Я улыбнулась Людовику, словно собиралась успокоить его тревоги. Людовик вздохнул и заговорил уже мягче:

— Что вам здесь надобно, Элеонора? Что можете вы добавить такого, что не было бы уже произнесено здесь? Я сделаю то, что необходимо для нас обоих. — Он потянулся через стол и коснулся моей руки; я ощутила, как в комнате разряжается атмосфера. Несомненно, этим жестом великодушия он рассчитывал заставить меня умолкнуть. — Вам не подобает выступать в собрании и…

Я посмотрела на его руку: Людовик положил ее на стол ладонью вверх, ожидая, что я, как подобает женщине, вложу в нее свою. Так я и сделала. Людовик, затаивший дыхание, выдохнул с огромным облегчением. А потом, когда он ободряюще взглянул на меня, я перешла в наступление:

— Присутствую я здесь по праву, Людовик, и я приняла свое решение. Выслушайте его и обдумайте. Я говорю: оставшиеся у нас войска мы употребим в помощь окруженной врагами Антиохии. Князь попросил нас о помощи, и, клянусь Богом, мы не вправе отказать ему. Если вы упорно желаете отвернуться от него — что я почитаю позорнейшим проявлением себялюбия, — я вам ничем помешать не могу. Но вот что я могу сделать… — Я минуту помолчала, нагнетая напряжение и наслаждаясь неловким положением Людовика. — Своей властью я отдам все мои войска из Аквитании и Пуату в помощь Раймунду.

— Что? — Людовик отдернул свою руку с таким проворством, будто ее вдруг до крови оцарапала только что мурлыкавшая кошечка. — Что вы сказали?

— Если вы пойдете в Иерусалим, меня с вами не будет. Я останусь здесь и отдам свои войска под командование князя Раймунда.

— Вы этого не сделаете.

— И чем же вы мне помешаете?

Голос Людовика упал до сиплого шепота, хорошо слышного в тишине зала:

— Вы же лишите меня последней надежды достичь Иерусалима. Вы же знаете, что, забрав своих воинов, лишите меня почти всего, что осталось от моего войска.

— Да, это я знаю.

— И вы ослушаетесь меня!

— Не обязательно. Я думаю, вам следует заново рассмотреть положение Антиохии. Когда она будет в безопасности, вы вольны двигаться дальше, на Иерусалим.

Быстрым взглядом я окинула обращенные ко мне лица присутствующих. Некоторые были ошеломлены. Иные заинтригованы: чем закончится это столкновение характеров и воли? Мои аквитанцы кивали в знак согласия. Верх одержала я, и всем это было понятно. Людовику предстояло с этим смириться, другого пути у него нет. Он уступит, и Антиохия будет спасена. Я ощутила, как Раймунд скользнул по мне взглядом, увидела одобрение в его легкой улыбке.

— Черт вас побери! — Людовик вскочил на ноги, перегнулся через стол в мою сторону. — Вы не сделаете этого, Элеонора. Вы не посмеете мне перечить.

Я тоже поднялась, встал и Раймунд. В тот же миг оказались на ногах и капитаны моих аквитанских войск. Атмосфера в зале неуловимо переменилась.

— Это все его влияние, так ведь? — Людовик злобно посмотрел на Раймунда. — Это все себялюбие человека, который подчинил вас своей власти — честными средствами или грязными!

— Грязными средствами?.. Не будьте глупцом, Людовик!

Я чувствовала, что Раймунд воспринял сказанное как вызов, рука его сама собой метнулась к висевшему на поясе кинжалу, и я остановила его. Недооценила я Людовика, полагая, что он смирится с неизбежностью. Видела, как в нем закипает злость, как им овладевает неистовство, при котором он выходил из себя — когда-то это испытал на себе несчастный де Лезе. Но и я не пойду на попятную.

— Ведь ясно, что всякий военачальник, умеющий предвидеть события, поймет, насколько разумен замысел кампании, предложенный князем Раймундом — напасть на турок в их твердынях, истощить их силы. Но если вы предпочитаете не видеть этого…

Мои слова прозвучали как пощечина Людовику. Он обогнул стол, спотыкаясь от спешки, и остановился так близко, что наступил на расшитый подол моего платья.

— Ко всем чертям предвидение! Вы здесь не останетесь! Я уйду, и вы уйдете со мною, пусть мне даже придется тащить вас силой!

Его рука, как свистнувший хлыст, обвилась вокруг моей, словно он хотел вытащить меня из комнаты, но Раймунд оказался проворнее: он перехватил руку Людовика за запястье, сжал так, что даже пальцы побелели, и Людовик отпустил меня, поморщившись и вскрикнув от боли.

— Утащить её отсюда силой, дружище? — прорычал Раймунд. — Да вы с ума спятили?

Я перевела дух, до глубины души пораженная этой вспышкой необузданной ярости, но мне хватило присутствия духа, чтобы встать между Людовиком и Раймундом.

— Господа мои…

— Руки прочь от меня, — потребовал Людовик.

— Вы не станете принуждать ее, пусть сама решает, — бросил ему в ответ Раймунд. — Она вам не кухонная девка, которой можно помыкать.

