Поздравляю тебя с днем рождения! Пусть твоя жизнь с каждым днем становится все прекрасней, многогранней, насыщенней и ярче! Счастливы люди, живущие рядом с тобой! Желаю тебе непрестанно купаться в любви своих друзей и родных, которым судьба подарила драгоценную возможность греться в исходящем от тебя тепле, наслаждаться твоим остроумием и утешаться твоей мудростью.

Оставайся такой же цветущей, молодой, уверенной в себе и успешной. Множества тебе желаний и еще больше средств для их осуществления, душевного покоя и ощущения постоянного, непрекращающегося счастья!

Лучезарною улыбкой

Лица все озарены.

С днем рождения, родная,

Поздравляем тебя мы!

Пожелать хотим здоровья,

Счастья, радости, любви!

Ты своим теплом душевным

Озаряешь наши дни.

И улыбкой согреваешь

В хмурый, пасмурный денек.

Разве может быть с тобою

Кто-то сир и одинок?

Искры юмора метает!

Песни звонкие поет!

С днем рождения, родная!

Веселится весь народ!

Целую тысячу раз! Твоя Юлька.


P.S. Самые горячие приветы и самые сердечные поздравления от Франка и его родителей!

P.P.S. Деньги тебе на подарок твоя доченька заработала сама! А еще я наконец определилась с профессией — выбрала психологию, накупила целую кучу умных книг, а учиться решила все же в Сорбонне.

P.P.P.S. Я так соскучилась по тебе, моя мусенька! Весной хочу приехать, и Франк не возражает. Если, конечно, не помешает одно обстоятельство…


Что это за обстоятельство и почему может помешать долгожданному приезду, Юлька не расшифровала. И Маруся всю дорогу до Новишек мучилась догадками, что же это за неведомая напасть, и опасениями, что вдруг все-таки помешает. Но все заглушала сумасшедшая радость от одной только мысли, что наконец-то, наконец-то она увидит Юльку, свою ненаглядную, чудную, обожаемую дочку!

Кто еще скажет ей, Марусе, такие замечательные слова? Никто и никогда… Но какова заноза?! «Песни звонкие поет»…

Была у Маруси одна маленькая слабость: она очень любила петь и не отказывала себе в этом безобидном удовольствии. Правда, только когда была одна. Потому что природа начисто лишила ее и голоса, и слуха. Родители и Юлька над ней подтрунивали. При Романе она не пела никогда.

А под вечер разыгралась настоящая метель! И Маруся почти бежала, заслоняясь рукой от ветра и бьющего в лицо снега, чтобы быстрее сообщить Василию Игнатьевичу счастливую новость. «Дедунюшке», как называла его в своих письмах Юлька.

И когда, потопав в сенях валенками, распахнула дверь в горницу, счастливая, румяная с мороза, вся припорошенная пушистым снегом, увидела сидящего за столом Митю.

18

В Москву Митю и Чарли привез на своей машине отец Евгений. Первым делом подъехали на Лубянку к человеку из ФСБ, которому позвонили еще с дороги, отдали фотопленку и кассету, спрятанные до этого в тайнике жажелевской церкви, под охраной Господа Бога, как шутил батюшка.

Потом отправились к Мите. Это тоже было предметом долгого обсуждения: где остановиться — в гостинице или сразу пойти ва-банк и открыто заявить о своем возвращении. Фээсбэшник уверял, что для конспирации больше нет никаких оснований, да и батюшка призывал не миндальничать.

Охранники, узнав Митю, машину во двор пропустили беспрекословно, но Карцева, в соответствии с инструкцией, о госте предупредили. Впрочем, этого можно было бы и не делать, поскольку Гена беспробудно пил последнее время, не выпадая из стабильно сумеречного состояния.

Дверь открыла тетка и, не говоря худого слова, бухнулась в ноги. И только когда Митя поднял ее, заплакала, прислонившись к его плечу, обещая все вернуть, свое отдать, лишь бы племянник, которого она искренне считала погибшим, не помнил зла.

— Идите щец горяченьких поешьте. Я вот и пирожков напекла, — суетилась тетка. — А сынок-то мой, Каин окаянный, на подписке о невыезде. Я его с собой заберу, на старую квартиру. Я теперь там живу. А здесь все вычищу-вылижу, ни пылинки не оставлю…

— Забери, — согласился Митя. — Видеть его не хочу!

Но увидеть все-таки пришлось.

Пьяный Карцев сидел на диване, смотрел налитыми кровью глазами.

— Дурак! — сказал он и пьяно хихикнул. — Дуракам везет. Тебе всегда везло. Значит, ты дурак, — хрипло засмеялся Карцев, явно довольный столь удачно выстроенным силлогизмом.

— Замолчи! — бросилась к нему тетка. — Ни стыда, ни совести не осталось. Слава Богу, отец не дожил до такого позора. Разве мы так тебя воспитывали? Гена! Гена!!!

Но тот уже отключился: глаза его закатились, рот широко открылся, и Карцев начал тяжело заваливаться на бок.

— Боюсь, что сегодня он уже нетранспортабелен, — поморщился Медведев.

