Дарья Плещеева - Массажист

Все, что Маша выкрикнула, было горестной правдой. И она правильно сделала, сменив объект своих нападок, хотя и тут была опасность настоящей ссоры: получалось, что Соледад влюбилась в пустое место, а потом, когда это пустое место ее покинуло, полтора года по нему тосковала, до такой степени тосковала, что потащилась на дурацкий бардовский фестиваль: вдруг встреча что-то в нем всколыхнет?

Но Маша решила единым махом вытащить все занозы.

– Ты на фестиваль ездила – слышала, что он там поет? Ничего же нового не поет! Спорю на самую большую бутыль «Метахи» – ты даже не пошла его послушать, а тусовалась вокруг да около! Сядь! То, что ты делаешь, – это все равно что стрелять из пушки по комарам! Они даже не поймут, что ядро пролетело, они не так устроены, чтобы это понимать? А против комаров что нужно? Яд нужен антикомариный! Пшикалка! Вот яд они поймут!

Соледад смотрела на подругу, не узнавая. Маша преобразилась так изумительно, что стал понятен интерес молодых любовников: от злобного возбуждения она очень похорошела, даже вытянулась вверх, шея удлинилась, грудь подалась вперед.

– Ну и что ты предлагаешь? – спросила Соледад. – Дихлофосом его облить, что ли?! Дустом посыпать?!

Маша рассмеялась.

– При чем тут он? Он – пустое место с дешевой гитарой! Я про тебя говорю! Кончай ты носить в себе этот гнойный нарыв и лечить его французским парфюмом. Ты думаешь, что от этой беды можно избавиться красиво – выйти на сцену и спеть благородный романс? А хрена с два! Не поможет!

– А что поможет?

– Поможет то, что ты перестанешь давить в себе нормальную женщину и делать из себя святую невинность. Ты же хочешь его убить не морально, а физически, но тебе стыдно в этом признаться, – сказала Маша. – Ты хочешь его по-настоящему проучить, но стыдно и страшно. А ты не бойся! Иначе ты никогда от него не избавишься. И никакие новогодние любовники эту дырку не заткнут…

Соледад хотела возразить, но промолчала. Маша была права: страдания затянулись только потому, что она просто не знала, как ей проучить человека с дешевой гитарой, чтобы и чувствительно получилось, и красиво, и бескровно…

– Ну хватит, – произнесла она наконец. – Время идет, а мы еще не придумали, что наденем.

– Мне-то проще, я уже новое черное приготовила, Наташка его поправила – блестки убрала, спереди вышила черным стеклярусом, ничего так получилось. Вот с тобой что делать?

– Пошли ко мне, посмотрим…

Поскольку они жили в одном подъезде, Маша даже не стала переодеваться, только завернулась в огромную шаль и опять стала похожа на бочонок.

В спальне Соледад стоял шкаф, доставшийся чуть ли не от прабабки. В этом шкафу можно было при желании поставить диван и жить, не ощущая неудобства. Сейчас он был забит тряпками, дорогими и не очень. Соледад распахнула ту дверцу, за которой висели концертные платья, вытащила их в одной охапке и кинула на кровать.

– Там роскошь не нужна, там поражать некого, – сказала Маша. – Я бы взяла зеленое – вроде бы блондинкам в зеленом неплохо… Обидно, черт…

С этими словами она подергала не зеленое, а густо-вишневое платье, действительно очень эффектное при соответствующем макияже и темных волосах.

Соледад поняла, что подруга имеет в виду: платье шилось специально для новогоднего банкета у богатого дядьки, где ожидались новые и очень перспективные знакомства. От Соледад с Машей требовались три романса в ретростиле, а вознаграждение зашкаливало все разумные расценки. Маша, трогая платье, безмолвно сообщала Соледад: только абсолютная идиотка могла отказаться от такого банкета…

– А давай рискнем… – Соледад стала раздеваться. – Попробуем на старых девах… Может, оно и ничего?..

Старые девы – это была неизменная аудитория в филармоническом зале, вечные поклонницы Соледад, многих из которых она уже знала в лицо. Приходили они поплакать. Именно для них подруги держали в репертуаре романсы, которые сами называли слезоточивыми. И царила полная гармония – на сцену выходила бледная темноволосая женщина с трагическим взглядом, пела про несчастную любовь, уходила с таким видом, будто в гримуборной ее уже ждут табуретка и намыленная петля. Теперь же гармония рухнула в тартарары – нужно было что-то другое…

Маша вынула из охапки и встряхнула зеленое платье, повернулась. Соледад стояла перед ней в бюстгальтере и трусиках. Маша, прищурившись, посмотрела на нее:

– Этот твой там тебя совсем не кормил, что ли?

– Кормил, – несколько удивившись, отвечала Соледад. О том, что продовольствие было куплено за ее деньги, она, естественно, не доложила.

– Странно… Ты здорово похудела.

– Не должна вроде…

Но зеленое платье, в последние месяцы узковатое, оказалось неожиданно широко в талии, и линия бедер тоже изменилась, и грудь приподнялась – впору обходиться без особенного, под концертное декольте, лифчика.

– Чем ты с ним занималась?

