Вечером перед репетицией дорогое белье Марджори стало причиной некоторых завистливых комментариев среди девушек в гримерной комнате. Она надела накидку, чтобы выйти за кулисы, и сбросила ее только в последний момент перед поднятием занавеса. Пока шло представление, Марджори чувствовала себя пристыженной и жестоко осмеиваемой всеми, гарцуя под ослепительным светом театральных рамп в нижнем белье. Она остро ощущала присутствие Дэна Воена и других толпящихся за кулисами актеров, спокойно наслаждающихся созерцанием шести раздетых девушек и отпускающих шутки. Она кидалась за накидкой каждый раз, когда выходила со сцены.

В конце репетиции помощник директора подошел к ней, отводя глаза и хмуря брови; ее сердце упало.

— Мистер Фламм хочет видеть тебя, Мардж.

Она взяла себя в руки и пошла в каморку из фанерных перегородок позади сцены, которую Фламм использовал как офис.

Это было сокращение, конечно. Со сверкающими глазами, еще более налитыми кровью, чем два года назад, и радушной отеческой улыбкой на лице, с пальцами, поочередно ласкающими его щегольскую зеленую изогнутую брошку и аккуратные седые волосы, Фламм объяснил, что бюджет превышен и он не может позволить себе оставить ее в спектакле. Марджори отчаянно предлагала работать кем угодно, отказалась от денег, причитающихся ей за репетиции, сказала, что возместит расходы на свою дорогу в Филадельфию на представление.

Он качал головой. Ее артистический дух замечателен, сказал он, но кровопийские правила Актерской лиги, которые погубили театр, не позволяют ему принять ее предложение.

— Каждый проклятый актер в спектакле может протестовать, моя дорогая. Они в основном помешанные на деньгах свиньи, эти актеры. Это не настоящие артисты Лиги. Скоро здесь не будет никакого Бродвея. Это всеобщее угасание, задушенное Лигой и Союзом рабочих сцены. Они будут сожалеть, эти два удава, когда обнаружат себя заваленными протухшими трупами. Тогда, может быть, они задушат друг друга до смерти и театр возродится вновь. Ах, но как это далеко от маленькой Мардж Морнингстар и ее проблем, не так ли? Моя дорогая, я страшно, страшно сожалею. Действительно. Ну вот, не шмыгай носом, убери носовой платок, малыш. Это не конец для тебя. Я надеюсь, что это начало, и славное начало. Ты не прошла незамеченной, дорогая.

Она подняла склоненную голову и взглянула на него.

— Честно, Мардж, ты ничуть не подходила к роли. Если бы я хотел сократить тебя, я бы позволил тебе уйти на второй день репетиций. Ты просто не выглядишь, как проститутка, моя дорогая. Ты гораздо более свежа и приятна. Это белье на тебе действительно превосходно, конечно. Неприятно то, что оно делает тебя еще менее похожей на плохую женщину. Я испугался, что ты выглядишь, как милая вассарская девушка, свежая, как после душа, начавшая одеваться для большого вечера. Сейчас, не дуясь, можешь ты понять, какое это драгоценное качество? Есть миллионы девушек на Бродвее, которые могут выглядеть, как вертихвостки. Где ты взяла эту комбинашку, моя дорогая?

— У Б-бергдорфа.

— У Бергдорфа, да? Что делает твой отец, Мардж?

— Ну… он импортер, мистер Фламм, — сказала Марджори с подозрением, что Фламм может дознаться.

— Дорогая Марджори, может, будет утешительно иметь роль звезды в блестящей комедии вместо того, чтобы болтаться в тривиальном фарсе? Потому что между тобой и мной, дорогая, — и мы можем быть откровенны теперь, — стоит этот «Плохой год». А вот эта пьеса — это кое-что другое, поверь мне! Он вынул из ящика стола ужасно потрепанный сценарий «Одолеть две пары» — вероятно, тот самый, который он вручил Марджори два года назад, и драматически хлопнул им по столу. Марджори стало смешно и противно.

Фламм выбрал ее в первый день репетиций, сказал он, на роль звезды в этой пьесе, это наиболее крупная возможность, на которую может надеяться молодая актриса; и теперь, этим самым вечером, необыкновенное очарование, которое лишило ее роли проститутки, убедило его, что Клариса была, по существу, предназначена Марджори для прорыва на Бродвей. Он приказал ей, чтобы она постигла Кларису всей душой, а затем пришла и встретилась с ним в день после премьеры «Плохого года».

Не вызывало никакого сомнения, что он действительно не может вспомнить Марджори. Она безучастно смотрела на него, пока он освещал сцену появления Кларисы, громоздкую и неуклюжую, и ждала, когда же он узнает ее. Марджори могла описать каждую деталь той первой встречи с ним, он даже комментировал ее имя, Марджори Морнингстар! Как могло это совершенно начисто исчезнуть из его памяти?

Но это было так. Старый мошенник проделывал это или что-то похожее на это так часто с таким множеством девушек, что Марджори была для него не более чем лицо на параде; и все же она пыталась найти способ наказать его, когда он провожал ее из офиса, впихивая сценарий ей в руку и открывая дверь.

— Это не конец, Марджори, поверь мне, не конец. Некоторые говорят мне, что это может быть началом дороги для нас обоих. Золотой дороги, моя дорогая, — воскликнул он, его глаза почти выскакивали из орбит, — славной дороги!

