Энтони Троллоп - Марион Фай

Были другие опасности, страхи перед которыми он не мог стряхнуть с себя. Возможно сомневаться, чтоб он имел сколько-нибудь определенную надежду на вечное блаженство в иной жизни. Он вероятно отгонял от себя мысли такого рода, не желая подвергать исследованию собственных верований. У многих в обычае совершенно притуплять свой ум в этом отношении. Предполагать, что такие люди придерживаются того или другого мнения относительно будущих наград и наказаний, значит приписывать им душевное состояние, до которого они никогда не возвышались. К таким людям принадлежал и мистер Гринвуд; тем не менее он чего-то испугался, когда эта мысль, относительно лорда Гэмпстеда, представилась ему. Это чувство было для него тоже, что для ребенка — пугало, для нервной женщины полувера в привидения, для меланхолика, одаренного воображением, страх пред неопределенным злом. Он не думал, что, замышляя такой поступок, он приведет себя в состояние, не соответствующее блаженной жизни. Мысль его не работала в этом направлении. Но хотя бы в этом мире не было наказания — хотя бы, даже, не существовало другого мира, в котором наказание это могло бы его постигнуть, тем не менее, что-нибудь дурное наверное его поразит. Мир в этом убежден со времен Каина.

Однако, всякие старинные поговорки настолько осилили его сомнение, что во вторник он положительно составил план. Тут явилась горькая мысль, что то, что он сделает, будет сделано скорей для блага других, чем для его собственного. Что узнает лорд Фредерик о своем благодетеле, когда наследует все фамильные почести, в качестве маркиза Кинсбёри? Лорд Фредерик не поблагодарит его, даже если б знал, чего, конечно, никогда быть не может. Почему эта женщина ему не помогает, она, которая подстрекала его к совершению преступления? Он думал обо всем этом, лежа в постели, но когда встал на следующее утро, то еще не окончательно отказался от своей мысли. Молодой человек выказывал к нему презрение, оскорбил его, был ему ненавистен. Ему казалось, что план его созрел. Оружие было тут — под рукой, — этого оружия он не покупал, но этому оружию невозможно было бы до него добраться, оно несомненно окажется роковым, если будет пущено в ход с той уверенностью, которую он сознавал в себе. Тем не менее, обдумывая все это, он смотрел на это не как на дело решенное, а только как на вещь возможную. Он посматривал на пистолет и на окно, приготовляясь подняться в комнату милэди, в среду, перед завтраком. Ровно в половине первого маркиза ежедневно навещала мужа, у капеллана теперь вошло в обычай посещать ее перед этим. Она несколько раз почти решалась сказать ему, что предпочитает, чтоб ее не беспокоили по утрам. Но она еще не собралась с духом это сделать. Она знала, что у нее, под влиянием гнева, вырвались слова, которые могли послужить ему орудием против нее.

— Лорд Гэмпстед будет здесь в половине пятого, можно сказать, среди ночи завтра, леди Кинсбёри, — сказал он, повторяя сказанное уже не раз. При этом он стоял посреди комнаты и смотрел на нее взглядом, который часто причинял ей страдание, но которого она совершенно не понимала.

— Я знала, что он будет.

— Неужели вы не находите, что это очень неудобное время, там, где есть больной?

— Он не потревожит отца.

— Не знаю. Будут отворять, затворять двери, слуга будет расхаживать по коридорам, внесут вещи.

— С ним не будет вещей.

— Это похоже на все его действия, — сказал мистер Гринвуд, желая заставить мачеху дурно отозваться о пасынке. Но направление ее мыслей изменилось. Она не сознавала причины, вызвавшей перемену, но решилась более не отзываться дурно о детях мужа, в присутствии капеллана.

— Полагаю, что предпринять тут ничего нельзя, — сказал мистер Гринвуд.

— Что ж можно предпринять? Если вы не сейчас уходите, то присядьте. Мне тяжело видеть, как вы стоите посреди комнаты.

— Не удивляюсь, что вам тяжело, — сказал он, усаживаясь, но опять на край стула. — Что мне тяжело, я знаю. Никто никогда не скажет мне утешительного слова. Что я буду делать, в случае чего?

— Мистер Гринвуд, что пользы в этих разговорах?

— Что бы вы сказали, лэди Кинсбёри, если б вам пришлось доживать век за проценты с одной тысячи фунтов?

— Я тут не при чем. Я совершенно не вмешивалась в ваши переговоры с лордом Кинсбёри. Вы очень хорошо знаете, что я даже не смею упомянуть ваше имя при нем, чтоб он не приказал выгнать вас из дома.

— Выгнать из дома! — воскликнул он, вскакивая со стула с живостью, совершенно ему несвойственной. — Выгнать из дома? Точно я собака! Никто не вынесет таких речей!

— Вы очень хорошо знаете, что я всегда была вам другом, — сказала перепуганная маркиза.

— И вы говорите мне, что меня выгонят из дома!

— Я говорю только, что лучше было бы ко упоминать вашего имени при нем. Теперь мне пора идти, он будет меня ждать.

— Он к вам совершенно равнодушен, совершенно.

— Мистер Гринвуд!

— Он только и любит сына и дочь, сына и дочь от первой жены; эту подлую молодежь, которая, как вы часто говорили, совершенно недостойна своего имени.

