– Ты ведь расскажешь ему, как здесь все было? – сказал Бер. – Чтобы он знал, что мы – не изменники.

– Нам очень повезло, что он может узнать все это от тебя, – добавила Мальфрид.

– Я вот думаю… – заметил Улеб, – может, мне стоит поехать с Велебом? Рассказать все Святославу и попытаться договориться с ним?

Видно было, что его не греет мысль о свидании с киевским братом: боль оскорбления за пять лет не утихла до конца. Но и сидеть на месте, зная, что подан новый повод для вражды, было невыносимо.

– Нет, – отрезала Сванхейд. – Ты не поедешь к нему. Твое место – здесь. Если он считает нужным поговорить, пусть приезжает сам. Ему много лет назад следовало это сделать! Ему следовало приезжать сюда хотя бы каждую третью зиму, чтобы люди знали, что эта земля не забыта им! Что наш мир, закон и обычай под защитой его меча! Чтобы здешние боги слышали его голос! Тогда всех этих бед не случилось бы! И если он вздумает гневаться, – она взглянула на Велебрана, – прошу, передай ему мои слова!

Тот молча поклонился.

Но вот Велебран уехал, обняв всех по очереди на прощание. Поднявшись на речную вежу, внуки Сванхейд смотрели вслед его лодье, и у каждого было неуютно в груди. Велебран показал себя как истинный друг, встал на их сторону, когда понадобилась помощь. Но он сделал это не из дружбы к ним – Велебран не из тех, кто охотно вмешивается в чужие дела, пока не попросили. Он защищал права своего князя и его родную бабку от той родни, что забыла собственный долг. На Волховой могиле он служил Святославу – тому, кому целовал меч на верность. Если завтра Святослав прикажет Велебу обратить этот самый меч против вчерашних друзей – ему придется подчиниться. Он – русь, он – часть дружины русского князя, где бы ни находился.

* * *

После отъезда Велебрана в Хольмгарде все стало почти как всегда, только теперь за столом близ Сванхейд сидели трое ее отпрысков – прибавился Улеб. Когда старая госпожа смотрела на него, ее выцветшие глаза увлажнялись слезой надежды: она почти видела, как возле него появляется жена, потом дети, жена и дети Бера, как вновь этот длинный стол займут кровные родичи, ее потомки, пусть сама она уже давно уляжется на поле мертвых в резной короб от повозки… Весна своими чистыми лучами внушала веру, что так и будет.

Большую часть псковской рати Улеб отпустил восвояси – людям надо было работать. Пришла пора весенних трудов: пахали, сеяли ярь, лен, овощи. На девичьи гулянья Мальфрид в эту весну не ходила: после родов ей никуда нельзя было показываться, оставалось заниматься детьми. Поначалу она кормила новорожденного, но Сванхейд велела ей перестать, чтобы не лишиться зубов. Помня, как в прошлый раз ей начало не хватать молока уже на третий месяц, Мальфрид согласилась, чтобы подыскали кормилицу. Колоска уже отняли от груди, Провора перешла в няньки, а с младшим теперь возилась Былинка из Гремятицы. Поначалу Мальфрид тревожилась, не проболтается ли Улеб об отце Колоска, которого теперь часто видел, но тот и виду не подавал, будто что-то об этом знает. Видимо, ему было так тяжело думать о Святославе, что он не хотел держать в мыслях ничего связанного с киевским братом. И без того все было непросто.

Меж собой отпрыски Сванхейд часто толковали о том, что их может ждать впереди. Все словене были готовы провозгласить Улеба своим князем: внука Сванхейд, сына Ингвара, да и боги показали, что на его стороне. Однако он знал: здесь не только за богами дело и не менее веским окажется слово другого внука Сванхейд – Святослава киевского. Но оставалось только ждать, пока тот узнает их новости и выразит свою волю. Бер убеждал Улеба, что Святослав даст согласие: как он сможет противиться, если Сванхейд, все словене и сами боги поддерживают Улеба? Что Святослав потеряет от того, что здешнюю дань ему будет собирать сводный брат? Но убедить того глядеть на дело веселей не удавалось. Мальфрид молчала, однако в душе склонялась к тому, что Улеб прав в своих тайных опасениях. Все то, что она знала о Святославе, не внушало надежд на его доброту и милосердие.

Но вот миновали шесть недель, пришло время давать младенцу имя. Перед этим в Хольмгард приехал Дедич и растолковал ход обряда, чтобы Мальфрид не пугалась и знала, что делать.

– Тебя Князь-Медведь учил, что бывает, когда священное дитя родится?

– Немного… – Мальфрид с бьющимся сердцем отвела глаза. Не могла она сознаться, что только о божьих детях и думала весь тот год! – Он же сам из таких… его мать родила после того, как у прежнего Князя-Медведя в гостях побывала.

– У нас ведают, что когда родится такое дитя, в нем на белый свет сам Волх, пращур наш, выходит, – рассказывал Дедич. – Таким детям на белом свете не жить, им в Навь возвращаться положено.

Мальфрид это знала. Оттого и бежала со своим первенцем как можно дальше от Плескова, но свою тайну ей никак нельзя было выдать.

– Когда возвращают такое дитя назад в Навь, вкушают тела и крови его, тем к мощи его приобщаясь и роду новую жизнь давая. Но ты не бойся. – Дедич взял нахмуренную Мальфрид за руку. – Чадо наше нам останется, давно прошли те веки, когда младенцев ели, ровно ягнят. Только обычай остался. Мы ему имя дадим и тем к белому свету привяжем. Будет он жить-поживать, нам на радость, матери на великую честь. Как он имя получит, ты вновь на белый свет выйдешь. И будешь ты, мать Ящерова чада, среди всех жен словенских первой.

