Письмо улетело, понеслось по кабелю, влилось в поток информации, что стремился от сервера к серверу вокруг земного шарика.

Н. задумался. А если эта шалава напишет «приезжай»? На какие шиши?

Но будет еще хуже, если она этого не напишет, вдруг понял Н. Потому что он ей нужен, хотя сама она может не понимать этого. Нужен, как парнишке, которого допекает астма. Нужен, возможно, и как Рогдаю, чтоб было перед кем покрасоваться стряпней.

Н. понимал это не умом, разумеется, а руками.

Рогдай закричал с кухни – ему требовалась помощь, он не мог одновременно придерживать дверцу старой духовки и добывать из нее гусятницу с тушеным мясом. Н. побежал на выручку, потом они разложили по мискам вкусную, хотя и чересчур острую, еду – экспериментатор Рогдай набухал туда всего, что имелось в его коллекции пряностей и специй. Грешно было потреблять это мясо помимо водки – у Рогдая и водочка нашлась, хорошая, не паленка. Водка и мясо привели приятелей в блаженное расположение духа, когда вспоминаются всякие смешные истории и смех выходит куда более сочный, чем на трезвую голову.

А пока они развлекались, на открытой странице почтовика в ящике Н. появилось-таки письмо. Но он этого не почувствовал – он был счастлив, сидя на теплой кухне, наслаждаясь славной едой, введя себя посредством водки в то состояние, когда мир ярок и прекрасен, а каждое слово собеседника – праздник для души. Он ценил эти передышки в бродячей жизни – и сейчас всей душой любил Рогдая.

Ему не хотелось думать о том, что настанет утро и Рогдай выставит его из дому – с плотно уложенным рюкзаком и бутербродом на дорогу. Ибо к Рогдаю придет мама – прибраться, а она страх как не любит сомнительных гостей. И придется по слякоти выходить на трассу.

Но письмо от Соледад лежало в ящике. А за окном, за пестрой занавеской, произошла отрадная перемена – похолодало и медленно падал осторожный снег.

Глава четвертая

В странном состоянии души и тела Н. вышел из электрички, впрягся в рюкзак и направился к метро. До встречи с Соледад оставалось около двух часов.

Сказать, что он рад, было бы неправдой – радость присутствовала, но тревога заглушала ее. Не могло все сложиться настолько удачно, обязательно должна была шлепнуться в бочку меда ложка дегтя, да и не простого, а ядовитого.

Эта самая ложка дегтя сопровождала Н. по жизни, вися над его золотистой головой наподобие дамоклова меча. Даже когда обстоятельства складывались для него идеально, вдруг возникал совершенно непредвиденный поворот.

Соледад все организовала воистину идеально. И это внушало тревогу.

Н. должен был встретить ее на вокзале, потом они бы поехали вместе к ее давнему другу, где для них уже приготовлена комната, чтобы четыре дня провести вместе – в тепле, в чистоте, в сытости, без забот – просто вместе. Ну и встретить Новый год, разумеется.

Все это было невероятно.

Н. достаточно часто получал щелчки по носу. Женщины быстро разгадывали его непригодность к реальной жизни. Сколь бы он ни был хорош в постели, а этого недоставало, чтобы хоть одна всерьез задумалась связать с ним жизнь. Бульдожка – и та, побывав в должности законной жены, от него отказалась. Вспоминая своих женщин, Н. не обнаружил в списке ни одной, что стояла бы так высоко на общественной лестнице, как Соледад.

Он понимал свой статус при ней – блажь, каприз. Но их переписка была подозрительно доброй – как если бы Соледад, признав все его недостатки малозначительными, выстраивала душевную близость. И это у нее получалось. И Н. еще больше беспокоился. Он устал от странствий и не верил, что эта женщина поможет ему остановиться.

Четыре дня. Еще одна передышка.

А где-то есть сад, и в глубине его – дом, выросший, как растение, живой дом, недосягаемый, как и все, что необходимо для тихого счастья души. Сейчас яблони стоят под невесомым грузом чистейшего снега, но лежит в той же развилке золотой кот и никуда не улетели певчие птицы – им там тепло. И попасть в этот сад невозможно – как бы Н. ни заглядывал туда через забор, приподнимаясь на цыпочки. Видеть себя сад позволял – и только. В который уж раз. Как будто дорога, ведущая по себе Н., легла кольцом вокруг старого шершавого забора.

Как вышло, что он отправился в странствие, Н. не мог бы объяснить. Само получилось. От города к городу, от клиента к клиенту, никому не нужен непрерывный массаж, всем нужны курсы по десять-пятнадцать сеансов. В каждом городе есть где остановиться, и если не старый диван, то угол, где можно лечь в спальнике. И так – десять лет.

Стало быть, впереди четыре дня в теплом доме, каждый день – горячий душ, завтрак, обед и ужин. (Надо признаться, что меньше всего Н. думал о своем вкладе во все это благолепие, – он вообще очень редко вспоминал о деньгах и продуктовых магазинах.)

Он дождался поезда и встал напротив двери нужного ему вагона. Люди спускались, обнимались с встречающими, тут же мельтешили носильщики и таксисты. Вдруг Н. увидел прямо перед собой хохочущее лицо.

