Дарья Волкова - Мандаринка на Новый Год (СИ)

— Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

Руки его не промедлили ни секунды. Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало. Странно, неправильно и непривычно не хватало.

Они стояли так, обнявшись — стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было все равно. Он стоял, прикрыв глаза и прижавшись щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо…

Еще чуть приподняться, чтобы дотянуться губами до уха.

— Простил?

— Да что ты такое говоришь! — руки его сжимаются еще крепче. — Я тоже тогда… отличился. И ты прости меня, пожалуйста. Я просто тогда уставший был ужасно. И не надо было мне приезжать. Но я…

— Тшшш… Не надо… — выдохнула ему на ухо. А потом отстранилась. — Давай посидим где-нибудь, а? Поужинаем, поговорим? Я так… — она осеклась. Но несказанное «соскучилась» все равно будто бы прозвучало.

— Пойдем, — улыбнулся — немного растерянно и радостно одновременно. — Тут недалеко есть пиццерия. Ничего особенного, но не отравят точно.

Крупная рука в черной кожаной перчатке уверенно обхватывает изящную ладошку в ярко-синей.

Ей есть не особенно хотелось, но она все равно себе заказала, просто чтобы Нику не было неловко — он-то отсутствием аппетита традиционно не страдал. А ей, вместо того, чтобы кушать самой, почему-то хотелось смотреть, как ест он. Странное желание какое-то, абсурдное. Неприлично это — смотреть, как человек ест. Но хотелось.

А потом, когда они уже пили кофе, Люба попросила его:

— Ник, расскажи мне про эту женщину.

— Да это мама мальчика, которого я сегодня ночью оперировал.

— Вот и расскажи мне, почему она плакала у тебя на груди.

— Ну, если тебе это интересно…

— Очень.

На лице Ника отразилось явное изумление, но комментировать не стал, вместо этого послушно пересказал трагическую историю семьи Луцык.

Его рассказ Любу потряс. Особенно та часть, что касалась Глеба Николаевича.

— Господи, ужас какой. Несправедливо, что она его обвиняла. Я понимаю, что горе у человека. Но назвать твоего отца убийцей… — Люба покачала головой. — Кошмар.

— И, тем не менее, — Ник пожал плечами. Дым от чашки с кофе искажал выражение глаз. — У каждого врача есть свое персональное кладбище. И у моего отца в том числе.

— А у тебя?

— Пока нет. Но оно обязательно будет. Иначе не может быть. А я пока морально готовлюсь… к его открытию.

Люба не знала, что на это сказать. На эти страшные, если вдуматься, слова, произнесенные ровным тоном. Просто не знала. И поэтому…

— Ник, как ты думаешь… — она придвинулась к нему совсем близко. — Если я тебя поцелую, как скоро нас выгонят?

— А ты поцелуй. А я попробую отбиться от охраны. Не зря же я восемь лет вольной борьбой занимался…

Наверное, на них снова пялились. Но ей, как и ему — плевать. Нет, она не позволила себе целовать его так, как хотелось. Просто нежные касания — в уголок губ, в верхнюю, в нижнюю. Сносило крышу от другого. Его пальцы пробрались под манжету блузки и гладили запястье — то размеренными круговыми движениями, то плотно потирая место, где бился пульс. Ровно такими же движениями, которыми он гладил ее совсем в другом месте.

Отстраняться пришлось резко, на клочках, остатках приличного воспитания хорошей девочки. Но руку ее Ник так и не выпустил, крепко перехватил запястье.

— Любаш… У меня есть вариант… как мне реабилитироваться за свой прошлый провал…

— Тебе не за что реабилитироваться!

— Есть за что. В общем, у меня есть друг. Со своей квартирой. Если ты не против, то я…

Люба слегка покраснела. Хотя… Чего уже стесняться?

— Не против.

— Я переговорю с ним, и тебе позвоню, хорошо?

— Ладно. Пойдем? Поздно уже.

— Пойдем.

— Проводишь меня домой?

— Люба! — он сказал это как-то даже не то, чтобы серьезно — строго. — Я, конечно, звероящер, но немного… прирученный. Что ты обо мне так думаешь, будто я совсем… хам какой-то невоспитанный? Конечно, провожу. Это даже не обсуждается.

— Ну, тогда пойдем.

