— Такой! Когда ты забываешь обо всем этом! — он обхватил ее лицо ладонями, не позволяя отвести взгляда. — Такой, какой ты была только что! Когда тебе плевать на все — на обстановку, на то, как это выглядит, на… на все! Когда только одно имеет значение для тебя. Я! Я, черт побери! Когда ты меня так хочешь, что забываешь обо всем! Ты хоть представляешь, что я при этом чувствую?!


— А что ты чувствуешь?… — что-то неуловимо изменилось в глубине синих глаз.


— У меня башню сносит, Любка… — он шумно выдохнул. — От тебя. От того, что ты меня ТАК хочешь. Пожалуйста, — он приблизил свое лицо к ее совсем вплотную, глаза в глаза. Погладил большими пальцами идеальные скулы. — Пожалуйста, не стыдись этого. Не стыдись НАС. Того, что между нами происходит. Того, что мы так хотим друг друга так, что нам плевать на все. Пожалуйста…


Она, словно завороженная, кивнула.


— Ты хочешь меня?


Еще один медленный, завороженный кивок, не отрывая взгляда от его глаз.


— Покажи — как?…


Они по прежнему смотрят в глаза друг другу, и он не видит. Но чувствует — как коснулось его бедра ее колено, отведенное в сторону.


— Да, вот так… — выдохнул ей в губы. — Ты же знаешь, что я сейчас буду делать?


У нее уже нет сил даже кивнуть — она просто опускается ресницы в знак согласия.


— Ты хочешь этого?


Еще одно движение черных длинных ресниц.


— И я хочу.


А потом он стянул с нее это серое трикотажное платье, щелкнул застежкой бюстгальтера. И она осталась совсем голой. Обнаженная, с закрытыми глазами и разведенными бедрами. С ума сойти. Такая откровенная в своем желании. Только для него — такая.


В одно движение стащил толстовку.


— Малыш, приподнимись.


Она послушно приподнимает бедра. Ник прикрывает толстовкой диван под ней. Последняя здравая мысль — если они испачкают светлый бежевый диван, Дэн его живьем съест. А потом он опускается на колени перед ней. Прощай, разум. Встретимся позже.


— Положи мне ноги на плечи.


Она упоительно послушна. А он подсовывает ладони ей под ягодицы, обхватывает идеальные полукружия, словно берет в руки чашу. И испивает из нее.


Во второй раз не так. В первый раз для него было потрясение, откровение. В этот раз — чистейшее наслаждение. Упивается влажной нежностью кожи, запахом… его вообще никак нельзя описать — только наслаждаться. Какой же он был дурак, что раньше не… Нет, не так. Где она была раньше, чтобы он мог познать это с ней? Потому что только с ней можно вот так. Оказывается, когда ты делаешь хорошо другому человеку — то и сам нереально кайфуешь. Постепенно что-то начинает туго закручиваться изнутри — на собственные движения губ и языка, на ее ответную дрожь и звук царапающих обивку дивана ногтей.

Категорически не хватает пальцев, но положение рук он менять не рискует — потому что… Потому что чувствует, что она скоро… Прихватывает губами то, что сейчас более всего похоже на карамельку — твердую, гладкую, сладкую. И делает то, что с карамельками делать и положено. Ритмично, внутрь своего рта, поглаживая языком. Недолго.


Ее бедра неожиданно сильно сжимают ему шею, пятки твердо упираются куда-то в район лопаток, она выгибается навстречу, хотя и так они там плотно друг к другу. «Карамелька» пульсирует ему в губы. И тут его внезапно и остро накрывает собственное наслаждение.


Сил поначалу не было не то, чтобы встать — даже голову повернуть. Он так и стоял на коленях, еще вздрагивая, уткнувшись лицом между ее бедер. Ого, как бывает, оказывается…


— Ник…


Он, наконец-то, собрался с силами и поднял голову. Мелкие, осторожные, почти воздушные поцелуи… Люба попыталась свести ноги, но положение у нее для этого было совершенно невыгодное.


— Ник, иди сюда…


— Мне и тут хорошо, — продолжая легкие касания губами. — Тут такая красота…


— Ник!..


— Моя ссссобссственоссссть, — целуя слева от влажной полоски темных волос. — Моя прелесссть, — то же самое справа.


Люба вздрогнула — то ли от смеха, то ли от поцелуя.


— Ссссамойлов! Иди ссссюда! Я тебя потсссселую…


— Ну, ради этого только…


Вставать было непросто — сил, казалось, не осталось ни в руках, ни в ногах. Плюхнулся на диван рядом, потянул Любу за руку.