— Мистер Гринвуд, с этим я не могу согласиться.

— Разве вы этого не повторили многое множество раз? Разве вы не говорили: «Как славно было бы, если б лорд Гэмпстед умер!» Вы не можете отречься от всего этого, лэди Кинсбёри.

— Мне пора, мистер Гринвуд, — сказала она в смущении, выходя из комнаты. Он окончательно напугал ее и, сходя с лестницы, она решила, что она, во что бы ни стало, должна избавить себя от дальнейших интимных бесед с капелланом.

Мистер Гринвуд, оставшись один, не тотчас вышел из комнаты. Он снова сел, и сидел, продолжая смотреть в одну точку, как будто ему было на кого смотреть, продолжая сидеть на кончике стула, точно в комнате был кто-нибудь, кто мог бы заметить притворное смирение его позы. Все это делалось бессознательно, мысли его теперь были поглощены оскорблением, какое нанесла ему маркиза. Она покидала его в самую решительную минуту. Само собою разумеется, что когда он выражал ей сочувствие по поводу обид, причиненных «голубкам», он надеялся, что и она сочувственно отнесется к невзгодам, которым подвергали его. Но ей не было никакого дела до его невзгод, она жаждала одного: изгладить самое воспоминание о своих резких отзывах о детях мужа. Этого не должно быть! Нельзя ей дать ускользнуть от него таким образом. Раз составилась компания, ни один из компанионов не имеет права выйти из нее, когда вздумает, оставив бремя всех долгов на плечах другого. Разве все эти мысли, которые так тяжело ложились ему на душу в минуты получения телеграммы, не дело ее рук? Разве самую мысль подала не она? А теперь она его покидает. Ему казалось, что он сумеет так устроит дело, но ей не удастся сделать этого безнаказанно. Обдумав все это, он встал и медленно направился в свою комнату. Завтракал он у себя, а затем принялся за чтение романа, чему обыкновенно посвящал этот час дня. Не могло быть человека более аккуратного в ежедневных занятиях, чем мистер Гринвуд. После завтрака всегда являлся на сцену роман; но, перевернув несколько страниц, старик обыкновенно засыпал и с часок наслаждался безмятежным покоем, потом отправлялся на прогулку, после которой снова брался за книгу, пока не наставало время пить чай с милэди. Сегодня он совсем не читал, но и уснул не сразу…

Когда он проснулся и вышел пройтись, то почувствовал, что на сердце у него стало легко. Прохаживаясь взад и вперед по дороге, он уверил себя, что, в сущности, никогда ничего и не замышлял. Как бы то ни было на деле, тяжкое бремя свалилось у него с плеч.

В пять часов сам дворецкий доложил ему, что милэди, чувствуя себя не совсем хорошо, извиняется, что не может пригласить его пить чай, прибавив от себя, что, коли угодно, можно и сюда подать.

— Пожалуй, выпью чашку, Гаррис, — сказал капеллан. — Скажите, Гаррис, видели вы милорда сегодня?

Гаррис объявил, что видел милорда, тоном, дававшим понять, что его, по крайней мере, не согнали с глаз долой.

— Как вы его нашли?

Гаррису показалось, что маркиз нынче чуть-чуть больше на себя похож, чем за последние три дня.

— Отлично. Очень рад это слышать. Приезд лорда Гэмпстеда будет для него большим утешением.

— Так точно, — сказал Гаррис, который был совершенно на стороне лорда Гэмпстеда, в семейных распрях.

— Не худо было бы, если б он приехал в несколько более удобный час, — с улыбкой сказал мистер Гринвуд.

Но Гаррис находил, что час очень удобный. Милорд очень часто приезжает в такое время, в этом нет ничего дурного.

Последние слова Гаррис проговорил, держась за ручку двери, чем и обнаружил, что не жаждет продолжительной беседы с капелланом.

В понедельник на этой неделе, мистрисс Винсент необыкновенно долго засиделась в Парадиз-Роу. Так как она ездила туда всегда по понедельникам, то ни Клара Демиджон, ни мистрисс Дуффер не были особенно удивлены; тем не менее они заметили, что коляска простояла во дворе таверны часом долее обыкновенного, причем, конечно, не обошлось без нескольких замечаний.

— Она обыкновенно так аккуратна, — сказала Клара. Но мистрисс Дуффер заметила, что так как гостья засиделась долее часа, который обыкновенно посвящала своей приятельнице, то, вероятно, решилась уж просидеть другой. — На всех этих биржах за полчаса платы не берут, — сказала Гэмпстед Дуффер. Но длинный визит мистрисс Винсент имел гораздо большее значение. Им с кузиной пришлось обсудить многое. Последствием этого разговора было предложение, которое мистрисс Роден, в тот же вечер, сделала сыну, чем последний был крайне удивлен. Она желала, в самом непродолжительном времени, поехать в Италию и желала, чтоб он сопровождал ее.

— Что это значит, матушка? — спросил он, когда она попросила его сопутствовать ей, не объясняя причины, делавшей путешествие это необходимым. Она призадумалась, точно соображая: исполнить ли его просьбу, раскрыть ли ему всю тайну его жизни, которую она, до сих пор, скрывала от него.