– Уже поздно, Кромвель. – Мистер Фаррадей кивнул на дочь. – Бонни сейчас в искусственной коме, сынок. Какое-то время она будет спать, по крайней мере несколько дней. Ее тело должно окрепнуть.

Я уставился на милое лицо девушки, бледное, окруженное трубками. Мне хотелось убрать их, но я знал, что лишь они поддерживают жизнь в ее хрупком теле.

– Иди домой, сынок. Поспи, поешь. Ты просидел здесь уже много часов.

– Я не… – хрипло начал я и закашлялся. – Я не хочу уходить.

– Знаю, что не хочешь, но сейчас мы ничего не можем сделать. Все в руках Господа.

Он взмахом руки предложил мне следовать за ним. Я встал и поцеловал Бонни в щеку.

– Я тебя люблю, – прошептал я на ухо девушке. – Скоро вернусь. – Я вышел в коридор следом за мистером Фаррадеем. – Я вернусь утром.

На этот раз я не просил позволения. Ничто в мире меня не удержало бы вдали от Бонни.

Мистер Фаррадей кивнул.

– Кромвель, ты помог моей девочке продержаться до приезда медиков. У тебя есть полное право находиться рядом.

– Мой отец служил в армии, он научил меня оказывать первую помощь.

Не знаю, с чего вдруг я это сказал. Слова просто сорвались с языка.

В глазах мистера Фаррадея промелькнуло сочувствие, и я понял: он уже знает про моего отца.

– Значит, он был хорошим человеком. – Он снова сжал мое плечо. – Иди. Поспи. А завтра возвращайся.

Я повернулся и направился к главному входу. В голове было пусто, ноги сами несли меня в нужном направлении. На улице меня окружила холодная ночь. Вдруг я заметил сгорбленную фигуру на скамейке в маленьком сквере через дорогу. Едва завидев светлые волосы, я сразу его узнал.

Сделав несколько шагов, я опустился на скамью рядом с Истоном. Он ничего не сказал, и какое-то время мы молча смотрели на статую ангела, темневшую в центре сада. Через несколько минут он хрипло выдохнул:

– Ей осталось от силы пара недель, Кром. И все.

Мышцы живота так напряглись, что меня едва не вывернуло наизнанку.

– Бонни поправится, – сказал я. Вот только я даже сам себя не мог убедить. – Она теперь в начале списка. Она получит сердце. – Истон молчал, и я повернулся к нему: – Ты сам-то как?

Истон безрадостно хохотнул:

– Все еще здесь.

– Она нуждается в тебе, – проговорил я. Слова приятеля меня встревожили. – Когда она проснется, когда ее выведут из комы, ты будешь ей нужен.

Истон кивнул:

– Да, знаю. – Он встал. – Пойду обратно.

– Увидимся завтра.

Я наблюдал, как Истон шагает к зданию больницы, потом еще немного пустым взглядом смотрел на статую ангела. События минувшего дня крутились в голове пестрым калейдоскопом с необычайной скоростью. Вдруг мой разум зацепился за одно воспоминание. «У кого из твоих родителей синестезия?» Вытащив из кармана телефон, я набрал в поисковике запрос, и у меня в животе похолодело: Бонни была права. Я сказал себе, что я, очевидно, исключение из правил, но тихий внутренний голос шептал обратное.

«Ты совершенно не похож на своего отца… Мама у тебя блондинка, а у тебя темные волосы… Ты высокий, а твои родители – коротышки…»

Сердце заколотилось в груди, словно им выстрелили из пушки, в кровь хлынул адреналин, в сознании завертелось множество воспоминаний. Я бросился к стоянке, сел в такси и поехал обратно к озеру. Там я вернулся к своему пикапу, ни разу не взглянув на озеро, потому что там Бонни стало плохо. Вместо этого я сел за руль и долго гнал машину вперед, пока не почувствовал, что падаю от изнеможения. Однако мозг продолжал напряженно работать. Бонни умирает, ей нужно сердце. Истон того и гляди сорвется, да еще и это… этот вопрос… этот проклятый вопрос никак не выходил из головы.

Я резко затормозил перед общежитием и взглянул в зеркало заднего вида.

Глаза и губы у меня мамины.

А вот волосы…

– Почему ты так хочешь, чтобы он со мной занимался? – спросил я отца.

– Потому что он понимает, сынок. Он понимает, каково это – быть тобой. – Папа вздохнул. – Просто дай ему шанс. Думаю, он тебе понравится, если узнаешь его получше. Тебе стоит поближе с ним познакомиться, сынок.

Нет. Неправда. Это не может быть правдой. Не может.

Трясущимися руками я полез в карман и достал мобильный телефон. Это уже слишком. Моя жизнь разваливалась на куски. Я выбрал в списке мамин номер, нажал кнопку вызова и стал ждать.

– Кромвель! Солнышко, как у тебя дела? – раздался в трубке знакомый голос. Ее акцент уроженки Южной Каролины почти совсем исчез.

– Папа был моим настоящим отцом? – выпалил я.

Мама молчала, я прямо-таки видел, как она пытается подобрать слова.

– Кромвель… Что?..

– Папа был моим настоящим отцом? Просто ответь на вопрос!

Но мама продолжала молчать.

Тишина в трубке была красноречивее любых слов.

Я нажал на «отбой», чувствуя, как ускоряется пульс, и, не успев опомниться, выпрыгнул из машины и побежал. Я бежал до тех пор, пока не добрался до дома профессора Льюиса, благо тот располагался прямо на территории кампуса.

