— Так, Антон, — присаживаюсь перед верным рыцарем на корточки и строго смотрю ему в лицо. — Что мы с тобой решили о хулиганстве?

Он довольно пыхтит: еще бы — только что отогнал серьезного противника одним своим грозным видом. И даже пожурить его не могу как следует, поэтому просто треплю по выгоревшим на солнце соломенным волосам, беру за руку и веду в группу.

— Это кто был? — с напускной пресыщенностью жизнь спрашивает Томочка, воспитательница в моей группе.

Ей двадцать шесть, и вот уже год, как она — разведенная женщина без «нормальных средств к существованию». Это не моя выдумка, это точная цитата. Как вы понимаете, Томочка у нас первая претендентка на шкуру боксера, то есть — одинокого отца. Догадайтесь, кого она будет играть на утреннике? Правильно, фею-крестную, и по этому поводу даже записалась в салон на прическу и маникюр. По-моему, бессмысленная трата времени, но Томочка за такое святотатство может, чего доброго, и глаза выцарапать.

— Ничего себе! — вдруг выкрикивает она, почти с мясом отрывая мою ладонь от дверной ручки. — Он настоящий?!

Конечно, ее интересует камень. Я не знаю, как он называется и мне все равно, настоящий он или нет. Сомневаюсь, что Влад стал бы размениваться на подделку, но, знаете, зависть еще никому добра не сделала.

— Это просто бижутерия, — говорю я, высвобождая пальцы из ее маникюра а-ля «коршун обыкновенный». — Стекляшка.

— Ну да, ну да, — хмыкает Томочка, расслабляясь. То есть, конечно, она мне не то, чтобы верит, но в ее реальности простая няня-сиротка так и осталась замухрышкой, чей потолок — подделка под Сваровски. Почему некоторым женщинам так принципиально перещеголять всех и во всем? — Ты в следующий раз думай, что делаешь.

Я подталкиваю Антона в группу, а мы с Томочкой остаемся в раздевалке.

— Ты о чем? — спрашиваю, почти уверенная, что в ответ услышу какую-то гадость.

Почему? Потому что в каждом коллективе есть вот такая «коршуниха». Потому что «коршуниха» — это не прозвище, это образ жизни. Уверена, уже сейчас в вашей голове появился образ вашей знакомой «коршунихи». Она всегда в центре всех сплетен и никогда не упустит случая сунуть нос в чужую личную жизнь. Мнит себя знатоком человеческих душ и раздает советы, которые искренне считает квалифицированными. А еще она всегда должна быть лучше всех, а так как это в принципе невозможно, то активно использует беспроигрышный способ, который называется: обосри чужую радость, почувствуй себя королевой! Наверняка ваша «коршуниха» тоже активно его использует. Пока коллектив отвешивает комплименты, как вам идет новая прическа, «коршуниха» говорит, что она вас старит. По поводу нового пальто, которое вы удачно отхватили на распродаже, обязательно прогундосит, что фасон вышел из моды сто лет назад. А когда муж просто так зайдет за вами после работы с букетом цветов, первая распустит сплетни, что он бабник и заглаживает вину, а вы, дура лопоухая, ничего дальше своего носа не видите.

К чему это я? К тому, что «коршуниху» важно вовремя щелкать по клюву, и ни в коем случае не пускать ее в свое, личное. Поверьте, она пухнет, когда не может сбросить балласт фекалий на чужое счастье. Видите, как у Томочки вытянулась шея? Это потому что испражнения подступили к самому горлу. Только представьте, что у нее во рту.

— Ну, если проводишь ночь с мужиком, хоть не пались с ним на людях, а то стыда не оберешься. И что это на тебе?

— Ты сегодня не в ударе, — сокрушенно качаю головой. — Слабо и очень жидко.

— Да кому ты нужна. — Но критическая отметка уровня ее личных сточных вод уже пройдена, и «коршуниха» покрывается красными пятнами.

Видите, как у нее веко дергается? Это от бессилия.

Послушайте добрый совет: не кормите «коршуних» своим счастьем.

Глава семнадцатая: Влад

Мальвина преследует меня весь день.

Я не преувеличиваю, правда. Стоит перед глазами с очаровательным румянцем на щеках после нашего поцелуя и прямо умоляет бросить все и сорваться к ней. Хотя бы одним глазом посмотреть, как она справляется с шайкой мелких людоедиков. И я почти убеждаю себя, что в этом нет ничего странного, и даже прикидываю, сколько времени нужно, чтобы купить букет цветов, достойный моей строптивицы, но в последний момент наваливается куча дел.

Казалось бы: договора, финансовые отчеты, совещания и прочие скучные дела совершенно не способствую всяким «нижепоясным» мыслям. Но где там. Слава богу, хоть стояка нет, потому что очертания Машиной груди под больничной распашонкой преследуют меня даже на заседании коммерческого отдела. Пока мой финансовый директор выдает длинный отчет с кучей цифр, я думаю о том, что так и не заманил сокровище в свою берлогу. Смешно, если разобраться: вез домой, вез, да так и не довез.

В общем, вы поняли, что весь день проходит уныло до безобразия.