Марджори пошла в гримерную и собрала свои вещи, в том числе экземпляр предварительной программы Филадельфийского театра с ее именем в списке актеров. Она вяло принимала сочувствие девушек; на их вопросы о красной книжечке она пожала плечами и положила ее в свой маленький саквояж. Она попрощалась с «молчащими проститутками», с которыми делила гримерную. «Болтливая проститутка» неожиданно проявила сентиментальность, громко зарыдав и поцеловав Марджори. Дэн Воен стоял в ожидании ее в дверях сцены. Он сказал ей, чтобы она не унывала, что она великая актриса и он не хочет ничего другого, как встречаться с ней вечерами и натаскивать ее в методологии. Он предложил ей прогуляться в тот же бар, чтобы помочь ей забыть неприятности. Она отказалась, сославшись на головную боль, и, когда вышла на улицу, очень обрадовалась, что сделала так. Миссис Дэна поджидала в аллее у входа в театр, в ее глазах сверкали красные отсветы неоновой вывески.

Было около полуночи. Марджори купила утреннюю «Таймс» на углу отеля и криво написала на газете, что это Первоапрельский День Дураков. Она решила пройтись по Бродвею. Сверкающе желтый свет, казалось, растворялся в воздухе вокруг нее. Она шла в слепящей лучезарности электрических световых потоков. В ее прогулке не было плана, она просто гуляла, наслаждаясь холодным ночным воздухом. Чуть позже она вышла в сияющий сквер, а затем остановилась в туманном мраке Центрального парка с саквояжем в руках, глядя на отель, где год назад она отдала свою девственность Ноэлю Эрману. Она стояла и смотрела на окна отеля сухими глазами.

Затем она прошла в тоннель 59-й улицы. На площади Колумба Марджори остановилась возле мусорной корзины, открыла саквояж и вынула сценарий «Одолеть две пары». Она взглянула на тертую красную книжечку с улыбкой, которая по неразгаданности и тайной печали могла соперничать с улыбкой Моны Лизы, поймай ее художник. Сценарий упал в корзину с сухим шелестом и скрылся под кучей газет.

16. Билет первого класса в Европу

— Папа, я хотела бы работать у тебя. Есть ли еще то место?

Деловая страница воскресной газеты выпала из рук мистера Моргенштерна на пол, и он поставил чашку кофе на стол, щурясь на свою дочь, как будто она слишком ярко сверкала.

— Что?

Миссис Моргенштерн, безмятежно наливая кофе для Марджори, проговорила:

— Назмимова в юмористическом настроении этим утром.

Марджори сказала отцу:

— Я бы хотела выйти на работу. Завтра, если можно. Я стала лучше печатать и стенографировать. Думаю, что смогу быть полезной тебе. Я хочу иметь постоянную работу.

Сет перестал намазывать маслом кусок тоста.

— Мардж, о чем ты говоришь? Ты же едешь сегодня в Филадельфию на спектакль.

— Я не еду в Филадельфию. Я не участвую в спектакле.

Она рассказала своей семье о случившемся беспечно, но в душе боялась их реакции. Отец казался оглушенным. Сет сначала рассердился, потом понурился. Миссис Моргенштерн приняла новости с хорошим настроением.

— Я сожалею, дорогая. Ты, должно быть, очень расстроена. Но судя по тому, что ты рассказывала нам, это был негодный спектакль. Подыщется что-нибудь получше. Это было не очень приятно, как ни посмотри, что они дали тебе такую роль. Я всегда стыдилась сказать людям.

— Я согласна с тобой, мама, — вздохнула Марджори. — Я бы не смогла играть ее и рада, что от нее избавилась.

— Что же теперь? Неужели Бродвей полностью состоит из слабоумных? — сказал Сет, нахмурившись. — Я посмотрел кучу пьес в этом году и не видел еще молодых актрис, которые смотрятся лучше, чем ты. Большинство их не выглядели и вполовину так хорошо. Я видел, как ты играешь. Ты лучше, чем любая из них.

Марджори наклонилась над ним и поцеловала его в щеку.

— Вот верный брат.

Сет покраснел, поднялся и вышел из-за стола с подчеркнутой непринужденностью. Ему было семнадцать, он вырос еще на два дюйма, и его внешний вид часто менялся. Иногда, вот как сейчас, у него, казалось, было неограниченное количество локтей, ног и рук.

— Ладно… черт, я имею в виду… Не буду говорить об этом, потому что ты моя сестра. Я не думаю, что ты какое-то всемирное чудо. Но разве я был не прав?

— Я скажу тебе, Сет, — пояснила Марджори, — что ты не должен заблуждаться относительно моей дилетантской работы. Действительно, я выглядела симпатичной милашкой в «Пигмалионе» и «Кукольном доме». Эти роли как раз почти лучшие в мире. Мама могла видеть пользу в них.

— Нет, спасибо, — отозвалась миссис Моргенштерн. — Я не амбициозна, как ты.

— Девушки, о которых ты говоришь, имеют несколько скучных ролей на Бродвее, — сказала Марджори Сету. — Они не могут сделать что-то особенное с таким слабым материалом. Если они получают работу, значит, они симпатичные хорошие актрисы, наиболее способные.