Пользуясь тем, что Сайлас принес с собой лампу, Айрис украдкой рассматривала свою темницу. Потолок был низким, каменные стены сочились сыростью, а местами были словно изморозью покрыты россыпями мелких кристаллов. Она знала, что такие кристаллы часто образуются в подвалах – например, в подвале под магазином миссис Солтер такими кристаллами зарос целый угол. Значит, она в каком-то подвале, и скорее всего – все еще в Лондоне: в деревнях почти не встретишь домов с каменными погребами.

Лампа в руке Сайласа моргала и коптила, но он продолжал внимательно за ней наблюдать. Его взгляд резал как нож, обжигал как огонь. Казалось, он был способен высушить ее, превратить в уголь, в золу.

«На предмет, который изображаешь, нужно смотреть до тех пор, пока не сможешь воспроизвести его на холсте хоть с закрытыми глазами», – часто повторял Луис когда еще в начале их знакомства Айрис жаловалась, что слишком долгие сеансы ее утомляют. Сейчас она решила притвориться, будто снова позирует.

Я сижу в студии, твердила она себе. Все кости и все мускулы у меня ноют и болят, но это только от неподвижности, от необходимости часами сохранять одну и ту же позу. Глаза, которые смотрят на меня сейчас, – это глаза художника, глаза Луиса, наполненные желанием и любовью. Эти глаза – словно два озера, в которых можно утонуть; вряд ли она когда-нибудь сумеет подобрать краски, чтобы передать их цвет. Скоро, совсем скоро он скажет ей, что сеанс закончен и она может шевелиться…

Украдкой она поглядела на Сайласа и с трудом поборола дрожь. В его глазах был только голод, а его приоткрытый алчный рот напоминал каплю черной краски, разбегающуюся в воде, пачкающую и ее, и все вокруг. Усилием воли Айрис попыталась снова вызвать в памяти образ Луиса, который, постукивая кистью о мольберт, пытается запечатлеть ее в памяти, чтобы рисовать с закрытыми глазами.

Леди Гижмар…

Новая мысль пришла ей в голову, и она проследила за взглядом Сайласа. Он был направлен не на нее, не на ее бедра или груди, а на шею – на ту самую злополучную ключицу, которая, как она только сейчас поняла, видна из-под расстегнутого воротника платья. В этом взгляде было что-то такое, что Айрис попыталась отпрянуть, отодвинуться от Сайласа как можно дальше. Кажется, она начинала догадываться, почему он обратил на нее внимание, почему был так настойчив, хотя она игнорировала все его попытки свести с ней более близкое знакомство. Айрис помнила заключенное между двух стекол голубое крыло бабочки, помнила, как Сайлас похвалялся изготовленным им чучелом какого-то щенка… да и Луис как-то говорил, что Сайлас изготавливает для художников чучела, чтобы использовать их вместо живой натуры. Что, если он собирается сделать чучело из нее?! Сделать и поместить в свою коллекцию?

Айрис почувствовала, как по спине у нее потек пот, хотя в подвале было совсем не жарко. Какое жуткое занятие – собирать кости, кожу и части мертвых животных! Разве нормальный человек станет этим заниматься?

Не сразу Айрис поняла, что это ее крик отражается от стен, что это она кричит в неизбывном ужасе, совладать с которым ее воля была бессильна. И словно по сигналу, ее мочевой пузырь не выдержал. Айрис почувствовала, как горячая жидкость собирается под ней и стекает по ногам на пол.

Сайлас сидел в своей лавке на жестяном бочонке и держал в руках газету. В бочонке плавало в консервирующем растворе полтора десятка ворон. Раньше каждая ворона сидела в отдельной стеклянной банке в подвальной мастерской, но когда Сайлас стал переносить свои образцы в лавку, ему пришлось свалить их в жестянку подходящего размера. И он нисколько об этом не жалел! По привычке Сайлас все же залил трупики ворон раствором морской соли и квасцов, хотя на самом деле бочонок был для него всего лишь надгробием на могиле, где покоились его прежние, мелкие желания. Теперь они ничего для него не значили – в его сети наконец-то попалась настоящая добыча.

В лавке царил хаос, вещи и экспонаты были кое-как навалены друг на друга. Исчез прежний строгий порядок, исчезли до блеска протертые витрины, застекленные шкафы и аккуратные ряды банок с этикетками. Повсюду толстым слоем лежала пыль (Сайлас чихнул), да и запах усилился. Одна из самых больших колб треснула, раствор вытек, и голубиные сердца начали гнить, но ему было наплевать. Беспорядок в лавке странным образом гармонировал с нынешним состоянием его ума и дарил покой.

Снизу, из подвала, донесся слабый шум, и Сайлас встрепенулся, подумав о другом запахе, который вплетался в застарелую вонь гниющей плоти и консервирующих растворов. Это был запах мочи. Когда он ощутил его в первый раз, это привело его в смятение. Его Прекрасная Дама, его Леди Айрис, его Образец Совершенства не только рычала и кусалась, как запертый в клетку зверь, – она еще и обмочилась, и он не знал, как ему следует отнестись к этому факту. Едва поняв, что произошло, он просто повернулся и поднялся в лавку, оставив ее в подвале. В это мгновение ему хотелось оказаться как можно дальше от Айрис, которая неожиданно проявила себя как самый обычный человек со свойственной человеку физиологией. Но стоило Сайласу оказаться в лавке, среди знакомых и привычных предметов, как он тотчас начал представлять себе ее мочевой пузырь – розовый, блестящий и влажный, как персик со снятой кожицей. И тут же он вообразил этот мочевой пузырь отдельно от Айрис – высушенный, жесткий, беловато-серый, словно свиное ухо. Вот бы проделать этот опыт, подумалось ему, вот бы подержать его в руках!

