– Перестань молоть чепуху! Слышала бы ты, Гло, как интересно он рассказывает!

– Тогда просто завидую.

– Гло, могила императора произвела на меня сильнейшее впечатление. Представь огромный саркофаг в круглом открытом склепе…

– Да, Ма, могу представить. Хотя, конечно, наш склеп и саркофаги куда скромнее…

– Но в них и лежат не такие великие люди, Гло! Впрочем, кто знает? Может быть, ты, бэби, так прославишься своей розой, что вы с ней завоюете все садовые площадки мира! И ты станешь не менее знаменитой, чем наш земляк, и лет через семьдесят наш склеп будет не менее почитаемым местом, чем святыня Дома инвалидов!..

– Ма, уйми свое пылкое воображение! – Гло откровенно расхохоталась. – Во-первых, Наполеон не наш земляк, а корсиканец. Во-вторых, как я ни люблю свою Безымянную Красавицу, но не держу на ее счет особых претензий, да и сама не страдаю вселенскими амбициями…

– Ну и зря! – сердито отозвалась Анфан Террибль. – Знаешь, как говорил Наполеон? В ранце солдата должен лежать жезл маршала! Вот за эти слова я его полюбила всей душой!

– Это он сам тебе сказал? – лукаво спросила Гло.

– Это сказал председатель, – надменно сообщила мать. – А я считаю, что достойны уважения только те люди, которые рвутся к небесам!

– У каждого свой размах крыльев, Ма. И мы с тобой тоже не теряем время даром, правда? – примирительно сказала дочь. – Наши хлопоты о розе – лучшее доказательство, что и мы пытаемся взлететь так высоко, как нам это доступно.

– Вот ты все умеешь так повернуть, что мне не с чем поспорить, – проворчала Анфан Террибль. – Но тут ты права, что и говорить… Так вот, я про саркофаг. Ты только представь, Гло! Это целое сооружение. Останки императора заключены в шесть гробов! Первый жестяной, второй – из красного дерева, третий и четвертый – свинцовые, пятый – из эбенового дерева, а шестой – дубовый! Причем, оказывается, французские гробы длиннее английских, и во второй свинцовый гроб пришлось добавлять опилки и деревянные клинья… И говорят даже, что гробов не шесть, а семь!

– Ого! Ма, как же всю эту громаду устанавливали? И зачем их столько?

– Как устанавливали, не знаю… Не думаю, что людям, воздвигавшим такие колоссальные сооружения, как Дом инвалидов, казалось трудной задачей опустить на постамент могильную ношу. А зачем? По словам голландца, так получилось из-за перипетий перезахоронения. То ли боялись заразы, то ли старались лучше сохранить то, что осталось, то ли в подражание фараонам…

– Значит, куча гробов, и версий не меньше… А не многовато ли всего этого даже для великого императора?

– Его мнения на этот счет не спрашивали!

– Ну, а кроме пересчитывания гробов, чем вы там еще занимались?

– О, Гло, голландец устроил мне отличную экскурсию… Знаешь, меня очень тронуло, что Людовик Четырнадцатый первым в мире так позаботился об участи солдат, сражавшихся во славу страны… Теперь и он числится в моих героях…

– Ма, вот было бы здорово, если бы оказалось, что император числится и в наших предках…

– Гло! Гениальная идея! Ведь неспроста я сразу почувствовала такое расположение к его величеству! Это заговорили гены, не иначе! Завтра же отправлюсь в архивы!

Дочери с трудом удалось обуздать неожиданный всплеск энтузиазма.

– Хорошо, Ма. Но давай займемся этим после того, как разберемся с моей розой. А пока – с Домом инвалидов. Людовик молодец, что и говорить. А когда это он устроил?

– Э-э-э… В тысяча шестьсот семьдесят каком-то году… Забыла, Гло, – виновато вздохнула мать.

– Через сто лет после Варфоломеевской ночи… – задумчиво проговорила дочь. – Да, цивилизации потребовалось не так уж много времени, чтобы сделать такой большой шаг от фанатизма к милосердию… Не знаю, Ма, родня нам Людовик или нет, но он устроил великое и полезное сооружение. Хотя бы для того, чтобы тебе было где полюбоваться на гробницу Наполеона!

Они дружно расхохотались.

– Ну, Гло, там и кроме гробницы есть на что посмотреть. Но это такой огромный комплекс, что его, конечно, нам было не обойти. Да мы и не стремились объять необъятное. Там куча музеев, но мой летучий голландец, как истинный потомок трудолюбивых ремесленников, предпочел проложить свой курс не по залам с военными реликвиями, а по следам мирных трудов, которым предавались обитатели… Там были всякие мастерские, в них делали сапоги, ткали гобелены, изготовляли гравюры… Кстати, представь, там и теперь живут инвалиды!

Гло не удержалась от шутки:

– Еще те, времен Людовика Четырнадцатого? До сих пор вырезают гравюры с его профилем?

– А знаешь, Гло, – мечтательно проговорила мать, – в такой обители можно было бы существовать вечно! В центре Парижа, со всеми удобствами, без забот о хлебе насущном… Выращивай себе розы на радость людям, сколько хочешь… Вот не заметила, есть ли там сад? Если нет, то это большое упущение!

