— Добро пожаловать, госпожа. — Дворецкий помог мне снять накидку и проводил в мои личные покои в башне Мобержон. — Мы так скучали без вас в Пуатье! Вы надолго к нам приехали? Я обставлю комнаты по вашему вкусу.

— Сама еще не знаю…

Я развязала покрывало, которое в дороге защищало волосы от пыли. Чувствовала я себя на удивление неуверенно, потому что отправилась в эту поездку с единственной целью — выбраться из Парижа. Думала, что отправлюсь дальше на юг, посмотрю, верны ли мои бароны, просто покажусь им, чтобы не забывали. Однако Пуатье был таким знакомым, так манил меня. Помещения башни смыкались вокруг меня, как мягкая облегающая перчатка, я даже вздохнула от удовольствия.

— Здесь пребывает в настоящее время сенешаль, госпожа.

— Вот как?

Оказавшись в своей комнате, я окончательно сбросила покрывало, отдала Агнессе свои перчатки.

— Он уже несколько дней здесь, будет вершить суд.

Дворецкий бережно положил накидку на большой сундук, а уж потом отворил ставни, и в давно пустующие комнаты хлынули потоки солнечного света.

— Поговаривают, что в Лимузене[49] вспыхнул мятеж. Мой господин, насколько я могу судить, поддавил его в зародыше.

— Правда? Ну, это хорошо.

Людовик в свое время назначил сюда сенешаля, чтобы тот правил в наше отсутствие от моего имени и, разумеется, от имени самого Людовика. В целом это было совершенно разумное решение, но меня кольнуло раздражение от того, что дворец не будет целиком в нашем в Аэлитой распоряжении, да еще придется играть роль хозяйки. Мне же хотелось побыть в одиночестве, а вовсе не развлекать беседами гостя.

Дворецкий ожидал, готовый исполнить любое мое распоряжение; глаза его сияли.

— Пожелаете ли вы, госпожа, выслушать графа Жоффруа, когда он вернется в замок? Он готов будет сразу же отчитаться вам.

Граф Жоффруа, владетель Анжу[50]. Это имя было мне хорошо известно, но самого графа я никогда не встречала, да и не особенно к этому стремилась. Он славился воинской доблестью, но, на мой взгляд, мало чем отличался от обычного барона, снедаемого жаждой грабить соседей (как и предки Людовика) и происходившего из долгой череды предприимчивых разбойников, которые старались увековечить свое имя, захватывая чужие владения, если те слабо защищены. Возомнивший о себе выскочка, как о нем говорили, но человек опасный, не упускающий малейшей возможности укрепить свою власть.

Я нахмурилась, вспомнив о Нормандии — одной из таких возможностей, за которую с готовностью ухватился граф. Пока Людовик был всецело поглощен распрей с Теобальдом Шампанским и не мог оборонять свой тыл, этот Жоффруа совершил бросок в Нормандию и захватил ее. После того граф Анжуйский и Людовик пришли к соглашению: Людовик подтвердил его титул герцога Нормандского как вассала французской короны[51], но я не видела никаких причин поощрять этого человека, назначая его еще и сенешалем Пуату. Людовику я так и сказала, но он пропустил мои слова мимо ушей и поступил так, как сам считал нужным.

Нет, невысокого мнения была я о Жоффруа Анжуйском.

— Просите графа прийти ко мне, — сказала я, вымыв руки под струей прохладной воды и размышляя, надо ли мне встречаться с ним. Необходимость такой встречи раздражала меня. Сенешаль — лицо слишком важное, от него во многом зависит поддержание порядка и исполнение законов, все течение жизни в Пуату. — Не затруднитесь подать вина. И закуски.

Не прошло и часа, как громкий стук сапог по лестнице возвестил о прибытии моего сенешаля. Мелькнула неясная тень у входа, засверкал металл доспехов, заискрились драгоценности, когда он пересек луч света, лившегося в окно, и сенешаль замер в центре комнаты.

Я повернулась и посмотрела на него.

Боже правый!

Такого красивого мужчины я еще в жизни не встречала. Не успела я связать и двух слов, как огонь желаний воспламенил все мое существо — да уж, я сразу безошибочно узнала это томление, эту жажду, острую, словно лезвие отточенного меча. Это тебе не ночные грезы, после которых просыпаешься с пересохшим ртом и пустотой неудовлетворенности, не романтический туманный образ из песен трубадуров, по которому хочется вздыхать. Это был настоящий мужчина: он был живым, он дышал, он стоял передо мной в моей светлице. А когда улыбнулся и поклонился с невероятным изяществом, сердце у меня екнуло и гулко забилось о ребра. В тот миг я позабыла Людовика, забыла о том, как неудачно пыталась его соблазнять, Забыла об одиночестве и о своей жизни, не наполненной любовью. Обо всем на свете позабыла, кроме своего изголодавшегося тела и истомленной души. Кроме желания прикоснуться к этому мужчине и ощутить его прикосновение. Я до краев наполнилась уже тем, что он просто находился здесь и смотрел на меня так, будто я была той женщиной, которую он искал всю жизнь.

Что ж! Ничего такого я, разумеется, ему не показала. Заставила себя дышать ровно и твердо смотреть ему в глаза.

Господи, да ведь граф Жоффруа был смельчаком! Он смотрел на меня не как на свою повелительницу, а так, словно готов был сорвать с меня все шелка и овладеть мною тут же на полу. И, Пресвятой Девой клянусь, я тоже желала этого всей душой. Так он и стоял, наполняя мой покой ярким светом не хуже самого солнца. Жоффруа Красивый. Прекрасный. Восхитительный. У ноги его стоял красавец волкодав. Ощущение у меня было такое, будто из светлицы улетучился весь воздух и трудно было делать каждый вдох.