В квартиру Ник отказался заходить. Зато был поцелуй прямо у двери, в темноте подъезда — страстный, горячий, так, как они не позволили себе в кафе. И было совершенно невозможно оторваться от его губ. Невозможно. Пока подлый звероящер не нажал вдруг на кнопку звонка. Вывернулся из ее рук, чмокнул в лоб, шепнув: «Так и до секса в подъезде недалеко! Я позвоню. Пока». И был таков — лишь быстрые шаги по лестнице. Люба едва успела перевести дыхание, прежде чем открылась дверь квартиры. Ей показалось, что отец что-то заметил странное в ее внешнем виде, но никак не прокомментировал. А ведь раньше она себе такого не позволяла. Таким приключениям место в жизни школьницы-старшеклассницы. Ну, в крайнем случае — студентки. А она — взрослая работающая женщина! Люба усмехнулась своим мыслям. С Ником она почему-то чувствовала себя действительно как чуть ли не школьница. Девчонка. Лет на шестнадцать. Видимо, побочный эффект от того, что ты вляпалась в сексуальные отношения с другом детства. И время будто пошло вспять.

— Денис Валентинович, приветствую.

— И вам не кашлять, Николай Глебович, — пробасил в трубку Батюшко.

— Как дела? Как клиентура?

— Сплошные приятности перед глазами и денежный дождь в карманы. И так — с утра до вечера.

Ник усмехнулся. Дэн в своем неизменном репертуаре.

— Ну, а если серьезно?

— Да как обычно — без потрясений и бурь. Ты как? Все детей потрошишь?

— Не всем же так повезло с призванием, как тебе…

Тут хмыкнул уже Дэн.

— Ладно, этак мы паясничать долго можем, а у меня прием, между прочим. Ты зачем звонишь? По делу?

— По делу.

— Излагай.

— Дэн, квартира нужна.

Денис демонстративно вздохнул.

— Вот сколько раз я тебе говорил, Самойлов — в твои годы стыдно жить с родителями!

— Зато удобно!

— Угу. А как потрахаться, так: «Денис, дай ключи от квартиры!». Несерьезно, Николай Глебович. Хочешь иметь свободу половой жизни — снимай квартиру. Или бери ипотеку. С твоими родителями это вообще вопрос несложный.

— Батя, не учите меня жить. Лучше помогите материально.

— Голодранец! Ладно. У меня послезавтра дежурство в отделении. За ключами сам приедешь. И помни мою доброту.

— Спасибо, о благодетель!

— «Спасибо» в карман не положишь и в стакан не нальешь. Я жажду грязных подробностей. Она хорошенькая?

— Она красавица, — и тут же хотелось себе рот заткнуть. Вот кто его за язык тянул?

Дэн хохотнул.

— Ты научился убедительно врать, Коля. А то я не знаю твой вкус. Тебе же главное — чтобы дала без лишних разговоров. А внешность — дело десятое. Никакой любви к прекрасному.

— Я тебя переубеждать не собираюсь.

— А вот это подозрительно. Ты возбудил мое любопытство. Не оставить ли мне включенной веб-камеру?…

— Не пересчитать ли мне тебе зубы?

— Не очень вежливо по отношению к благодетелю.

— Ладно, увидимся еще. До встречи.

— Бывай, Казанова.

Ник позвонил и сказал, что договорился. С одной стороны, это замечательная новость. Она безумно хочет остаться с ним наедине за закрытыми дверями, только он и она, и чтобы не мешал никто хотя бы несколько часов. А с другой — это так… неприкрыто, откровенно. Встреча ради секса. Неужели это нормально? Тело сладостно предвкушало встречу, чувство собственного достоинства упрямо бунтовало. А Любе хоть разорвись!

Они условились, что она заедет за ним на работу, а оттуда поедут уже вместе. На место… хм… свидания. Ей так не удалось найти мир самой с собой. Внутренний голос шептал гадости, среди которых были такие слова как «бесстыжая» и даже «шлюха». Затыкался внутренний голос лишь когда она представляла, как Ник, обнаженный и напряженный, накрывает ее тело своим. Чуть остановку нужную не проехала, замечтавшись! А стоило выплыть из тумана чувственных мыслей, как зловредный внутренний голос затянул снова о том, достойна ли уважения та, которая так безропотно соглашается на интим — безо всяких прелюдий, ухаживаний, хотя бы флера приличий! Взять хотя бы прошлый раз… Как она докатилась до этого?! В общем, до Ника она добралась в состоянии войны сама с собой.

В последнее время жизнь его представляла череду совпадений: события просто не приходили в нее поодиночке, а непременно парами — чтобы нескучно было. Событиям. И ему заодно.

Ник стоял на крыльце и ждал Любу. Она опаздывала, но его это не удивляло. Он был готов ждать столько, сколько нужно.