– Если вы поддержите Улеба, мы призовем Сигвата и предложим ему уйти, не продлевая раздор. Если же он откажется… нам придется изгнать его силой. Двум князьям в земле словенской не бывать.

Обсудив дело, послали за Сигватом в Варяжск и предложили ему через день явиться на совет в Перынь, где священное место будет защищать всех участников и соперников. Никто, кроме ближайших соседей, кому было легко вернуться, не разъезжался, во всех постройках и дворах Хольмгарда гудел народ. Только глубокой ночью Бер и Дедич пробрались в девичью избу повидаться с Мальфрид. Она ждала их с нетерпением, желая знать, что говорят старейшины и что ее близкие обо всем этом думают. Решалась судьба земли словенской, к которой она уже так крепко приросла. В этой земле она видела родину своих детей, а значит, и свою тоже. Сколько ни носило ее по свету – из Деревов в Киев, из Киева на Волынь и в Плесков, – только здесь она ощутила, что боги земли приняли ее.

Но на пути к миру на Волхове стоял их родич – Сигват, сын Ветурлиди, внук Хакона. Двоюродный дядя и Бера, и Улеба. Укачивая Ящерово дитя, Мальфрид молча молила богов, чтобы хоть ради него не допустили пролития крови между родичами.

– Мать не хотела, чтобы я… – сказал Улеб, которого эти двое однажды привели с собой. Глядя на Мальфрид с ребенком на руках, он неизменно вспоминал о собственной матери. – Но как мы могли Сванхейд в помощи отказать? Если уж Сигват вас из дому выгнал, идти было надо. А чтобы княжить… – Он тяжело вздохнул. – Никогда я этого не хотел и сейчас не хочу. Мой отец князем киевским когда-то мог стать – и то не захотел. А уж он-то… я ему не в версту[4].

Мальфрид догадалась, что он имеет в виду Мистину, которого и сам почти всю жизнь считал отцом.

– Мало ли чего ты хочешь? – наседал на него Бер, явно уже не в первый раз ведя этот спор. – Ты родился сыном Ингвара, внуком Олава! Ты носишь имя твоего деда-конунга! Твой отец, то есть Мистина Свенельдич, дал тебе это имя, а значит, держал в уме, что когда-нибудь настанет день и ты сядешь на княжий стол! И твой другой отец, то есть Ингвар, позволил ему это, а значит, тоже думал, что когда-нибудь и ты сможешь ему наследовать. Твое имя княжеское – их воля, и она с тобой пребудет до самой смерти. Оба твоих отца были в этом едины!

– Экий ты бойкий! – Невесело улыбнувшись, Улеб толкнул его в плечо. – Тебе бы вместо меня родиться.

– Где кому родиться, решали норны, – без улыбки ответил Бер. – Но каждый из нас понимает свой долг. Ты – сын старшего брата, твой долг – сесть на княжий стол, раз уж этого желают род и вся эта земля. А я сын младшего брата, и мой долг – помочь тебе исполнить твой. Если будет надо, я тебя к этому престолу на руках отнесу.

Мальфрид тихо смеялась, чтобы не разбудить ребенка. Но не сомневалась: Бер сделает, как сказал. Она не знала другого человека, который был бы так же тверд в понимании своего долга перед родом.

– С Сигватом разобраться надо, здесь уж деваться некуда. Но боги, только бы он согласился миром уйти!

– Уйдет, – утешала его Мальфрид. – Не совсем же он сумасшедший, чтобы с вами биться, когда все словене вашу руку держат.

Но Улеб лишь вздыхал.

– Если бы только Сигват, – обронил он, уже собираясь уходить. – Есть ведь еще Святослав…

Он не хотел пророчить словенам беды, но в глазах его Мальфрид прочла надежду на понимание, которого только от нее одной Улеб и мог ожидать. И невольно вздрогнула. Из всех людей здесь только Улеб по-настоящему знал своего брата Святослава. И она тоже знала. Потому и понимала: одолеть Сигвата – это еще полдела. Последнее препятствие, как в сказаниях, будет труднее всех предыдущих.

* * *

В Перынь Сванхейд не поехала. у себя дома она, хозяйка, могла говорить и являть свою волю, но в священном месте правом голоса обладали только мужи, и род из Хольмгарда оказался представлен только двумя ее молодыми внуками. К счастью, прошлой зимой, уже после того как Бер увез Мальфрид из Плескова, Ута и Предслава уговорили Улеба жениться и сами нашли ему невесту; теперь у него уже родился ребенок и Улеб по праву занимал место среди зрелых мужчин. Сигват не имел перед ним никаких явных преимуществ, зато с Улебом было благословение праматери северных владык.

Сигват приехал с Исольвом и с Добро́той; в знак печали по недавно погибшему Халейгу все трое были одеты в белые верхние рубахи, но при виде их «печали» каждый вспомнил не Халейга, а Вестима. Своих отроков они оставили на берегу, а в обчину прошли только втроем. Здесь и так собралось столько народа, что ни для кого лишнего не было места.

– Вот Улеб, сын Ингоря, внук Свандры и Улеба старого, – начал Ведогость. – После отца он имеет право володеть землей нашей, и бабка-большуха ему благословение свое дает. Мужам словенским он угоден. Желаешь ли ты, Сигват, его князем нашим признать?

– Нет, – без раздумий ответил Сигват, уже знавший, что его здесь ожидает. – Не признаю.