— Она моя жена и должна повиноваться мне.

— Я не уеду из Антиохии, — подлила я масла в огонь.

Так мы и стояли, образуя треугольник ярой враждебности, вопреки всему окружавшему нас изысканному великолепию, а все прочие смотрели разинув рты.

— Мы так и будем спорить на людях? — набросился на меня Людовик, неподобающе багровый от злости. — Я вправе требовать, чтобы вы находились при мне. Я не потерплю вашего отказа, Элеонора. И вы не будете диктовать мне свои условия. Вы моя жена, ваш долг — повиноваться мне.

Что сегодня задень — одни заявления нелепее других! Долгую минуту я вглядывалась в супруга. Губы яростно дергаются, глаза вылезли из орбит, кулаки сжаты, и при всем том на нем монашеское одеяние. Вот мужчина, к которому я прикована! Бог свидетель, это ужасало меня, но я по-прежнему полностью владела собой.

— Ваша жена? Да, правда. Я считаю, что в этом мое несчастье.

Не наступил ли подходящий момент? Надо ли мне это сделать, надо ли поддаться побуждению, которое росло и крепло во мне? Мысли мои унеслись в тот далекий день, когда я посетила епископа Леонского. Даже показалось, что я стою не здесь, в жаркой и засушливой Святой Земле, а снова в его комнате, из окон которой видна зелень по берегам реки. Какие силы понадобятся, чтобы освободиться от этого человека, требующего от меня повиновения? От человека, который без остатка разрушил и привязанность, и уважение, и долг верности, на которых держится брак. Я знала, что нужно предпринять, да только решусь ли?

Все смотрели лишь на меня. Я что, так долго стояла и молчала, мысленно прислушиваясь к словам епископа Леонского, следя за его пальцем, скользящим по лежащей перед ним рукописи? К королю тихо приблизился Галеран, положил руку ему на плечо и зашептал на ухо, но я различила слова:

«…Жена… надо ее ублажить… потом мы сможем устранить…» — и тогда я окончательно решилась.

Ублажить меня — а он это сможет? Я отлично помнила содержание документа, который составил умница епископ Леонский. Я возвысила голос, чтобы все в зале меня слышали, чтобы ни у кого не возникло сомнений в моих намерениях.

— Да, я ваша жена и в этом качестве подлежу вашей власти, сударь мой. Но дни этой власти сочтены.

— О чем вы? — Людовик был озадачен и переводил хмурый взгляд с меня на Галерана, как будто тамплиер был способен прочитать мои мысли. — Я вас не понимаю.

Почувствовала, как сердце громко забилось о ребра в предвкушении того, что должно последовать. Осмелюсь ли я? Да, осмелилась!

— Вы все прекрасно поняли, Людовик. Вы меня слышали. Здесь, перед лицом всего совета, я объявляю свое решение. Я желаю, чтобы брак наш был расторгнут. Я требую признания его недействительным.

Глава четырнадцатая

— Что? — Людовик подскочил, как кошка.

Нас окружила тишина, будто после громового раската бури. Эту тишину можно было осязать кожей, ее металлический привкус ощущался на губах. Я снова оценила настроение людей, сидевших вокруг стола или же стоявших рядом со мной. Раймунд был ошеломлен не меньше остальных, но в коротком кивке его головы я уловила нечто похожее на восхищение. Галеран отнюдь не восхищался — его лицо окаменело от ненависти. Граф де Морьен никак не мог прийти в себя от изумления. Одо де Дейль вдруг разволновался, у него судорожно дернулся кадык. Только мои вассалы оживились, заинтересованно следя за непредвиденным развитием событий. А Людовик… Бедняга Людовик! Бог свидетель, я молилась о том, чтобы мне не пришлось это повторять. Что ж, Людовик был ошеломлен и растерян, а бледные глаза его все гуще окутывала пелена страха.

— Недействительным? — прокаркал он. — Но вы же не можете…

— Еще как могу!

— Элеонора.

Людовик изо всех сил старался вернуть себе царственное величие, словно вдруг облачился в бархат и горностаевую мантию. Он весьма картинно распрямился, развернул плечи — только вот беда, выглядело это без нужды преувеличенным, да и поздно было уже, слишком поздно.

— Вы моя жена и королева Франции. На каком же основании вы сможете требовать признания брака недействительным?

— На вполне законном.

— Законном?

Людовик, испытывая почти физическое раздражение от этого спора на людях, попытался взять меня под руку и увести подальше, чтобы присутствовавшие на совете нас не слышали.

— У нас ведь общая дочь, — прошептал он. — Кто же признает брак недействительным?

Слушать подобное я не желала.

— Тем не менее наш брак противозаконен, Людовик.

На лице короля была написана крайняя растерянность. Ой ли? Ему ведь прекрасно было известно, что юридически наш брак недействителен. Потом я увидела в его глазах крошечную искорку страха и поспешила воспользоваться своим преимуществом.

— Нас вообще не должны были венчать. Только не делайте вид, будто вам это неизвестно! Аббат Бернар предупреждал вас об этом. Это было при мне, и я слышала, что он говорил. Мы состоим в родстве четвертой степени, а дозволение Святого престола на брак дано не было.