— Это ты иди сюда.


Она привычно устроилась на его коленях верхом, прижалась щекой к влажной груди. Он провел рукой вдоль ее спины. Идеальная. Совершенная. Его.


— Ну как, не стесняешься больше?


— Да поздняк уже метаться, — хмыкнула Люба.


— Вот и умница, — коснулся губами виска. — Так и надо.


— Ник, а ты… ты не будешь… не хочешь… еще раз?


— Неа.


— А… почему?


— А я уже. Во второй раз.


Люба отстраняется. Огромные распахнутые изумленные глаза. Офигенное сочетание с ее наготой и расположением верхом на него коленях. Руки сами собой сползают вниз по ее спине.


— Как?!


— А вот так. Знаешь, когда мне исполнилось четырнадцать, отец подарил мне книгу. Издательства «Просвещение», — Ник ухмыльнулся. — Называлась она — «Популярная сексология».


— Многообещающее начало, — хихикнула Люба, устраиваясь удобнее на его коленях. — Продолжай.


— Сказал, что, вместо того, чтобы слушать байки пацанов постарше, лучше получить информацию из проверенного источника. Ну, я и засел за книжку.


— Книжка-то хоть с картинками была?


— Вот картинки как раз мне в ней не понравились. Никаких фотографий, черно-белые рисунки с кучей цифр и сносок — как что называется. А еще в разрезе… бррр…


— А чего ты про нее вспомнил?


— Да я там про такую штуку вычитал… И долго думал, что такого не бывает. Сейчас вот убедился, что автор не соврал.


— Ты о чем?


— Это называется оргазм без эякуляции.


— Эя… что?! Коля, я тебя укушу!


— Кусай, — он наклонил голову набок. — Вот сюда.


— Нет, я серьезно. Ты нормально выражаться можешь?! Без этих заумных слов?


— Хочешь сказать, что не знаешь, что оно означает?


— Нет. А должна?


— Кошмар! Половая безграмотность населения достигла ужасающих размеров. Эй! Нежнее кусай. И лизни теперь. Да, вот так. Так, о чем это я?


— Просветитель, блин, — Люба устроила голову у него на плече. — Что такое эта твоя «эя»-штука?


— Она не лично моя. Она достояние всего мужского населения планеты Земля. Эякуляция — это семяизвержение.


— Ясно, — тон у нее чуть смущенный. — А сразу нельзя было так сказать?


— Откуда же я знал, что ты такая темная?


Люба хотела было еще поспорить, но вспомнила о начале разговора.


— То есть, ты?… У тебя был… оргазм? Когда ты меня…


— Угу. Одновременно с тобой, практически. Из-за тебя, я бы сказал. Ну, только что не в тебя.


— Не стесняешься? — она подняла голову с его плеча и заглянула ему в глаза.


— Вот еще! — фыркнул Ник. — Было очень приятно, не так ярко, конечно, как с эякуляцией, зато трусы остались сухие. По-моему, все отлично.


— Ты… ты циник!


— Я реалист, — усмехнулся он в ответ. А потом, вдруг перестав улыбаться: — Спасибо тебе.


Она снова смущенно уткнулась ему в шею. Вздохнула.


— Ник, а я еще хочу тебя спросить…


— Спрашивай, девочка. Что ты еще хотела узнать о сексе? Дядя Коля тебе все расскажет… Да что ж такое! У меня синяк будет!


— Это тебе за «дядю Колю», педофил несчастный!


— Злюка, — нейтрализуя руки хулиганке на коленях. — Что спросить хотела, Любава?


— Меня так только папа называет…


— Как? Любава?


— Да.


— А мне можно?


— Можно. Слушай, скажи мне — чем от тебя пахнет?


— В смысле — пахнет? — он как-то сразу напрягся. — Плохо пахнет? Потом?


— Тьфу, дурак! — Люба еще раз ткнулась носом в шею, втянула воздух. — Хорошо ты пахнешь. Очень хорошо. Только я не могу понять, чем. Что за парфюм, а, Ник? Опознать не могу.


— Я не пользуюсь парфюмом.


— Гель для душа?


— Нет.


— А… а чем пахнешь?


— Не знаю, — он пожал плечами. — Собой. А еще, наверное, детским мылом. И тальком.


— Ты пользуешься детским мылом и тальком?!


— Да.


— Почему?


— Потому что ничего другого мне нельзя.


— Почему?!


— Потому что я больной.


— В каком смысле?!


— В прямом.

Глава одиннадцатая, в которой содержится история болезни, а так же иные медицинские и физиологические подробности