Я барабанил кулаком в дверь, пока та наконец не открылась. На пороге стоял облаченный в пижаму Льюис и потирал сонные глаза.

– Кромвель? – невнятно пробубнил он. – Что?..

– У кого из ваших родителей была синестезия: у мамы или у папы?

Он ответил не сразу, очевидно, плохо соображал спросонья.

– М-м-м… У мамы. – А потом он посмотрел на меня и сообразил, что меня трясет от злости. И лицо этого мерзавца побледнело.

– Насколько хорошо вы знали мою маму? – спросил я, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.

Я не ждал, что Льюис ответит, однако он сказал:

– Хорошо. – И сглотнул. – Очень хорошо.

Я закрыл глаза, а когда открыл, заметил, что волосы у Льюиса темные. Он высокий, широкоплечий. Все стало ясно. Я попятился от двери, потрясение и шок от того, что Бонни лежит в коме, смешались в одну гремучую смесь.

– Кромвель… – Льюис шагнул ко мне.

Он – мой отец. В кармане у меня зазвонил телефон, и, вытащив его, я увидел на экране мамин номер. Вероятно, Льюис тоже его заметил.

– Кромвель, пожалуйста, я могу объяснить. Мы можем объяснить.

– Отвалите от меня, – огрызнулся я, удаляясь обратно в сад. Но Льюис шел за мной, и я остановился. – Отвалите, – снова предупредил я.

В груди болезненно ныло, как будто ее вскрывали изнутри тупым ножом. Папа так пытался понять меня, мою музыку, цвета…

А я ему даже не родной.

Льюис продолжал идти ко мне, он все приближался, пока не подошел вплотную.

– Кромвель, пожалуйста…

Не дав профессору возможности продолжить, я врезал кулаком ему в лицо, так что его голова мотнулась в сторону. Когда он выпрямился, стало видно, что губа у него разбита.

– Ты – ничто по сравнению с ним! – выплюнул я.

Повернувшись, я выбежал из его сада, пока он не сказал еще чего-нибудь. Бежал и бежал, пока не обнаружил, что стою на берегу озера. Вот только теперь, при виде водной глади, перед глазами у меня появлялась лишь Бонни, и то, что осталось от моего сердца, разлетелось на куски.

Я сел на холодные доски причала и свесил ноги через край. Голова моя упала на грудь, и я дал выход накопившейся боли, потому что больше не мог копить ее в себе.

Бонни.

Мой папа.

Льюис…

Я запрокинул голову и стал смотреть на звезды. Еще никогда я не чувствовал себя таким бесполезным. Не следовало здесь сидеть, но больше мне было некуда идти.

Нет. Неправда.

Я поехал обратно в больницу. Когда я вошел в зал ожидания, Фаррадеи поглядели на меня. Они так и не ушли.

– Я ее не оставлю, – заявил я хрипло. Наверное, мой голос прозвучал как вопль отчаяния. Вероятно, я являл собой жалкое зрелище, потому что миссис Фаррадей встала, взяла меня за руку и усадила рядом с собой. Подошел Истон и тоже сел рядом. Сквозь застекленную противоположную стену была видна лежавшая на кровати Бонни, поэтому я полностью сосредоточился на ней. Вспомнив о звездах, которые недавно видел, я загадал желание: пусть Бонни выкарабкается.

Она мне нужна, и я просто не представлял, как буду существовать, если она исчезнет из моей жизни. Поэтому я сидел и ждал, ждал, что Бонни проснется. И каждый из нас – я в этом уверен – молился, чтобы нашелся донор.

Если Бонни умрет, мое сердце тоже остановится.

Глава 23

Бонни

Пять дней спустя


Непрерывный сигнал раздражал. Противный, ритмичный звук ввинчивался мне в уши. Хотелось еще поспать, но когда я попыталась перевернуться, стало очень больно. Болело все тело. Я поморщилась – что-то защекотало мой нос. Я хотела было поднять руку, чтобы почесать нос, но мне что-то мешало, что-то теплое. Отпускать эту теплую вещь не хотелось, и я постаралась крепче за нее ухватиться.

– Бонни? – раздался откуда-то издалека низкий голос с сильным акцентом. Он напомнил мне о Моцарте. В глаза словно насыпали песку, открывать их было больно. Я моргала, привыкая к яркому свету, и постепенно зрение вернулось. Белый потолок. Свет в центре комнаты. Я посмотрела вниз: оказалось, я лежу в кровати, и мои ноги укрыты розовым одеялом. Потом я увидела свою руку – она утопала в чьей-то большой ладони.

Я подняла глаза, не понимая, что происходит, но стоило мне увидеть пару синих глаз, как перехватило дыхание.

– Кромвель, – проговорила я.

С моих губ не сорвалось ни звука. Я попробовала откашляться, но мне было больно даже глотать. Попыталась поднести свободную руку к лицу, но едва смогла пошевелить ею, меня сковала абсолютная слабость.

Я начала паниковать. Кромвель пересел на край кровати. Я замерла, как обычно совершенно очарованная им, и могла только смотреть, как он подносит мою руку к губам и целует пальцы. Другой рукой он погладил меня по щеке. Я хотела накрыть его руку своей, но не смогла. Почему я не могу пошевелиться?

– Фаррадей, – выдохнул юноша с видимым облегчением. Мое сердце так и затрепетало.