Когда я падаю на «бездыханное» тело своего Ромми, из зала раздаются энергичные хлопки. Мне хочется поднять голову, увидеть лица моих доберманов в пик моей актерского мастерства, но сцена еще не закончена и я нахожу утешение в счет: хлопков много, очень много, сбиваюсь после тридцатого.

Когда спектакль заканчивается и мы, взявшись за руки, выходим для финального поклона, я вижу взгляд Рэма и на этот раз в нем нет ни издевки, ни насмешки. Он, кажется, сражен наповал и даже не сразу вспоминает, для кого принес цветы. Влад опережает его и вручает мне огромный букет лилий. А когда приходит очередь Рэма и он оказывается передо мной, я улучаю момент, чтобы отступить и подтолкнуть вперед Маришку. Ловкость рук и никакого мошенничества — и вот уже желтые герберы в руках непревзойденной Ромми. Рэм зыркает на меня с уже знакомым раздражением, но я лишь пожимаю плечами и еще раз чмокаю Маришку в щеку: она, черт побери, заслужила букет!

— Ну что, отпразднуем премьеру? — предлагает Машенька, когда с поздравлениями покончено.

Я хватаю ничего не подозревающих «братиков» под руки и, улыбаясь на все тридцать два, говорю:

— А как же, но я со своим!

Глава шестнадцатая: Рэм

Что, мать его, я только что видел?

Этот вопрос гложет меня все время, пока мы идем по каким-то сырым кирпичным коридорам, освещенным светом ламп в дырявых плафонах. Приходиться уклоняться, чтобы не угодить в паутину проводов, которые — я в этом не уверен — не факт, что обесточены.

Моя Бон-Бон идет впереди и мне, странное дело, впервые не хочется опустить взгляд на ее задницу. Не потому, что меня перестал вдохновлять вид ее туго обтянутого джинсами «персика», а потому что я до сих пор под впечатлением от увиденного. От страсти, с которой Бон-Бон отдалась роли, от нежности в ее голосе, когда она шептала о любви, от того, что слезы над телом мертвого любимого были настоящими. Как бы странно это ни звучало, но я не могу отделаться от мысли, что на сцене она была настоящей, а спектакль начался после занавеса.

— Куда мы идем? — шепчет Влад, когда окунаемся в очередной коридор. На этот раз — почти черный от отсутствия нормального освещения.

— Прикопают где-нибудь? — иронизирую я. — Вдруг, шутка не удалась.

— Эту прерогативу я оставлю эксклюзивной для себя, — чуть поворачивая голову, не сбавляя шаг, бросает Бон-Бон.

Я чуть не силой удерживаю себя от колкости в ответ. Черт знает почему не хочется с ней спорить. Видимо, жаль разрушать очарование момента: того, в котором моя малышка была искренней и нежной. По меньшей мере три раза я завидовал перекачанной девахе, которая убедительно изображала женскую версию Ромео: когда Бон-Бон ее обнимала, когда держала за руки и когда не хотела отпускать перед рассветом.

Вскоре наше паломничество заканчивается в крохотной комнатушке, чей убогий вид не скрашивают даже щедро развешенные на стенах современные плакаты и постеры. На поцарапанном совдеповском столе ютится чайник, поднос с печеньем, конфетами, блюдо с фруктами, бутылка дешевого шампанского. Здесь так тесно, что мы едва вмешаемся. Бутылку вручают Владу и он мастерски, почти беззвучно ее вскрывает, разливает «шипучку» по пластиковым стаканчикам.

— За наших звезд! — тостует та, кто у них за режиссера.

Я нахожу Бон-Бон взглядом — и замираю, потому что вижу, что она тоже смотрит на меня. Глаза в глаза, словно чертов гипнотизер. Не отвлекается даже когда прикасается губами к стаканчику, поднимает его, делая жадный глоток. И я вдруг понимаю, что вторю ее действиям шаг в шаг, словно долбанная марионетка. Я фокусируюсь на ее влажных от шампанского губах, жадно ловлю движение языка, которым моя малышка слизывает влагу. И, блядь, делаю то же самое! Я, мать его, кобра, а она — мой факир.

— А ты правда автоконструктор? — спрашивает кто-то справа.

Момент рушится.

Я злой. Настолько злой, что не замечаю, как сминаю стаканчик в кулаке, и остатки шампанского растекаются по ладони. Раздраженно стряхиваю их, пытаясь вернуть ход мыслей до того, как меня так нагло из них вытряхнули. Кажется, я собирался схватить Бон-Бон за руку, затащить за угол и сделать так, чтобы у нее губы болели от моих поцелуев. И по ощущениям, это было чертовски близко к реализации. Поворачиваю голову, почти готовый поблагодарить свою спасительницу за то, что уберегла от глупости, и вижу, что это — блонди, Санчо-Панса. Ну как же без нее.

— Правда, — отвечаю сухо.

Блонди очень наиграно начинает елозить во рту дольку яблока. Выглядит это ужасно, я даже не пытаюсь скрыть брезгливость, но ее мозгов не хватает даже, чтобы понять очевидное, иначе зачем продолжает?

Когда поворачиваю голову к Бон-Бон, то она уже стоит спиной и, выставив руку с растопыренными пальцами, воодушевленно, во всех подробностях пересказывает предложение руки и сердца. Судя по обрывкам фраз, это было очень предсказуемо и сопливо. Хотя, Ольге я предложение сделал после того, как неделю, словно кролик, жарил одну рыженькую цыпочку. Почему-то после такого марафона понял, что в качестве жены Ольга полностью меня устроит. Набрал ее номер и сказал, что заеду к ней в обед вместе с кольцом.