Но сейчас у него были заботы поважнее, и Сайлас вернулся к газете, жалея, что не может читать достаточно быстро. Наконец он добрался до последней страницы, где размещалась игривая реклама туалетного мыла и духов для леди, и вздохнул с облегчением. Об исчезновении Айрис в газете не было ни слова. Значит, ее еще не хватились.

Внезапно Сайласу захотелось покинуть захламленную, пыльную лавку, и он потянулся к шляпе. Нет, не лавку… Ему хотелось, пусть ненадолго, оказаться подальше от Айрис. Даже когда его подвальная мастерская была заставлена банками и колбами с молчаливыми экспонатами внутри, она не казалась ему маленькой, но с тех пор, как там поселилась Айрис, ему почему-то было в ней тесно. Можно было подумать, что Айрис как-то чудовищно разрослась, разбухла, как сырое тесто, заполнив комнату своими мольбами, хныканьем и отвратительным запахом своей мочи. Хорошо еще, что ему пришло в голову привязать ее в сидячем положении и он не видит, какая она на самом деле высокая…

И впервые за все время в сердце Сайласа закрались сомнения в правильности своего поступка. Не свалял ли он дурака? Айрис оказалась не такой, какой он ее представлял, и теперь Сайлас боялся, что и вести себя она будет совсем не так, как он рассчитывал. Что, если она не сможет его полюбить? Что, если она останется такой же, как сейчас – озлобленной, упрямой, не поддающейся никаким уговорам, никаким доводам?..

И, нахлобучив шляпу, Сайлас отправился на прогулку. Стояло позднее утро, и омнибусы, катившиеся по лондонским улицам, были битком набиты спешащими на работу пассажирами. Провожая их взглядом, Сайлас подумал, что и сам слишком торопится. Ведь Айрис пробыла у него двенадцать, от силы – четырнадцать часов. Она растеряна, сбита с толку, напугана – так какого же «хорошего поведения» он от нее ожидает? Нужно дать ей время пообвыкнуть, подумать обо всем как следует, освоиться со своим новым положением. Он должен проявить терпение, должен прощать ей ее слабости и недостатки. Как же иначе? Ведь минувшей ночью он совсем не чувствовал обычного гнетущего одиночества, потому что рядом с ним было другое живое существо, другой человек.

Двигаясь неспешным шагом, Сайлас свернул на Риджент-стрит и ненадолго остановился у витрины кукольного магазина, чтобы понаблюдать за Роз сквозь стекло витрины. Он сделал это единственно для того, чтобы успокоиться и привести в порядок свои мысли. В полдень Роз вышла из магазина, и Сайлас незаметно пошел следом, гадая, куда она могла направиться. Роз привела его к пансиону на Шарлотт-стрит. Спрятавшись за углом, Сайлас видел, как хозяйка пансиона открыла ей дверь, и попытался представить их разговор. Хозяйка, несомненно, сказала, что Айрис нет дома и что вчера вечером она не вернулась, и Роз забеспокоилась – это было ясно видно по тому, как она нахмурила свой изрытый оспинами лоб, по ее слишком резким жестам и движениям.

От пансиона Роз направилась к дому Луиса и позвонила, потом стала стучать, но ей никто не открыл, и она в раздумье замерла посреди тротуара. Глядя на нее, Сайлас задался вопросом, как много Айрис рассказала сестре о нем, и пожалел о том, что не сдержался и схватил ее за руку на выставке в Академии. И как он только мог до такой степени потерять контроль над собой, совершить такую глупость?! Нет, теперь Айрис просто должна написать письмо, которого он от нее требовал. Должна. Другого выхода нет.

И, оставив Роз перед домом Луиса, Сайлас зашагал дальше по узким кривым переулкам, которые вывели его к Гайд-парку. Дорога была дальняя, он натер ногу, начал хромать и в конце концов остановил омнибус. Сидя на скамье, Сайлас глядел в окно и пытался вызвать в памяти запах Флик. От нее пахло чистотой, свежестью – не так, как от Айрис. Он помнил снежную белизну ее кожи, помнил, как она с жадностью набивала рот черными ягодами ежевики… Потом был провал – словно не хватало какого-то куска, и вот она уже лежит на траве, все такая же белая, но неподвижная и холодная.

Эти яркие, как вспышки фейерверка, картины и раньше, бывало, проносились в его мозгу, но он всегда старался прогнать их, чтобы ненароком не вспомнить что-нибудь неприятное. Флик убил ее отец, твердил себе Сайлас. Это он разделался с дочерью, а Сайлас только нашел тело, и точка! Или, может, он только вообразил себе это тело, вообразил во всех подробностях, а на самом деле Флик просто не выдержала и сбежала от отца в Лондон.