– Не узнал? – спросила Соледад.

Узнать было мудрено. Она остригла длинные темные волосы и стала молодой блондинкой. Ну, не совсем блондинкой, на это у нее ума хватило, скорее светло-русой, немного темнее, чем сам Н., и с таким же золотистым отливом, но только у него этот отлив был погуще и волосы вились, а у нее остались прямыми и жесткими.

– Узнал! – и они поцеловались.

Снег падал на взъерошенные волосы Соледад, шапочку она держала в руке – хотела удивить Н. новой прической. Мороз еще позволял такое легкомыслие, было около десяти ниже нуля.

– Идем! – сказала она. – Я есть хочу!

Вещей у нее было немного – рюкзачок и сумка средней величины.

Прямо с вокзала можно было попасть в метро. Когда Соледад назвала станцию, Н. должен был бы забеспокоиться, но тревога отступила, ей не осталось места между двумя, что целуются на эскалаторе и говорят милую ерунду, которая вся сводится к обычному между мужчиной и женщиной «Хочешь? – Да!»

Последний день старого года был суматошным – Большой Город принарядился, расставил елки, предался безделью, выпустил на улицы Дед Морозов и Санта-Клаусов, объявил тысячу распродаж. Н. шел рядом с Соледад и наслаждался каждым мгновением. Они завернули за угол, пересекли сквер, и тогда он с недоумением уставился на роскошный подъезд старого дома – с серыми атлантами, один из которых честно подпирал балкон обеими руками, а второй – лишь одной, левой, а в правой держал маленькую арфу. Спутать этот подъезд с другим было невозможно.

Н. замедлил шаг. Вот уж в этот дом ему точно не хотелось.

Однако Соледад была так счастлива, что добрались, что вот прямо сейчас будет радостная суета в прихожей, поцелуи, тапочки, горячий чай, комната для блаженства, – Н. не стал ей возражать. Он вообще никому никогда не возражал.

Но на душе не то что кошки – тигры скребли. Вот она и появилась, ложка дегтя.

Следовало что-то соврать и сбежать, а он все шел и шел, в одной руке держа сумку Соледад, другой сжимая пеструю пушистую рукавичку.

Лифт (красное дерево? медь? коврик аж из Персии? зеркала, во всяком случае, безупречно целые!) доставил их на третий этаж, Соледад позвонила, дверь отворилась, красивый мужчина схватил ее в охапку, не боясь холодной куртки в капельках от растаявшего снега.

А потом этот мужчина увидел Н.

– Ну, здравствуй, – сказал он.

– Здравствуй, – ответил Н.

– Это про него ты говорила? – спросил мужчина.

– Про него! – сказала Соледад. – Где Юлька? Где все?

Но Юлька уже была в прихожей – тоже красивая, тоже нарядная, как ее муж, и принялась целоваться с Соледад, причем они говорили одновременно и как-то понимали друг друга.

Мужчина молча смотрел на Н. Н. смотрел на Соледад – причем мыслей в голове не было никаких. Наконец женщины угомонились, и Соледад стала расстегивать свою куртку.

– Давайте внесем ясность, – сказал мужчина. – Тебя мы любим, всегда тебе рады, комната готова – в общем, давай разувайся. А вот этот здесь ночевать не будет.

– То есть как? – спросила ошарашенная Соледад.

– А так. Ты уж мне поверь на слово, что основания есть.

– Какие? – задиристо спросила она.

– Серьезные. Не хочу в праздничный день говорить об этом.

Соледад повернулась к Н.

– Ты понимаешь, о чем он?

Н. не ответил.

История была дурацкая. Пару-тройку лет назад этот самый мужчина (о, как же быстро он заматерел, а был тоненьким кудлатым юношей с обязательным взором горящим, с невразумительными стихами, с полным отсутствием голоса и слуха, но с изумительным обаянием, опять же – гитара творит чудеса) устроил у себя дома квартирник, набилось человек тридцать, выступали двое – он сам и его приятель. Все куртки лежали кучей, Н. по доброте своей, а может, из покорности с этими куртками возился, куда-то их перетаскивал, когда людям не хватило места. В общем, пропал из одного кармана кошелек. Это стало известно после ухода Н. – он тогда остановился у странной пары, устроившей из квартиры в старом доме фантастический курятник с насестами.

Н. знал только то, что по карманам не шарил и кошелька не брал. Когда его нашли, он так и сказал. Но он ушел с квартирника первым – он хотел успеть на метро, потому что денег на такси, естественно, не имел.

Куда он подевался – никто не знал, нашли его не сразу, поставили ему в вину еще и это беззвучное исчезновение.

Оправдываться он не умел. Защитить себя не умел. Когда на него кричали – терялся. Крики, правда, были за пределами этой ухоженной квартиры, в которой сам воздух держал на весу тонкий аромат аристократической сытости. Ну и вот… ничего тут не забыли и ничего не простили…

Соледад долго не понимала, что это всерьез. Потом потребовала от хозяина правды. А ответ был:

– Ты оставайся, тебе мы всегда рады. Он нам тут не нужен.

– Вместе пришли – вместе и уйдем, – сказала она, застегнула куртку и гордо вышла на лестничную клетку. Н. последовал за ней.