— Само собой разумеется, что я не буду настаивать, — сказал он, — если вы находите, что не можете довериться мне.

— О, Джордж, это не хорошо с твоей стороны.

— Как же мне иначе выразиться? Возможно ли, чтоб я пустился в такой далекий путь, или позволил вам это сделать, не спросив даже о причине такого решения? Что я могу предположить, если вы откажетесь мне ответить, как не то, что существует какая-то причина, по которой вы не должны доверяться мне?

— Ты знаешь, что я доверяю тебе. Никакая мать никогда больше не доверяла сыну. Ты должен это знать. Тут дело не в доверии. Могут быть тайны, которых нельзя сообщить лучшему другу. Если б я дала слово, не хотел ли бы ты, чтоб я сдержала его?

— Таких обещаний не следует ни требовать, ни давать.

— Но если потребовали и дали? Исполни теперь мою просьбу; вероятно, что раньше, чем мы вернемся, все станет тебе ясно, по крайней мере так же ясно, как мне.

После этого он решился, без дальнейших расспросов, исполнить желание матери. Он тотчас стал хлопотать о необходимых приготовлениях к отъезду с таким удовольствием, точно путешествие это затевалось по его инициативе. Решено было, что они выедут в пятницу, проедут через Францию и туннель Мон-Сени в Турин, а оттуда в Милан. О том, что ожидало их далее, он в это время ничего не знал. Прежде всего ему было необходимо получил отпуск от сэра Бореаса; Роден сильно сомневался в успехе, так как в этом году уже пользовался отпуском. Эол оказался очень любезен.

— Как, в Италию? — сказал сэр Бореас. — Прелестно там, когда доберешься, по правде сказать, но скверное время года для путешествия. Неожиданные дела, говорите вы? С матушкой ехать! Не годится даме путешествовать одной. На долго ли? Сами не знаете? Что ж, возвращайтесь как можно скорей и только. А Крокера вы не прихватите ли с собой?

В это время Крокер уже подвергся новым нареканиям по поводу несовершенства своего почерка. Ему обещали, что простят ему какую-то вину, вызвавшую жалобу, под условием, что он прочтет страницу, писанную его собственной рукой. Но в этой попытке он потерпел полную неудачу. Роден не думал, чтоб ему можно было взять Крокера с собой в Италию, но устроил собственное дело и без этого.

Был другой вопрос, также требовавший разрешения. Шесть недель прошло с того дня, как он, с лордом Гэмпстедом, сделал полдороги из Галловэя в Гендон и приятель его потребовал, чтоб он не посещал лэди Франсес во время пребывания ее в Гендон-Голле. Роден ответил отказом, но до сих пор соображался с духом этой просьбы. В настоящую минуту, как ему казалось, настало время, когда ему необходимо было посетить ее. Они не переписывались со времени первых дней пребывании в Кенигсграфе, вследствие принятого ею самой решения. Теперь, как он часто повторял себе, они были также всецело разлучены, как если б каждый положил никогда больше не встречаться с другим. Он был человек терпеливый, сдержанный и от природы способный вынести такое испытание без громогласных жалоб; но он всегда помнил, как близко они друг от друга, и часто говорил себе, что едва ли может надеяться на ее постоянство, если не примет каких-нибудь мер, чтоб доказать ей свою верность. Думая обо всем этом, он решил, что употребит все старания, чтоб повидаться с ней перед отъездом в Италию. Если б его не приняли в Гендон-Голле, тогда он напишет.

В четверг утром он отправился в Гендон из Лондона и прямо спросил лэди Франсес. Лэди Франсес была дома и одна — буквально одна, так как во время отсутствия брата при ней не было никого. Слуга, отворивший дверь, тот самый, который впустил бедного Крокера и видел, как сильно испугалась его молодая госпожа, когда доложили о почтамтском клерке, не решился прямо впустить в дом второго такого же клерка.

— Пойду, узнаю, — сказал он, предоставляя Родену сесть в зале или оставаться на ногах, по усмотрению. Затем лакей, с проницательностью, делавшей ему честь, обошел кругом, чтобы влюбленный не знал, что одна дверь отделяет его от «предмета».

— Джентльмен в зале? — сказала лэди Франсес.

— Мистер Роден, милэди, — сказал слуга.

— Просите, — сказала леди Франсес, давая себе минуту на размышление, минуту, настолько короткую, что она надеялась, что колебание было незаметно. А между тем она сильно колебалась. Она категорически объяснила брату, что не давала никакого обещания. Она никогда никому не обещала, что не примет жениха, если бы он навестил ее. Она не хотела признать, чтобы даже брат, даже отец был вправе требовать от нее подобного обещания. Но мысли брата, на этот счет, были ей известны. Она сознавала также, насколько она ему обязана. Но и она настрадалась от долгой разлуки. Она находила, что иметь жениха, которого никогда не видишь и от которого никогда не получаешь известий, почти все равно, что не иметь никакого. Она точно в клетке билась, думая об этой жестокой разлуке. Она также размышляла о том, какое небольшое расстояние отделяет Гендон от Галловэя. Она, может быть, даже думала, что будь он ей так же верен, как она ему, он не посмотрел бы ни на отца, ни на брата. Теперь, когда он был у дверей, она не могла прогнать его.