Я что же, ума решилась?

Прежде всего, меня потрясла его фигура. Он был рослым, заметно выше меня, широкоплечим и поджарым, что обличало в нем опытного воина. По светлице двигался легко и непринужденно, а гибкость его мышц выгодно подчеркивалась короткими штанами и высокими, до колен, сапогами из мягкой кожи. А как приятно мне было видеть мужчину, облаченного в камзол из шерсти густо-синего цвета, обшитый галуном и богато отделанный шелком! Самоцветы искрились и переливались на его груди, на пальцах, на полях фетровой шляпы. Плащ из тонкой шерсти, предохранявший от осенней прохлады, сейчас был переброшен через одно плечо за спину, дабы не стеснять движений.

Я внимательно всмотрелась в его лицо.

Право, на такую красоту стоило посмотреть. Я никогда не представляла себе, что у него, несмотря на довольно распространенное прозвище, окажется такое поразительное лицо. К моей радости, чисто выбритое. Я задержала взгляд на его губах. В их прямых линиях угадывались твердость характера и легкий намек на вспыльчивость. Прямой нос, подбородок, отнюдь не скрывавший силы воли своего обладателя, от которого исходили упругие волны уверенности в себе.

Граф Жоффруа замер на месте, сдернул с головы шляпу, украшенную драгоценной заколкой с пресловутой веточкой дрока — planta genista[52], — принесшей ему второе прозвище, и отвесил мне изысканнейший поклон. Волосы его, коротко подстриженные, заблестели, отливая ярким рыжеватым цветом, рассыпались, закрыв лицо с очень светлой кожей, которая часто сочетается с таким цветом волос.

Я изо всех сил старалась взять себя в руки, взывая к своему высокому происхождению и благородной аквитанской крови.

— Приветствую повелительницу Пуату.

Голос у него был нежный и глубокий.

— Плантагенет!

Я вздернула подбородок и взглянула на поникшую веточку с желтыми цветками.

— Совершенно справедливо. — Суровый рот стал мягче, когда граф заулыбался. — Мы рады видеть вас здесь.

— Спасибо, благородный Жоффруа. — Как-то совсем нелепо оробев в присутствии этого мужчины, я не могла придумать, что сказать. — Какое прекрасное животное, — выговорила я, когда волкодав со вздохом улегся на пол и положил голову на лапы.

— Да, она у меня красавица. И ведь еще не совсем выросла.

В ясных серых глазах графа не было и намека на его подчиненное положение, а улыбка становилась все шире, ласковая, доверительная.

— Мы не ожидали вашего приезда, госпожа. Надо было предупредить нас, тогда бы мы подготовились как следует.

— Я и сама приняла это решение внезапно.

Оказалось, я протянула ему руку. Граф Жоффруа взял ее и поднес к губам, прижал к ним мои пальцы, все так же глядя мне в глаза. От его прикосновения у меня мурашки побежали по коже, и я задержала руку, которую обхватывали его длинные тонкие пальцы. Потом отдернула. С чего это я так отупела? Отчего мне не хватает гордости не смотреть на него с таким выражением, словно я в жизни ни к кому так не стремилась? Горячая кровь прихлынула к моим щекам, и я с ужасом подумала о том, что этот надменный человек уловил мое смущение: в уголках его рта мне почудилась насмешка…

— Стало быть, ваш царственный монах позволил вам сбежать из застенков острова Сите и путешествовать в одиночестве.

Он был очень дерзок, но все же я не испытывала к нему никакой враждебности. Гораздо больше меня поразило то, что он сразу легко перешел на великолепную придворную латынь, а не на родной анжуйский диалект французского. А ведь я считала его полуграмотным деревенщиной, пусть и с титулом. Да, кто-то позаботился об образовании графа Анжуйского.

— Я графиня Пуату, — заметила я мягко, невзирая на отчаянно бьющееся сердце, и махнула рукой Агнессе, чтобы та оставила нас. — Путешествую, когда сама пожелаю.

— В моих словах не было неуважения к вам, госпожа, — произнес граф, склонив голову.

— А что жена ваша, разве не здесь, не вместе с вами?

Я готова была отомстить и наказать его за самомнение. Прекрасно знала, что его жены здесь нет, и ничуть не удивилась, когда чело графа омрачилось от нахлынувшего раздражения.

Об этом браке воинственного анжуйца знала вся Франция.

Матильда — дочь и единственный выживший ребенок короля Английского Генриха Первого, а следовательно, законная королева этой страны — была сейчас в Англии. Я знала, что она не станет проводить больше, чем совершенно необходимо, времени, с мужем, которого отец навязал ей против ее воли. Да и граф не очень-то искал общества женщины, женитьба на которой была несомненно важна для него с политической точки зрения. Она до сих пор оставалась самым значительным достижением графа в его погоне за величием, но их брак не стал от этого ему милее. Матильда была на одиннадцать лет старше и слыла настоящей мегерой. Все ее помыслы были сосредоточены на том, чтобы занять английский трон, если только удастся убедить тамошних баронов, что женщина может не хуже мужчины править страной[53]. Я желала ей в этом успехов, однако особых надежд на таковые не питала. Очень не хотелось английским баронам покориться женщине, а уж анжуйца они ни за что не признают своим королем, сколь бы обоснованны ни были притязания на трон его супруги. Скорее они были готовы принести вассальную клятву верности двоюродному брату Матильды, Стефану. Его притязания на престол спорны[54], но, по крайней мере, он мужчина — и к тому же не анжуец. Так что Стефан правил Англией, а Матильда старалась отобрать у него корону.