Больше Дедич ничего не говорил, но по его глазам Мальфрид видела, что замыслы его на этом не кончаются. Однако обсуждать дальнейшее было рано: впереди оставался новый выбор Волховой невесты. Мальфрид пробыла в этом звании почти год, за это время успела родить Ящерово дитя, но ко дню выбора она перейдет обратно в число дев и снова должна будет встать в круг… Вот нелепость: ей, матери уже двоих детей, вернуться на прежнее место, будто этого года и не было? Даже тело ее изменилось, утратило остатки девичьей худобы, стан приятно округлился, а груди стали как два упругих, налитых сосуда. Дедич смотрел на нее так, будто эти признаки плодовитости сделали ее еще красивее, но в кругу дев она бы теперь выглядела чуждой. Однако судьбу ее будет решать господин Ящер, а как знать, чего он захочет?

Боги уже трижды выбирали ее – Перун небесный, владыка леса, господин вод. Эта честь льстила Мальфрид, но начала утомлять. «Будто на свете других девок нет!» – с тайной досадой думала она и сама себе отвечала: где еще есть такая, чтобы была наследницей пяти княжеских родов? Сама Эльга киевская уступала ей родовитостью. Мальфрид не противилась воле богов и выполнила все, что они от нее хотели. Так, может, они наконец отпустят ее на стезю обычной человеческой жизни?

Через день, едва рассвело, вся семья из Хольмгарда отправилась в Перынь: Сванхейд, ее внуки, Мальфрид с ребенком, а за ними три лодки с челядью. Еще вчера в Перынь были отосланы припасы, служанки отправились в обчины готовить пир для всех лучших людей поозёрских. Несмотря на ранний час, на причале и на лугу уже ждали люди. Платок на голове Мальфрид повязали «кукушкой» – так что было почти не видно глаз, как носят вдовы и роженицы, наполовину живущие на том свете. На руках она держала младенца. При виде нее берег огласился радостными криками, и она выпрямилась. Все эти люди, лучшие мужи и старшие жены племени словенского, ждали ее, а больше того – ее чадо, живое божество своей земли. В этот день его впервые можно было увидеть кому-то, кроме близких родичей, и она чувствовала себя истинной матерью солнца, что готова выпустить в белый свет свой драгоценный дар.

Даже жрецы – Дедич и Остронег – явились к причалу, чтобы встретить чадо господина вод. Дедич помог Мальфрид выбраться из лодьи и повел к Волховой могиле. На вершине уже горел огонь перед жертвенником, а возле него ждал Ведогость; благодаря обширной лысине среди белых волос, простиравшейся почти до маковки, он сам походил на идол. Сванхейд сопровождала правнучку, мужчины-родичи остались внизу. Впереди шел Остронег, опираясь на посох, позади – Дедич, готовый подхватить Малфу, если оступится, с ребенком на руках пробираясь по крутой тропке.

Проходя, Мальфрид покосилась на то место на склоне, под площадкой, где погиб Сигват. Но следов его крови уже не было видно, за несколько дней молодая трава поднялась и скрыла их.

Зато память о нем ждала наверху. На колу возле идола Волха торчала голова жертвенного бычка, а на другом – шлем Сигвата с вмятиной на куполе. Мальфрид невольно вздрогнула: погибнув на священном месте, Сигват стал жертвой, и на самом деле на этом колу должна была красоваться его голова. А Велебу как победителю полагалось вскрыть ему брюшину, вынуть сердце, а по печени погадать о воле богов, после чего часть от нее съесть. Не просто так же Сигурд Убийца Дракона пил кровь вынутого сердца Фафнира – это дало ему драконову мудрость.

Площадка на вершине не могла вместить всех, и сюда взошли только главы родов с женами-большухами. Мальфрид среди них была единственной молодой женщиной – будто розовый цветок среди шишек, и «полумертвый» платок не мог скрыть свежесть и силу юной матери. Старейшины с женами тесным рядом выстроились у заднего края площадки, а Мальфрид вывели вперед. Стоя лицом к встающему солнцу, она видела перед собой широкий Волхов, луга на том берегу, сосновый бор вокруг, справа – гладь озера, а вдали слева за рекой – Хольмгард. Ее трясло от ощущения, что как она видит отсюда весь земной и небесный мир, так и ее видит весь белый свет: боги и деды, владыки Занебесья и Закрадья.

Рядом с ней встал Дедич. На груди у него висели гусли. И едва он тронул струны, как Мальфрид вздохнула, ощущая волнение и дрожь, будто невидимая сила поднимает ее над землей.

Красотой красна, да ростом высока,

Лицо-то у ней было ровно белый снег,

Очи у ней да быв у сокола,

Брови черны у ней быв да ровно два бобра,

А реснички у ней быв ровно две чистых куночки… —

пел Дедич, вновь восхваляя красоту невесты Волха. Мальфрид наполняло удивительное, двойственное чувство: он пел о деве по имени Малфрида Буеслаевна, но Мальфрид знала, что сегодня это – она. Она жила когда-то давно, когда Волхов лишь потек из крови погибшего витязя Волха, но она живет и сейчас и будет вечно жить на зеленом лугу, где каждую весну происходит та дивная встреча… Весь белый свет лежал перед нею, все его богатства были блюдами на столе матери-земли, накрытом для нее, ее дитяти, ее рода-племени… В этот миг она поняла, что значит быть истинной княгиней – наследницей богов, передающей земле своей их дары. Способной, стоя между землей и небом, взять руками животворящую силу солнца и пролить на земные нивы. Ее посвящение довершалось.