Ему было о чем подумать и кроме чужой бабушки. Он наконец попытался осознать, что делают его пальцы с подкожным металлом и как это у них получается.

Строить технические предположения он не мог – по физике, химии и математике имел сплошные двойки, откуда бралась тройка за четверть и за год, сам не понимал. Интуитивно он знал, как договориться с любой несложной техникой, но подвести под свои эксперименты с утюгом теоретическую базу не умел.

Вышедшая из тела хозяина пуля не просто вывалилась наружу и укатилась. Судя по всему, раневой канал вслед за ней стал зарастать, сцепились и спаялись кровеносные сосуды. Уж больно быстро хозяин выкарабкался из агонии. Буянил на носилках он, когда его несли в машину, совсем как здоровый.

Пальцы, значит, не просто выманили пулю, было что-то еще.

Получился выстрел наоборот. На пятачке, ограниченном колечком из пальцев Н., время потекло вспять – и человеческая плоть вернулась к тому состоянию, в котором была за секунду до выстрела. Вот что пришло в голову Н., мысль была неожиданная и какая-то чужая – в этой голове она зародиться и сформулироваться не могла. Но, если продолжать дальше в том же духе, получалось, что и частицы металла под его пальцами живут задом наперед – куда-то улетучиваются, оставляя подкожное пространство чистым, как у младенца.

Н. читал, разумеется, всякую ахинею про машины времени, темпоральных путешественников и прочие штуки. Но он прекрасно понимал, что к реальной жизни они отношения не имеют. Это было как с играми: главное – не заиграться и не стать эльфом навеки. Н. видывал «эльфийских девочек», по которым палата с мягкими стенками плачет. Они даже его, равнодушного к быту, приводили в изумление. Ибо эльфы не моются и не готовят пищу – все это как-то само у них образуется.

Поэтому он выкинул из головы вздор и стал собирать рюкзак. Сколько хозяин пробудет в больнице – неизвестно, а нужно быть готовым к тому, что явится, и укажет на дверь.

Но явился хозяин именно так, как положено правильному мужику, – с бутылкой. Поразив наповал всех врачей (рентгеновские снимки показывали след от раневого канала, значит, выстрел никому не померещился, но след был странный, научно никак не объяснимый), хозяин покинул больницу и приехал не домой, а прямо в свой офисный особняк.

– С меня причитается, экстрасенс! – сказал он и сразу послал кого-то в ближайший ресторан за контейнером закуси.

Одной бутылки оказалось мало, отправили гонца за второй и третьей. Н. мог пить, почти не пьянея, хозяин – тоже, они заперлись в фонвизинском музее и допились до полного братства и взаимопонимания.

В итоге Н. рассказал хозяину всю историю с Соледад, со всеми скверными подробностями. Он объяснил, что сам дурак, применил к себе и иные нехорошие слова, растолковал, что уже не может жить так, как жилось раньше. И пообещал, через каждые три слова пытаясь зарыдать, что вот теперь уйдет по трассе и будет идти, пока не свалится и не замерзнет в какой-нибудь канаве. В голове у него осень уже сменилась зимой, и картина смертного сна (тело, заносимое снегом, и запрокинутое собственное лицо – белое, ледяное, – и шум, и полосы света от фар проезжающих мимо тяжелых машин) представилась очень даже явственно.

– Идиот! – сказал ему хозяин. – Вот за что я тебя люблю, так это за твой идиотизм. Не пишет, говоришь? И на звонки не отвечает?

– Не отвечает, – согласился Н.

– А ты не думал, что она просто попала в беду? Вот как я? Лежит в больнице под капельницей? Что ей плохо? А ты из-за своих дурацких заморочек даже не пытаешься узнать, что произошло?! Идиот!

– Ни фига себе дурацкие заморочки…

– А я говорю – дурацкие! Если этот твой Сэнсей еще раз припрется, – мои орлы его так отметелят – долго не захочется… А ты тоже хорош! Думать-то иногда надо! Чуть совсем не скурвился… Ладно, все впереди, один хвост позади!

Н. посмотрел на хозяина с большим подозрением – тот явно что-то задумал.

Но хозяин был не лыком шит – сразу в своей затее не признался. Он еще раз наполнил хрустальные стакашки и произнес странный тост:

– Я тебя, дурака, сейчас уму-разуму научу. Когда я был в Испании, нам гид одну байку рассказал. Про такого же, как ты, дуралея. Тот пошел в паломничество – есть там у них город Сантьяго-де-Компостела, они все туда ходят. Шел, шел и согрешил – завалил в кустах одну молоденькую паломницу. Потом пришел в ужас – это ж надо, шел к святой цели и так оскоромился. Начал искать монаха, чтобы исповедаться. И пришел к нему под видом монаха дьявол – в рясе, как полагается. Ну, выслушал и говорит: ты, блудный пес, чтобы избавиться от искушения и от греха, должен взять нож и отчекрыжить ту часть тела, которой согрешил. Логично ведь? Логично! Тот дурак взял нож и отхватил себе весь прибор. А потом истек кровью и помер, не дойдя до Сантьяго-де-Компостела. Чего дьявол и добивался! Понял, нет? Не понял? Пей, чудик. Ты меня вытащил – и я тебя вытащу…

Глава семнадцатая

Соледад была очень недовольна своей новой жизнью. Как будто ей промыли глаза – она вдруг стала видеть все скверное и неприятное вокруг себя, чего раньше не замечала.