– Чем, по-твоему, можно заниматься в постели? – тут Соледад вспомнила странные подробности. – Ну, он еще мне массаж интересно делал…

– Эротический?

– В том-то и дело, что нет… Ничего страшного – я шаль накину, никто ничего не поймет.

– А что, черная шаль нас спасет! – обрадовалась Маша. – Ты еще перед концертом лимон съешь – и мировая скорбь на два отделения обеспечена!

Они снова стали подружками, впряженными в одну телегу, избегающими слов, способных вызвать разлад.

Но одна из них кое-что сегодня сказала, а другая услышала…

Н. переночевал на автовокзале.

Во-первых, он просто не знал, куда податься. Во-вторых, не желал никого видеть.

Пока ехали с Сэнсеем, ни словом не перемолвились, и это его вполне устраивало. Он принял решение, которое могло перевернуть его жизнь вверх дном, и хотел немного опомниться. А Сэнсей своим строгим молчанием показывал, до какой степени он недоволен приятелем.

Не то чтобы Н. стал за эти дни другим человеком… Это и невозможно – полностью перемениться лишь потому, что судьба свела с непонятной женщиной. Нет, другим он и не мог стать, просто его необычный дар, живущий в руках, слишком долго не знал развития – и вот пошел в рост, а в самой его глубине обозначился иной дар, тридцать лет спавший в виде зародыша, и тоже стал расти.

Если бы Н. мог отделить глаза свои от тела и отправить их ну хоть к потолку зала ожидания, если бы мог хоть на минуту дать им способность видеть сквозь плоть, он узнал бы о себе много любопытного. Возможно, этот трюк, превышающий человеческие возможности, даже был ему под силу – только он об этом и не задумался.

Сперва он вспоминал то, что было и прошло, все милые подробности, всю безмолвную нежность. Потом воссоздал в памяти последние слова Соледад. Она поставила условие – он согласился, что условие разумное. Но легко сказать – взяться за ум…

Бульдожкины родители в свое время расписали ему целую программу на десять лет вперед. Это был забавный период – Бульдожка ходила беременная, вся родня тихо радовалась, и с этой радости Н. могли перепасть немалые дивиденды. От него ничего не требовали, ему только предлагали и дарили. А он принимал как должное и отдыхал – водил Бульдожку на прогулки, массировал ей ноги, просто лежал вместе с ней на тахте и смотрел телевизор.

Так вот, бывшая теща имела каких-то приятельниц, а они – других приятельниц, и ниточка вела в медицинское училище. Кто сказал, что туда не принимают мальчиков? И кто сказал, будто там есть ограничения по возрасту? Теоретически на вступительные экзамены мог прийти хоть столетний бородатый дед – и, если бы он набрал нужные баллы, его бы приняли за милую душу. С этого начинался план действий – даже если у Н. вылетела из головы вся таблица умножения (а его сложные отношения с наличностью как раз на такую мысль и наводили), то общими усилиями его протащат в училище, а далее пусть хоть изредка ходит на лекции и вовремя является на экзамены. Можно, конечно, и купить диплом не мудрствуя лукаво, но тесть держал целую речь о знаниях, которые массажисту обязательно когда-нибудь пригодятся. Тесть хотел, чтобы в доме все было правильно.

Дальше теща воспарила духом и замахнулась на фельдшерские курсы – тоже вещь неплохая. Н. с ней уже не спорил – теще хотелось, чтобы зять, получив хоть простенькое медицинское образование, окончил для проформы еще курсы массажа и работал в поликлинике, там тепло и чисто, массаж всегда пользуется спросом, появится приватная клиентура, а главное – он будет занят целый день, да еще под присмотром знакомых, и сомнительные приятели отсохнут сами собой. Теща знала, что дочка затеяла этот брак ради ребенка, но надеялась, что упрямая девка одумается и не захочет оставаться одна.

Кроме того, теща видела в газетах рекламу курсов массажа и сама тоже ходила разминать спинку к какому-то знакомому дядьке, который брал с нее сущие гроши, но и работал соответственно. Особой разницы между спортивным и лечебным массажем она не видела и уровень Н. оценить не могла. Ей только все хотелось, чтобы он набрал побольше бумажек с печатями.

Вот сейчас об этих бумажках и о тещиных советах Н. задумался настолько основательно, насколько вообще мог. И на первое место выскочил вопрос о жилье. Где-то же надо жить во время учебы.

Учиться страшно не хотелось – Н. и так знал почти все, чему его могли бы обучить даже очень хорошие преподаватели, а школа медсестер внушала ему настоящий ужас. Однако условие… проверка на вшивость, если вдуматься… и шанс самому, предъявляя бумажку с печатью, ходить на мастер-классы знаменитых китайцев и японцев, а не попрошайничать у Сэнсея…

Был вариант, самый разумный из всех возможных: вернуться домой, к матери, найти хотя бы одноклассников, на два года бросить якорь, действительно получить диплом и даже заработать какие-то деньги. Таким образом решалась проблема жилья, но возникала куча других проблем – сидя в провинциальном городишке, в Большие Города не наездишься, а звать в захолустье Соледад он не мог. Если же видеться с ней раз в полгода, – то никакой свадьбы не будет никогда. Значит, нужно собраться с духом и искать шансы прямо здесь.