Не дожидаясь, пока Сигват придет в себя, Велебран сам подался к нему и ударил; хрустнуло дерево щита под клинком, и Сигват отступил.

Но, как оказалось, намеренно.

Сверкнув под первыми лучами, клинок Сигвата взмыл, описывая широкую дугу над куполом его варяжского шлема, а Велебран уже знал, что сейчас случится. Он еще только сливал щитом жестокий, нацеленный прямо в глаза удар, а ноги уже толкали тело, сгибаясь в коленях, чтобы подбросить как можно выше. И вовремя – Сигват упал на колено, прикрывшись сверху щитом, а его меч, завершив полный круг, ударил вновь, уже над самой землей. Холодный ветерок от острой стали пронесся у Велебрана под ногами, будто дыхание Хель из-под земли. «Волчок» – прием опасный, и если бы не боярин Перезван, самолично обучавший отрока лет пятнадцать назад, остаться бы Велебу сейчас без ног.

Едва коснувшись земли, он с размаху врезал сверху по Сигватову щиту, и тот едва не раскололся пополам. Сигват перекатился в сторону и с ловкостью, какой от него никто не ожидал, вскочил на ноги. Теперь он сам старался оставить противника без щита, рубил быстро и мощно, не давая передышки ни себе, ни Велебу. Велеб не ожидал, что в такие годы и при таком плотном сложении Сигват может быть настолько проворен. Окажись здесь Тородд, он напомнил бы, что и Ветурлиди, отец Сигвата, и Фасти, его старший брат, еще более полные, в бою тем не менее сохраняли проворство до зрелых лет. Но Бер был слишком молод, чтобы помнить о том, и предупредить Велеба оказалось некому.

Под таким напором Велебран попятился, подошва башмака скользнула, нога сорвалась с края площадки на склон, покрытый влажной прошлогодней травой. Потеряв равновесие, Велебран упал на колени и так съехал на пару саженей вниз.

Сигват прыгнул за ним, занося меч в последний раз. Удар сверху обладал сокрушительной силой, и отразить его очень трудно; и так занимая неустойчивое положение на довольно крутом склоне, Велебран не имел почти никакой надежды выдержать направленный сверху мощный удар и неизбежно был бы зарублен и опрокинут.

В один голос вскрикнули от ужаса внизу зрители, но никто из бойцов этого не услышал.

Широко размахнувшись, Сигват ударил, метя в плечо над правой ключицей. Он уже почти видел, как брызжут во все стороны звенья кольчуги и алые капли крови, уже подался вперед, чтобы пнуть раненого в лицо, опрокинуть и швырнуть вниз по склону, уже ширилась грудь, готовясь издать дикий победный вопль…

Велебран поймал лезвие на край своего порядком измочаленного щита. Удар был таким сильным, что напрочь отрубил часть доски и прошелся по кольчуге на груди. Не понимая, ранен он или нет, Велебран рубанул в ответ, не примериваясь, снизу вверх от поясницы, и попал по опорной ноге Сигвата, на ладонь ниже колена. Кровь брызнула прямо ему в лицо, оросила шлем и шею.

Стоя выше по склону, Сигват имел немалое преимущество, но это же положение делало его уязвимым: он всем весом вынужденно опирался только на одну ногу. Ту самую, которую Велебран подрубил. Нога подломилась, и Сигват неловко сел на землю. Его глаза в прорезях шлема были вытаращены, рот широко раскрыт. И в этот распахнутый рот, обрамленный заплетенной в косички светлой бородой, как носили все мужчины в семье, Велеб всадил конец своего меча – таким движением, будто колол копьем. Рейнское лезвие прошло через язык, пробило гортань, шейные позвонки и остановилось, лишь упершись в бармицу.

Тело от толчка опрокинулось на спину. Велебран с трудом поднялся, постоял, переводя дух, потом уперся коленом в грудь Сигвата и вытащил клинок, накрепко засевший в шейных позвонках. Изо рта покойного выплеснулась кровь, заливая бороду и растекаясь по жухлой траве на кургане.

Велебран поднял меч к лицу и осторожно провел языком по плоскости своего клинка, слизывая кровь врага и перенимая его силу – свою главную добычу, которая могла быть взята только им самим. Потом выпустил разбитый щит и разжал пальцы мертвеца, все еще сомкнутые на рукояти меча. «Корляг» у Сигвата был хороший – нарядный, с полосами серебра и меди на крестовине и треугольном навершии.

С двумя мечами в руках Велеб вновь поднялся на площадку и встал на вершине, единственный живой перед идолом Волха, один между богами и людьми. Кольчуга на его груди была повреждена, часть колечек разрублена и окрашена кровью. Издали оставалось неясно, насколько рана тяжела; иным из словен, непривычным к таким зрелищам, мерещилось, что он тоже мертв, но почему-то не падает. Кровь залила лицо его, шлем и плечи – словно он прошелся под кровавым дождем. От жути пробирала дрожь. Будто сам древний Волх, пробужденный потоком жертвенной крови, вдруг выбрался из могилы в белый свет, во всем цвете своей пугающей бессмертной мощи…

Велебран постоял так несколько ударов сердца, полной грудью вдыхая весенний ветер с запахом сырой земли и прелых трав. А потом, сойдя с грани между жизнью и смертью, стал неторопливо спускаться по тому же склону, по которому раньше взошел.

Внизу разливалось море потрясенных лиц, но стояла тишина. Люди молчали, не в силах опомниться после увиденного.

