— Не знаю. У вас глаза разные. И взгляд… такой…

— То есть как это — глаза разные? — испугалась я.

— Один карий, другой голубой, — пожала она плечами, — как будто бы сами не знаете.

Я поморгала. Проклятые контактные линзы. Никогда не умела правильно с ними обращаться — и вот результат. Если я вытащу при ней линзу, это будет выглядеть подозрительно. Тетка моей степени растрепанности вообще не должна знать о том, что такое контактные линзы.

— Как у Воланда, — рассмеялась она, и мне стало немного не по себе.

— Да, вот такая ошибка природы.

— Но смотрится красиво, вам даже идет, — поспешила заметить она. — Так вы надолго к нам?

Я вздохнула:

— Не знаю. Ничего не знаю… Понимаете, у меня такая ситуация… Я вас немного обманула, когда сказала, что не замужем.

— В смысле? — насторожилась Евгения Викторовна. Она даже отступила на шаг назад. Знамо дело — и глаза разные, и обманщица в придачу.

Я усмехнулась. Правильно делаете, Евгения Викторовна, от таких, как я, надо держаться подальше. Целее будете. Если бы вы еще знали всю правду… Впрочем, ее вы, надеюсь, не узнаете никогда. Сейчас я вам придумаю красивую историю, по части художественного вранья я мастер спорта — всегда считалась натурой артистичной. Я набрала в грудь побольше воздуха.

— Был у меня муж. Правильнее сказать, есть муж. Только вот он сумасшедший.

— Пьет? — она спросила это, как мне показалось, с надеждой. Ей хотелось найти во мне товарища по несчастью.

И у меня хватило ума ее не разочаровать. Может быть, в тот момент я уже каким-то шестым чувством поняла, что директриса школы с внешностью загульной бродяжки может устроить мою судьбу?

— Пьет, — серьезно подтвердила я.

— И бьет? — с еще большим энтузиазмом спросила Евгения Викторовна.

— Именно. Раньше я еще терпела. Но в последнее время он как с цепи сорвался. Запретил мне выходить на улицу.

— Это еще зачем? — удивилась она.

— Да так. Ревнует, наверное.

Она недоверчиво на меня уставилась. Мне была вполне понятна ее реакция — неумело загримированную женщину с самодельной химией, да еще в такой драной куртке, сложно представить в роли Дездемоны.

— Он привязывал меня к батарее, — я решила сгустить краски. — Заставил уволиться с работы… А ведь я тоже учительница.

— Да ты что?! Вот сволочь!

— А я что говорю? Он даже паспорт мой спрятал. И вот я решила — с меня довольно.

— Прямо как я…

— Собрала вещички, села в первую попавшуюся электричку… И вот я здесь.

— Без денег и документов? — сдвинула брови она.

Я поспешила ее успокоить:

— Деньги есть. У меня было отложено, на машину копила. А вот с документами — облом.

— И теперь тебе некуда пойти, — резюмировала Евгения Викторовна.

Я вздохнула, пожала плечами и улыбнулась. Я изо всех сил пыталась придать своему лицу равнодушный, незаинтересованный вид. Почему-то я была уверена, что милейшая Евгения Викторовна должна посочувствовать «коллеге» по неудачному замужеству и помочь той сориентироваться в незнакомом городе. А про документы я ловко ввернула! Теперь у нее не возникнет лишних вопросов — что взять с несчастной беспаспортной беглянки? И профессию себе придумала беспроигрышную — учительница.

Директриса школы выдержала паузу, достойную звезды театральных подмостков, и наконец выдохнула:

— Что ж, как я говорила, у меня есть домик… Он, правда, совсем небольшой, две комнаты и терраска, и неотапливаемый… Но у меня есть электрообогреватель, и там печь… Так что, если ты не возражаешь… Да и мне веселее будет, а то одной в доме страшно.