Еще и в конце, когда я уже на низком старте и отдаю последние указания Любе, приходит «звоночек» от начальника службы безопасности: на горизонте появилась Натали.

Сейчас я очень попрошу всех впечатлительных и щепетильных покинуть мою голову, потому что там будет предельная концентрация мата.

Какого, блядь, хера, она приперлась?

Да, есть на этой планете люди, способные довести меня и до такого состояния.

И человек этот — Наталья Шеворская. Модель, красавица, дважды разведенная охотница за сокровищами чужих кошельков. Женщина-сорока, которая становится в охотничью стойку от одного вида дорогих запонок. Нет, я не преувеличиваю.

Мы расстались незадолго до того, как на меня свалилась Маша, и с тех пор я всячески игнорирую все попытки со мной связаться. Отделаться часами в позолоте, увы, не получилось. Но даже у Шеворской не до такой степени не все дома, чтобы без приглашения, спустя полгода моего тотального игнора, вваливаться в офис. Значит, что-то случилось.

Фурия застает меня на средине мысли о том, что пора бы всерьез подумать о сторожевых псах, реагирующих на все, что пахнет стервой.

— Влад, твою мать! — взрывается эта секс-бомба, и меня щедро обдает приторно-сладким запахом вишни.

Вот гадство, ну зачем же так, я ведь вишню люблю, и сезон вот-вот начнется, а теперь напрочь отобьет охоту на год минимум.

— Вы не записаны, — пытается вступиться Люба, храбро бросаясь грудью на террористку в красном.

Я ей, конечно, признателен, но здесь справится только тяжелая артиллерия. Поэтому, поблагодарив мою верную Анку, шепчу: «Вызывай санитаров, если я через десять минут не выйду живой», отпускаю ее на свободу и закрываю дверь.

Пожелайте мне удачи, она мне понадобится.

Шеворская падает в кресло, с видом хозяйки вытягивает ноги и принимается тарабанить ногтями по столу. Ногтями. По. Стеклянной. Столешнице. Почему до сих пор не придумали заглушки на маникюр? Я бы купил пару наборов для вот таких хищниц.

— Натали, какой сюрприз. — Ноль радости и ноль удивления в моем голосе. Эта даже вежливость может принять за сигнал разворачивать боевые действия до полной капитуляции. — Каким ветром тебя сюда вдуло?

— Ты меня игнорируешь. — Она зачем-то еще и пальцем тычет, сперва в меня, потом в себя.

— Мы расстались, нет?

— Нет, мой хороший, это ты слинял.

Ну, если вдаваться в технические детали, то да — я просто свалил от нее ночью, оставив одну-одинешеньку в постели. Но, прошу заметить, одну-одинешеньку в люксовом номере, оплаченном на неделю вперед. И не где-нибудь, а в Рио. Черт его знает, зачем вообще дал втянуть себя в поездку, но вот проснулся в два ночи, смотрю — лежит рядом тело с сиськами четвертого размера — и у меня нет никакого желания трогать этот шедевр пластической хирургии. И вообще, скажу я вам, жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на женщин, чьи сиськи не вдохновляют на подвиги.

Вопрос на повестке дня: какого хрена Шеворской от меня нужно?

Бросаю куцый взгляд на ее фигуру, вздыхаю с облегчением. Живота нет, хотя я без резинки не трахаюсь с шестнадцати лет. Есть, конечно, вариант, что передо мной замаскированная самка слона[1], но разве слоны не милейшие и добрейшие в мире существа?

Сажусь за стол напротив, и когда Шеворская снова начинает тарабанить ногтями, с громким хлопком опускаю ладонь на стол. Здесь закаленное стекло, оно и не такое выдержит, а вот моя «гостья» вскидывается, кресло под ней с грохотом подскакивает.

— Не делай так, — предупреждаю, даже не пытаясь изображать вежливость.

А кто сказал, что я милый добрый парень? Я? Это было помутнение рассудка из-за Мальвины. Вообще я та еще сволочь, потому что в бизнесе, где люди зарабатывают миллионы каждый день, мягкотелые пуфики не выживают.

— Спрашиваю последний раз: зачем ты пришла?

— Мне нужны деньги, — говорит так запросто, как будто мы соседи, и она зашла за солью.

Если бы я не привык работать с людьми такого сорта, то честно бы даже обалдел. Но сейчас я только хмыкаю и киваю, мол, кто бы сомневался, что тебе нужны деньги.

— Работать не пробовала? Говорят, помогает.

— Я и так как каторжная работаю, — огрызается Шеворская, как будто в этом моя вина. — Но я не молодею, Влад. Самое время думать о будущем и укреплять тылы.

— О тылах раньше нужно было думать, Николь. — Развожу руками, вспоминая всем известную басню. — «Попрыгунья стрекоза лето красное пропела…»

Она кривится и ее губы в идеально-красной помаде превращаются в двух обнимающихся слизняков. Она их вечно подводит каким-то блеском, из-за чего кажется, что пила подсолнечное масло и не вытерла рот. Кстати, не помню, чтобы целовался с ней. И почему то от этого становится легче.