— Сначала мы сделаем карьеру, — щебечет моя малышка, пока я рукой отвожу чью-то ладонь с новой порцией шампанского. Не люблю я эти девчачьи сладости. Вот от хорошего вискаря бы не отказался, но откуда он у этих аматоров. — Потом купим дом. Трехэтажный. С зимним садом.

Пока она продолжает озвучивать свою мечту, я ловлю себя на том, что улыбаюсь. Трехэтажный дом? Розарий? Плетеная мебель на крыльце? Она мечтает о таких простых вещах, а корчит из себя непонятно что. Что-то во всем этом заставляет меня чувствовать себя неуютно. И несмотря на то, что я не хочу оставлять мою малышку, я разворачиваюсь — и валю на хер с этого праздника жизни. Хватит, иначе волна идиотских мыслей прорвет плотину моего благоразумия. Влад, конечно же, отвезет Бон-Бон домой, можно не волноваться.

Я успеваю пройти добрую часть этого вонючего лабиринта, прежде чем понимаю, что кто-то идет за мной следом. Оглядываюсь.

— Ты не сказал, как тебе постановка, — улыбается Бон-Бон, закладывая руки за спину и театрально изображая девочку-припевочку. Еще бы носком пол поковыряла.

— Понравилась, — отвечаю я, непроизвольно делая шаг по направлению к ней.

— Скупо, братик. — Она тоже делает шаг, но к стене.

— Я вообще очень неэмоциональная сволочь, — отвечаю я. И снова к ней.

— Надеюсь, ты понимаешь, что я не прощу, — говорит Бон-Бон. Шаг — и ее спина прижата к кирпичам.

— Предвкушаю месть, — вторю я, «запирая» Бон-Бон в клетке своих поставленных по обе стороны ее головы рук. — Дашь подсказку?

Она дурманит запахом сладкой груши и своими девственно чистыми от помады губами.

— Конечно, не подскажу, — шепчет моя малышка. Таким голосом, что, будь я проклят, если в эту минуту мы не думаем об одном и том же. — Поверь, на этот раз я точно постараюсь отбить у тебя охоту вмешиваться в мою личную жизнь.


— Ты же понимаешь, что даже если бы была возможность переиграть, я бы этого не сделал? — говорю я, пытаясь — из последних сил! — не смотреть на ее губы. Проблема в том, что и взгляд глаза в глаза не очень успокаивает. — Кстати, я ждал стриптиз.

— Прости, братик, но в программе он заявлен не был. Жаль, что тебе пришлось потратиться на то, что ты и так видишь каждый день.

Она щебечет, словно маленькая колибри, которую я, если бы захочу, могу легко раздавить в кулаке. Смять. Превратить в горстку разноцветных перышек и стряхнуть с ладони. Мне нужно доминировать над ней. Нужно показать, что в наших пикировках нет совершенно никакого смысла, потому что если она подчинится…

Я не успеваю закончить мысль, потому что Бон-Бон резко и проворно выскальзывает из моего плена, и уже я оказываюсь прижат к стене: жестко, словно какой-то мальчишка, которого впервые в жизни сейчас будут целовать. Даже оторопь берет, ведь к такому повороту событий я точно не был готов. Моргаю, пытаясь сфокусироваться на происходящем, но все, что вижу перед собой — лицо моей малышки. Проклятье, да она висит на мне, словно маленькая обезьянка!

Руки инстинктивно тянутся, чтобы подхватить ее под бедра, но Бон-Бон тычет пальцем мне в нос и предупреждающе шипит. Ее лицо снова так близко, что я готов продать дьяволу душу за возможность просто лизнуть уголок ее рта, попробовать, такая ли она обезбашенная на вкус, как мне кажется. Но, хоть теперь мы ближе, чем мгновение назад, и ее ноги плотно обнимают мою талию, я чувствую, что момент интимной тишины полностью уничтожен. Кто бы ни была эта девица на мне, она скорее выцарапает мне глаза, чем даст притронуться к себе хоть пальцем. И меня не тянет рисковать проверять эту догадку. Поэтому я просто стою, навалившись спиной на стену и пытаясь держать руки вытянутыми вдоль тела, чтобы окончательно не слететь с катушек. Вот только члену в штанах от этого не легче.

— Вот что, дорогой братик, — говорит она с наигранной веселостью, — давай-ка сразу проясним кое-что. Ты можешь мнить себя кем угодно: хоть богом секса с роскошным телом, хоть уником с кучей денег. Мне — плевать. Потому что ты, — она принимается загибать пальцы, — на десять лет старше меня, мой сводный брат, не соответствуешь моим личным вкусам и вообще не тот мужчина, с которым я бы стала связывать свою жизнь, даже если бы все остальные особи мужского пола вымерли. Я обручилась и, в отличие от тебя, всерьез отношусь к институту брака и семейной жизни. И знаю, что такое верность.

— Прекрасно, блядь, — огрызаюсь я, взбешенный ее бравадой. Хочется стряхнуть с себя эту лиану, освободиться. Да что там — тупо избавиться от ее запаха, ее губ, ее голоса и ее охренительных ног, которые держат так крепко, будто вопреки всем своим словам Бон-Бон собирается трахнуть меня прямо здесь и сейчас. — Буду знать к кому обращаться за уроками верности.