— Митя! — заплакала тетка. — Ведь он сынок мой единственный! Ну как я могу его бросить? Ведь он никому и не нужен, кроме меня. Ни жены у него, ни детей. Уж как я его просила, чтобы все по-человечески, как у людей, а он только отмахивался: «Подожди, мать, надо сначала бабок наковать побольше!» Вот через эти бабки все и зло!

— Ладно, тетя! — устало прервал ее Дмитрий. — Того, что случилось, уже не исправишь. Теперь надо думать, как жить дальше. Но я здесь, как ты понимаешь, тебе не советчик и не помощник…


Нинель он увидел на процессе, куда ее вызвали в качестве свидетеля. Она вышла давать показания, и в зале мгновенно установилась та благоговейная тишина, какая случается всякий раз, когда в центре внимания оказывается очень красивая женщина.

Пепельные волосы собраны на затылке в тяжелый узел. Строгое ярко-синее платье чуть ниже колен подчеркивает безупречную фигуру. Высокая, стройная шея, белые обнаженные до плеч руки. И эти широко распахнутые, ясные, васильковые глаза!

Судья, замотанная бесцветная женщина неопределенного возраста, невзлюбила ее с первого взгляда.

— Узнав о смерти Мити, я была просто раздавлена горем, — проникновенно заговорила Нинель. — И начала анализировать ситуацию…

— И анализировали ее четыре месяца? — насмешливо осведомилась судья.

— Да, — не дала себя обескуражить Нинель, — четыре месяца. И когда поняла, какую страшную роль сыграл в этом ужасном преступлении Карцев…

— А в каких отношениях вы состояли с Карцевым? — опять перебила судья.

— Мы… были близки, — испепелила ее взглядом Нинель, но голос остался ровным, спокойным. Она тоже умела властвовать собой. — Но любила я всегда только Митю и, когда узнала, что он якобы умер, впала в глубокое отчаяние. Карцев воспользовался моим состоянием и склонил к сожительству…

— Да ты за бабки отца родного до смерти затрахаешь, — подал голос Карцев. — Склонили ее…

В перерыве между слушаниями Нинель фланировала по коридору, но к Мите не подошла, хотя и бросала в его сторону многозначительные взгляды. А вечером, садясь за руль, он увидел, как она торопливо пробирается к нему между машинами, но ждать не стал. Она смотрела ему вслед, пока «ауди» не завернула за угол.

Но Нинель никогда не была закомплексованной дурочкой, всегда знала, чего хочет, и свято верила, что цель оправдывает средства. В данной ситуации она мечтала вернуть Митю и готовилась добиваться этого любыми доступными ей способами. И дело тут в общем-то было не в деньгах. Не только в деньгах.

Из великого множества ее мужчин только к Мите она питала некие чувства, казавшиеся любовью. И его отношение тоже было ей очень важно. Потому что он-то действительно любил ее, она знала, единственный на всем белом свете.

И через два дня, вернувшись вечером домой, Медведев застал в квартире непрошеную гостью. Нинель вышла к нему, лучезарно улыбаясь.

— Что ты здесь делаешь? — остановил он ее порыв.

— Хочу забрать свои вещи…

— Забирай и уходи. И верни мне ключи.

— Ключи лежат на столике в прихожей.

— Вот и отлично.

Он ушел в кабинет и плотно прикрыл за собой дверь. Разложил бумаги, но работать не смог — эта женщина волновала его. Надо было уйти отсюда прочь, а он сидел и смотрел на дверь. Знал, что она войдет. И она вошла.

— Митька… — Ее голос дернулся и сорвался.

Она приложила руку к горлу и шагнула к нему, но, натолкнувшись на его взгляд, замерла на месте.

Дмитрий видел, как она пытается что-то сказать, открывает рот, будто рыба, вытащенная из воды, как судорожно сжимают онемевшее горло тонкие пальцы с длинными кроваво-красными ногтями.

— Митька… прости меня. Ну, просто прости — и все! Давай начнем сначала. Без слов и объяснений. Без обид, без упреков. Будто и не было ничего — этого кошмара! А хочешь, скажи мне все, изругай последними словами. Я ведь знаю, что дрянь, продажная, расчетливая. Но сейчас мне ничего не нужно! Только быть с тобой рядом. Не гони меня, Митька! Не отталкивай, не бросай! Я ведь не люблю никого. А тебя люблю. Только тебя и люблю! И ты меня любишь, любишь, любишь!.. Ты же любишь меня, Митька… — не то спросила, не то внушала ему она.

И уже стояла рядом, обвивая белыми руками, прижимаясь молодым, горячим телом, и глаза смотрели в самую душу, не отпускали, и кружил голову пьянящий, нежный аромат ее кожи.

«Ведьма!» — подумал Дмитрий, уже не разбирая смысла произносимых ею слов, а только глядя, как подрагивают губы, о которых так тосковал в своей лесной глуши. И припал к этим губам, но не благоговейно, не как к живительному источнику, дарящему радость, а будто к чаше с ядом, смертельному зелью, несущему погибель, но оторваться уже не мог — слишком велико было искушение.