Не такой он был человек, чтобы, вставши на путь, где уже пришлось пролить кровь, свернуть с полдороги. Честолюбие и упрямство заменяли ему истинную отвагу.

– Он моложе меня годами и по счету колен. Я ему дядя.

– Он сын старшего сына. Его отцу, а не твоему наследие дедово вручено было.

– И он побочный сын, – жестко продолжал Сигват. – Мать зачала его, будучи пленницей Ингвара. Он родился в доме другого мужа, и Мистина Свенельдич взял его на руки, признал своим и дал ему имя.

– Это имя Улеба старого, – напомнил Дедич, сейчас готовый биться за род Сванхейд как за свой. – Кровный отец его признал. И сама Эльга, княгиня киевская, назвала его наследником, когда думала, что ее сына нет в живых.

– Он был изгнан своим братом Святославом из Киева. Ему нет удачи.

– Вся земля наша за него стоит, – сказал Ведогость. – На тебе кровь Вестима, и горе ты нашей земле через ту кровь принесешь. На нем крови нет, и боги дадут рукам его счастье.

Сигват оглядел собравшихся. В теплый день весны огня не зажигали, дверь была отворена, оконца отволочены, солнечные лучи свободно проникали в обчину и лежали на столах, словно само Солнце Красное явилось в совет и хотело знать, к чему дело придет. Эти весенние лучи навевали покой, умиротворение, склонность лишь к легким, приятным думам. О свежей траве, о теплом вольном ветре на холмах, об играх телят на лугу, о венках на березах, о пении в девичьих кругах…

Но жизнь требовала иного. Сигват хорошо видел лица мужей словенских. Одни были спокойны, уверенным взглядом выражая согласие со словами жрецов, иные отворачивались, смущенные. Но никто не подал голоса в его пользу.

– Чьим рукам боги дадут счастья, знают только сами боги, – с надменностью, скрывавшей страх неудачи, ответил Сигват. – Пусть боги нас и рассудят. Я требую поля перед взорами богов, и пусть тот, кому они дадут счастья, владеет землей словенской.

Сразу никто не ответил. И те, кого это прямо касалось, и те, кому предстояло стать свидетелями, задумались. Но выход был единственно верный: когда ни один из имеющих право не желает уступить, остается довериться богам.

Ведогость повернулся к внукам Сванхейд. На лицах обоих сквозь внешнее спокойствие просвечивало глубокое волнение. Улеб молча ждал, готовый и принять этот путь, и отвергнуть.

– Но мы родичи, – хрипло произнес Бер. – Ты что же, дядя? Хочешь, чтобы князь словенский, кто бы ни был, кровь родную пролил?

– Какое уж тут счастье! – воскликнул Призор.

– Проклятья боишься, братанич? – Сигват положил руку на пояс, давая понять, что он не страшится уже ничего.

– Бойца возьмите, – предложил Дедич. – Если вам с ним нельзя, поставьте бойца.

– Тогда пусть и он бойца! – крикнул Храбровит. – А иначе нечестно!

– Это он хочет отбить наше право! – возразил Бер. – Право – за отцом Улеба, а Сигват посягает на чужое, он должен биться сам.

– Я выйду сам! – подтвердил Сигват. – Но вы знайте, – он воззрился на племянников, – во мне кровь княжеская, с абы каким шишком болотным мне биться невместно.

Старейшины загудели. Сигват сделал ловкий ход: человек княжеского рода обладает особой удачей, и выставить против него неровню означает оскорбить первого и погубить второго. Если его условие будет принято, решение придется отложить на весьма долгое время. А промедление, длившее неопределенность, грозило немалыми бедами… Гроза приближалась к ним с юга, и ее надлежало встретить без единой прорехи в строю.

Бер вопросительно посмотрел на Улеба, пытаясь сообразить: как быть, где найти соперника для Сигвата? Кетиль – племянник Олега Вещего, но не родич потомкам Олава. Судимер, зять Сванхейд? Ингвар ладожский – тоже Олаву внук…

– Давайте я выйду, – раздался довольно близко от них знакомый голос – спокойный, лишь немного удрученный.

Все в обчине посмотрели туда. Вздохнув, с места среди передних мужей поднялся Велебран из Люботеша.

– Я – княжеского рода. – Повернувшись к Сигвату и придав взгляду выражение вызова, он положил руки на свой хазарский пояс в серебряных бляшках. – Гожусь?

Сигват промолчал, стиснув зубы от напряжения. Велебран был, пожалуй, лучшим бойцом в этой обчине и на всем Ильмене. В свои чуть за тридцать половину жизни он провел в киевской дружине, обладал зрелой силой и опытом. А еще оружием, которому позавидовал бы не один князь.

– Принимаете? – Дедич посмотрел на внуков Сванхейд.

– Принимаем! – твердо ответил Бер, лишь мельком оглянувшись на молчащего Улеба. – Благо тебе буди, Велебран.

Обсудили условия. Местом поединка назначили Волхову могилу, куда бойцам надлежало явиться через три дня, приведя животных для жертвы. Каждый мог взять то оружие, которое считал нужным, и жизнь соперника отдавалась в полную власть победителя. Кровь бычков лишь привлекала внимание богов; тот, кто оказался бы побежден, на священном месте сам стал бы жертвой ради успешного правления соперника.

Старейшины беспокойно переглядывались. Зима и весна уже принесли земле словенской удивительные события, но перелом еще оставался впереди.