Куда-то подевались все маленькие радости. Она раздалась в груди и в бедрах, пришлось заказывать новые концертные платья, темно-синее и лиловое. Раньше встречи с портнихой ее развлекали: обсуждение фасона, отделки, кроя, затем примерки, наконец, получение готовой вещи в прозрачном чехле – все это грело душу. Сейчас она еле заставила себя устоять на месте, когда с нее снимали мерку. Портниха вела себя отвратительно, сыпала плоскими шуточками, эскиз набросала такой, что тошно сделалось. И удивленно уставилась на Соледад, услышав наконец горькую правду о себе, своей неряшливости, своей бестолковости и прочих неприятных качествах. Маша, которая сидела за столом и листала журналы, тут же вмешалась – и это тоже было гадко, как будто Соледад нуждалась в ее помощи…

Ссориться с Машей Соледад не стала, но запомнила, крепко запомнила эту сцену.

Обычно она, идя по улице, мало внимания обращала на прохожих – больше смотрела на витрины. Теперь витрины утратили былую притягательность – она разглядывала лица и фигуры, ища для них обидные сравнения.

Наконец, напала на нее страсть к музыкальной критике. У нее была своя фонотека, примерно половину которой составляли романсы в исполнении мэтров, звезд, любимцев и любимиц публики. Нельзя всерьез относиться к корявым дореволюционным записям – хорошо, что хоть такие сохранились, но Соледад, сорвавшись с нарезки, расчехвостила в пух и прах знаменитую Анастасию Вяльцеву.

С репетициями были сплошные недоразумения – голос слушался ее изумительно, дыхание не подводило, да только выпевать всерьез слова романсов она больше не могла. Это тысячекратное «люблю-люблю-люблю» сделалось хуже, чем зубная боль. Ей казалось, что имеет смысл подпустить иронии, но Маша возмутилась и заявила, что так исполнять «Мою душечку» может только отъявленная стерва, а хохот Соледад, самовольно вставленный в последний припев, вообще какой-то сатанинский. Соледад и это запомнила.

Только один человек не вызывал у нее теперь раздражения. Это был не Георгий – тот куда-то скрылся; очевидно, выжидал, пока Соледад освоится в своем новом качестве и перестанет кидаться на людей. Это был Игорь.

Игоря она знала больше десяти лет. Парень фактически вырос у нее на глазах. Насколько Маша была шумной и деятельной, настолько он вырос спокойным, даже неприметным. И в то же время Игорь был совершенно необходим Соледад – он искал для нее записи и даже ноты в библиотеках; он готовил ей кофе; когда у нее возникал конфликт с компьютером, очень быстро решал проблемы и необидно растолковывал, в чем ошибка. Сосед он был замечательный и, даже когда видел Соледад в полнейшем неглиже, не пытался приставать даже словесно, а не то чтобы руки распускать.

Разница в возрасте, которая сперва казалась непреодолимой – Соледад было, кажется, двадцать три, а ему тринадцать, – теперь сделалась незначительной. Игорь совершенно не походил ни на мачо, ни на романтического любовника, но Соледад уже обжигалась и на том и на другом. Она не строила никаких планов на Игоря только потому, что ей это пока не пришло в голову. Но могло прийти…

Маша не обращала особого внимания на перемены в настроении Соледад. У нее своих забот хватало – любовник-певец стал понемногу отдаляться, и она стремилась узнать причину. Соледад догадывалась, в чем дело, прекрасно понимала любовника и хотела только одного – чтобы Маша не опаздывала на репетиции. Им предстояло дивное гастрольное турне по Франции, Бельгии и Англии. По такому случаю следовало обновить репертуар и подготовить две программы. Решили, что в первую войдет русская классика, во вторую – русские же народные песни в такой обработке, что не всякая оперная певица справится, и арии из оперетт – кто их знает, этих эмигрантов, что у них в головах застряло и передается из поколения в поколение.

Репетиция была назначена на восемь. Соледад весь день не могла придумать, на что себя употребить. Наконец она вздумала спуститься к Маше пораньше – если та дома, то можно бы сразу и начать.

Дверь открыл Игорь, расхристанный, всклокоченный.

– Ты что, спал? – спросила Соледад.

– Спал.

– А мать где?

– Да кто ж ее знает… Где-то гуляет…

Соледад прошла в залу, где стоял рояль. Игорь поплелся следом.

– Совсем ты сдурел – спать по вечерам. А ночью что делать будешь?

– Ну, что – на форуме тусоваться.

Это была его новая игрушка – форум автоклуба. Игорь, водитель почти без стажа, живмя жил в Сетях и очень скоро стал на форуме родным. Ему предложили высокий чин модератора, и он провалился в Интернет окончательно. На работе он не отходил от компьютера, дома – тоже, и Маше это уже сильно не нравилось. Ребенок и без того фигурой в маму, а если круглосуточно сидеть, то будет еще хуже…

– А по кофейку? – спросила Соледад.

– А можно.