ему теперь дадут у Иногостя, а не девку.

– Тебе не предлагали? – полюбопытствовала Сванхейд.

– Дроттнинг, ты ясновидящая!

– Ты подумай об этом. Друзья на Луге нам могут пригодиться.

– Дроттнинг, да неужели ты допускаешь мысль, что не о том я думал все эти… – Бер возвел глаза к серому небу, подсчитывая, – пять дней и пять ночей, что они здесь были? у Сигвата на Луге родня и друзья в трех-четырех волостях. Я надеюсь, теперь их станет поменьше. Но и нам такие друзья не помешают.

После отъезда гостей Хольмгард показался опустевшим. Теперь хозяевам и челяди надолго хватит дела наводить порядок, прибираться, считать припасы на предстоящую зиму.

И, словно желая подвести черту, под вечер пошел снег. Дал знать, что пора забиваться по избам, а девкам и бабам приниматься за пряжу.

После того снег валил каждый день. Вскоре справили Сварожинки. Девушки собирали кур и прочие припасы, сообща готовили ужин, приносили жертвы Сварогу и Макоши, начинали пряжу, а потом звали парней на угощение. По обычаю первые супредки происходили в доме у невесты Волха, и девушки из Словенска явились к Мальфрид. Уже не было среди них тех, с кем она пряла прошлой зимой, а весной вила венки и стояла в кругу: и Чаронега, и Весень, и прочие старшие девы за осень вышли замуж и теперь сидели в беседе с бабами. Их места заняли новые – те, что весной впервые надели поневы.