Все это она обдумала так быстро, что приказание «просить» было отдано после едва заметной паузы. Через полминуты Роден был в комнате.

Должен ли летописец говорить, что они были в объятиях друг друга прежде, чем успели выговорить слово? Первая заговорила она.

— О, Джордж, как долго.

— Мне показалось очень долго.

— Но, наконец, ты пришел.

— Разве ты ждала меня раньше? Разве вы не согласились с Гэмпстедом и с твоим отцом, что мне не следует бывать?

— Оставим это. Теперь ты здесь. Знаешь, бедный папа очень болен. Может быть, мне придется туда ехать. Джон теперь там.

— Неужели ему так дурно?

— Джон уехал вчера вечером. Мы хорошенько не знаем, в каком он положении. Он сам не пишет, а мы сомневаемся, чтобы нам говорили правду. Я чуть-чуть не уехала с ним, и тогда, сэр, вы не видели бы меня… вовсе.

— Еще месяц, шесть недель, год, нисколько бы не изменяли моей веры в твою верность.

— С твоей стороны очень мило это говорить.

— Ни, я думаю, твоей веры в мою верность.

— Конечно, я обязана не отставать от тебя в любезности. Но зачем ты приехал теперь? Тебе не следовало приезжать, когда Джон оставил меня совсем одну.

— Я не знал, что ты здесь одна.

— Тогда, пожалуй, не приехал бы? Но тебе не следовало приезжать. Почему ты не попросил позволения?

— Потому что получил бы отказ. Ведь получил бы? Неправда ли?

— Конечно.

— Но так как я особенно желал тебя видеть…

— Почему, особенно? Я постоянно желала тебя видеть. То же должен был бы чувствовать и ты, если б ты был мне так же верен как я тебе.

— Но я еду.

— Едешь! Куда? Не на всегда же! Ты хочешь сказать, что переезжаешь из Галловэя, или оставляешь почтамт?

Тут он объяснил ей, что, насколько ему известно, путешествие будет непродолжительное. Он не оставляет своего департамента, но получил отпуск, чтобы ехать с матерью в Милан.

— Зачем, я даже и не могу себе вообразить, — сказал он, смеясь. — У матушки какая-то великая тайна, никаких подробностей которой она никогда еще мне не открывала. Все, что я знаю, это что я родился в Италии.

— Ты итальянец?

— Этого я не говорил. Я даже наверное не знаю, что и родился в Италии, хотя почему-то уверен в этом. Об отце моем я никогда ничего не слыхал, — кроме того, что он, без сомнения, был дурным мужем для моей матери. Теперь я, может быть, все узнаю.

Дальнейших подробностей их свидания незачем сообщать читателю.

Для нее это был день необычайно радостный. Жених в Китае или воюющий с зулусами — несчастие. Жених должен находиться под рукой, во всякую минуту, чтобы его можно было целовать или бранить, чтобы он ухаживал за вами или, что гораздо приятнее, позволял вам ухаживать за собой, как случится. Но жених в Китае лучше жениха в соседней улице или в ближайшем приходе, или в расстоянии нескольких миль, по железной дороге, — с которым вам запрещено видеться. Леди Франсес много страдала. Теперь несколько прояснело. Она посмотрела на него, слышала его голос, нашла утешение в его уверениях, насладилась давно желанным случаем повторить свои собственные.

— Ничто, ничто, ничто не может изменить меня, — говорила она. — Ни время, ничто, что может сказать отец, ничто, что может сделать Джон, не окажет никакого действия. Что касается до леди Кинсбёри, ты, конечно, знаешь, что она совершенно отказалась от меня.

Он объявил, что ему совершенно все равно, кто бы от нее ни отказался. Получив ее обещание, он был в силах ждать. На этом они расстались. Когда он ушел, она, не смотря на свою радость, не была спокойна и решила, что ей необходимо сейчас же написать брату, чтобы сообщить ему о случившемся.

Она села и написала следующее:

«Дорогой Джон,


С нетерпением жду вестей из Траффорда, хочется узнать, как ты нашел папа. Мне все думается, что если б он был очень болен, кто-нибудь сообщил бы нам истину. Хотя мистер Гринвуд сварлив и дерзок, он едва ли бы скрыл от нас правду.

Теперь я должна сообщить тебе новость; надеюсь, что она не очень рассердит тебя. Я тут не причем; не знаю, как я могла бы избежать этого. Твой приятель, Джордж Роден, был сегодня здесь и пожелал меня видеть. Конечно, я могла бы отказать. Он был в зале, когда Ричард доложил о нем, я, пожалуй, могла послать сказать, что меня нет дома. Но, мне кажется, ты поймешь, что это было невозможно. Как солгать человеку, когда питаешь к нему такие чувства, как мои к Джорджу? Как могла я позволить слугам подумать, что способна поступить с ним так жестоко? Понятно, что о наших отношениях все знают. Я сама хочу, чтобы все знали и раз навсегда поняли, что я нисколько не стыжусь того, что намерена сделать.