* * *

Когда лодья подошла к причалу Хольмгарда, Мальфрид уже ждала там. На ее голову был накинут положенный темный платок «полупокойницы», но никакой обычай не мог удержать ее в углу, где она чуть не умирала от волнения и тревоги. Давно перевалило за полдень, но она стояла бы здесь до ночи, если бы понадобилось. Большая часть мужчин Хольмгарда уехала в Перынь, но и женщины, отрываясь от дел, нередко вглядывались в серо-голубую даль Волхова.

Время тянулось для Мальфрид невыносимо долго. Благодаря общей памяти о Киеве Велебран был ей почти так же близок, как родичи, да сам он за время знакомства внушил ей только уважительные и теплые чувства. Если бы он погиб, она горевала бы по нему не меньше, чем из-за поражения и необходимости признать Сигвата повелителем Гардов.

Но вот лодья появилась на реке, и Мальфрид еще издалека увидела между головами сидящих в ней мужчин потертую синюю шапку Велебрана. Шапка была далеко не новая, но он говорил, что она у него особо удачливая и на ней великое благословение. Сидя спиной к носу лодьи, держался он как здоровый, и Мальфрид понадеялась, что он невредим. От облегчения ослабели ноги, и вот сейчас ей захотелось заплакать. Слава богам, что Велебран жив. Если бы он вышел биться за их наследие и погиб, смерть его легла бы тяжким бременем на совесть каждого из потомков Сванхейд и вечной раной жгла бы сердце.

Лодья подошла к причалу, мужчины высадились. Мальфрид побежала навстречу. Велеб повернулся, и она ахнула: на белой рубахе на груди его виднелись размазанные следы крови, тонкий лен свисал оторванными лоскутами.

– Ты ранен? – вскрикнула она.

Вблизи она ясно видела следы крови на его лице, на шее, но не замечала там никаких ран. После кургана, сняв кольчугу, Велебран попросил обмыть ему лицо и шею, но руки мыть не стал – было еще рано.

– А ты как валькирия меня в Валгалле ждешь! – усмехнулся Велеб, бросив взгляд на ее темный платок, знаменовавший частичное пребывание на том свете. – Погоди пока. Не сегодня.

– Сильно? – Она показала глазами на его грудь.

– Поцарапал. Я же в кольчуге был, вот ее теперь чинить надо. А это заживет. У меня подарок для тебя.

Мальфрид оторвала взгляд от его груди и посмотрела в лицо. Какой еще подарок?

Велеб поднял ладонь. Мальфрид взглянула на нее: знакомое зрелище. Вся кисть в черных пятнах – от железа кольчуги, а на них темно-красные разводы засохшей крови.

– Твоя?

Он мотнул головой и поднес ладонь к ее лицу. Думая о Мальфрид, он не вымыл руки после поединка и даже после того, как словене поджарили мясо жертвенного бычка и закончили трапезу.

– Он ведь хотел тебя к Ящеру отправить?

Мальфрид взяла его ладонь обеими руками, склонила голову и прикоснулась губами к кровавому пятну. Как дочь победившего рода и как та, на чью жизнь Сигват умышлял, она имела право на часть его жертвенной крови и его отнятой удачи.

Меч Сигвата – самую дорогую часть его снаряжения, не пострадавшую в схватке, – Велебран взял себе, заметив, что «сыну скоро понадобится». Внуки Сванхейд были готовы отдать ему гораздо больше; не зная, чем еще выразить благодарность, Бер даже спросил, нет ли у Велеба в Люботеше младшей сестры или племянницы, чтобы он мог на ней жениться.

– Не спеши! – Улыбаясь, Велеб похлопал его по плечу. – Я и так вам друг, а дела ваши далеко еще не улажены. Очень может статься, что скоро тебе понадобятся более полезные свойственники, чем я.

С прочим наследством Сигвата разобраться было не так легко. По совету Сванхейд Улеб объявил, что городец Варяжск и личное имущество семьи остаются брату и сыну Сигвата. Лужскую дань они потеряли, однако оставалось неясным, кому она теперь отойдет. Ведь не только с Луги, но и со всей северной Руси собирать дань стало некому. Сванхейд желала видеть Улеба новым князем Гардов, того же желали и словене. Но всем было очевидно: посадник киевского князя убит, и новый владыка не может чувствовать себя уверенно, пока не уладит этого дела со Святославом.

– Но ведь теперь ты не пытаешься сесть на его собственный стол, киевский! – убеждал Улеба Бер. – Наша земля его не заботит. На его месте я был бы счастлив, если бы можно было отдать ее родному… сводному брату. Мы ведь останемся его союзниками. Восточный Путь не распадется, мы станем давать ему дань и даже пойдем с ним на этих вятичей, или кто они там. Только не сейчас. На другое лето, когда у нас все утихнет. Не вижу, чем это может ему не нравиться!

– Увы, мой любезный, ты – не Святослав, – с грустью отвечал Улеб. – Он поклялся, что других князей на землях руси больше не будет. И тем более он не обрадуется мне…

– Но ты же его брат, сын его отца!

– Вот именно поэтому…

Вскоре после поединка на Волховой могиле Велебран простился с семейством из Хольмгарда: ему пришла пора уводить собранную рать на юг.

– Святослав отправил меня сюда за войском, и я должен привести ему войско. Наверняка он уже знает, что здесь произошло, и если я не появлюсь, он решит, что я его предал.