– Ма, обещаю тебе: как только Франция начнет военные действия против Штатов, я запишусь волонтером во французскую армию, совершу пару подвигов и попрошу в награду пожизненную келью в Доме инвалидов! А в качестве платы за содержание подарю Франции Безымянную Красавицу, как когда-то наша прапрапрабабушка подарила Америке французскую розу…

– Ну, Гло, у тебя фантазия не хуже моей! – рассмеялась мать. – Жаль, туда женщин не пускают, а то бы… Но ты умница, ты ведь права, это было бы весьма благородным ответным жестом…

– За что, Ма? За резню в Варфоломеевскую ночь?!

– Ты что, совсем дура, Гло? Это символ взаимной любви Франции и Америки! И не надо для этого никаких военных действий! Просто возьми и подари Безымянную Красавицу Франции! Завтра же! Хочешь, я попрошу председателя это устроить?

– Сначала давай найдем ей имя, а потом подумаем, кто более всего достоин ею владеть, – усмехнулась Гло. – Устроим всемирный тендер!

– Да, ты права. Вечно я скачу вперед событий… Да, кстати, мне пора.

– Куда? На вечеринку с ветеранами мировой войны?

– Ну и шуточки у тебя, Гло… Но смешно, ты почти угадала. Сейчас мы отправляемся на танцы. В наше кафе, которым заправляет ветеран танцевальных сражений…

– Не поздно?

– Хозяин «Розовой шкатулки» сказал, что мы можем танцевать хоть до самого утра.

– Так сделай это!

– Постараюсь.

Глория Дюбуа вернулась к русскому пациенту.

И к едва сдерживаемому желанию наградить своего героя если не орденом Почетного легиона, то хотя бы страстным поцелуем…

7. Двое в доме

Ровно через полчаса от морга университетской больницы без каких-либо помех отъехал реанимационный автомобиль, на борту которого находились русский пациент и американская сиделка.

В частной лечебнице тоже все прошло чинно и естественно.

Бабушкин бойфренд, оказавшийся солидным хирургом с многолетней практикой, не только осмотрел раненого, но и познакомил секретную парочку с таким же солидным, как и он сам, заместителем.

Договорились о графике перевязок и необходимых медицинских процедурах.

Заместитель любезно согласился навещать раненого по выходным в особняке Дюбуа.

Бабушкин тайный бойфренд предложил отобедать, но Глории хотелось как можно быстрее очутиться на той территории, где она хозяйничала все детство.

А Георгий Орлов, сразу решив подчиняться новой опекунше, лишь незаметно проглотил набежавшие слюнки.

Впрочем, бдительная аспирантка заметила судорожное глотание русского пациента и объявила, что, прибыв домой, первым делом организует шикарный обед из пяти блюд.

Оба важных доктора нестройным дуэтом пропели гимн продуктам, содержащим железо.

Судя по тому, что в окрестностях частной лечебницы не было замечено ни одного представителя желтой прессы, а также телевизионщиков со спутниковыми антеннами и переносными камерами, план энергичной мадам, страдающей склерозом, удался.

Осталось так же оперативно передислоцироваться на основную базу.

Вместительный и ходкий внедорожник хирурга за неполные тридцать минут домчал русского пациента и американскую сиделку до старинного особняка.

На этот раз обошлось без шумного фейерверка.

Георгий Орлов сам, без посторонней помощи, взошел на крыльцо.

Впрочем, на прощание опытный врач посоветовал раненому на период адаптации ограничить передвижение, чтобы избежать каких-либо осложнений.

Не успел внедорожник скрыться за поворотом, как шустрая аспирантка прикатила из чулана инвалидную коляску, в которой дедушка встретил болезнь Альцгеймера.

Коляска пришлась в самую пору русскому медведю – и плед тоже, любимый плед старика, обожавшего сиживать на террасе и следить в бинокль за облаками – облаками, не знающими, что такое хронические болезни.

В небе, таком же голубом и ясном, как глаза хлопочущей аспирантки, не было ни облачка.

Но Глория Дюбуа все равно оставила коляску с Георгием Орловым на террасе и убежала готовить обещанный шикарный обед.

Русский пациент направлял двенадцатикратный морской бинокль то на пустой корт с провисшей сеткой, то на бассейн, манящий прохладной водой, то на кусты роз, которых здесь произрастало немыслимое количество.

От переездов и смены транспорта сквозная рана серьезно побаливала, но, как ни странно, эта боль только радовала.

Бинокль нацелился на корт.

Пуля библиотечной идиотки спровоцировала все эти события, далекие от академической размеренности, ученой сухости…

Бинокль скользнул по бассейну.

А что-то будет дальше, что будет дальше?

Окуляры заметались по розам от куста к кусту, от клумбы к клумбе, от шпалеры к шпалере.

Постепенно боль стихла, и русский пациент задремал.

Хозяйка, стараясь не шуметь, выкатила на веранду сервировочный столик из красного дерева, столик, полный яств.

Хозяйка принесла бутылку старинного бургундского и пару хрустальных фужеров.

Хозяйка устроилась в кресло-качалку, чтобы беспрепятственно любоваться спящим гостем.