— Вы приглашаете меня пожить к себе? — изобразила я светское удивление. — Но вы меня совсем не знаете, неудобно…

— Неудобно спать на потолке, одеяло падает, — рассмеялась она. У нее были зубы модели из рекламы жевательной резинки. — И потом, если ты говоришь, что у тебя есть деньги… Ты могла бы мне платить… Ты не подумай, я не жадная, просто мне и самой сейчас деньги нужны.

— Нет проблем!.. И сколько вы с меня возьмете?

«Больше двухсот баксов она вряд ли заломит, — мысленно прикинула я. — А значит, моих трех тысяч хватит на целый год. А там что-нибудь придумаем!»

— Если тысяча рублей в месяц вас не обременит, — вновь переходя на «вы», замялась она. — Если денег мало, то можно и меньше.

— Да нет, что вы. Тысяча — это нормально.

— Вот и славно, — улыбнулась она. — Тогда пойдем, чего стоишь. Да, и называй меня на «ты», ради бога. На «ты» и Женя. Наверное, мы ровесницы.

Я вздохнула — Женя явно давно разменяла четвертый десяток. Если бы она увидела меня в моем обычном образе — с ухоженной гривой светлых волос, в незаметном освежающем макияже, на каблуках, она бы и предположить не посмела, что мне больше тридцати лет.

Честно говоря, на какое-то мгновение мне даже обидно стало. Всю жизнь я работала над тем, чтобы казаться окружающим красивой. Я — маршал жестоких баталий, в которых общественное мнение — главный приз. И теперь эта провинциальная училка одним небрежным словом низвергает меня с привычного Олимпа.

Но потом я подумала: и что такого? Зачем в этом захолустье мне понадобились бы внимание и красота? От красоты проблемы одни, она делает тебя зависимой.

Я расправила плечи, прижала к груди убогую сумку и послушно поплелась за Евгенией Викторовной.


То, что Женя гордо называла собственным домом, на самом деле больше напоминало дровяной сарай. Она гостеприимно распахнула передо мной косенькую калитку, я ступила на засаженный пожухлой крапивой участок и присвистнула. У крошечного домишки был неухоженный, нежилой вид. Бревна посерели от старости, резные, некогда нарядные, ставни были изъедены жучком. На флигеле весело вращался металлический ржавый петушок — эта милая деталь показалась мне особо циничной.

Но моя новая подруга ничего этого не замечала. Она ловко открыла проржавевший замок и даже скинула ботинки, перед тем как войти внутрь.

— Проходи. Я полы мыла, словно знала, что кто-то придет, — дружелюбно объяснила она.

Я осторожно вошла в дом — для этого мне пришлось пригнуться. Я довольно высокая, а дверной проем рассчитан был на коренастую Женю. Интересно, ее муж тоже ростом не вышел, что ли? Почему здесь все такое миниатюрное — узкие двери, низкие столы…

— Вот это общая комната. Здесь буду жить я, но ты можешь заходить, когда хочешь. Мне скрывать нечего. А дальняя спаленка будет твоей. Устраивайся, располагайся.

«Спаленка» была меньше моей московской ванной комнаты. Туда еле-еле поместился старенький продавленный диванчик и видавший виды шкаф, с возрастом растерявший дверцы. Я присела на отчаянно скрипнувший диван и закрыла глаза. Что я наделала, что? Что со мной будет? Надолго ли все это?.. Надеюсь, что нет, потому что долго я в этой халупе не протяну. Может быть, все же извиниться перед любезной Женей и поискать гостиницу?

— Не понравилось? — спросила она, предоставив мне шанс вежливо ретироваться.

С другой стороны, она может разозлиться, распустить сплетни… и потом, в гостиницу меня не пустят без паспорта. А здесь, на окраине тихого северного городка, в покосившейся избенке, рядом с несчастной директрисой школы, так просто затеряться… Пересидеть до лучших времен. Умение ждать — одно из благороднейших человеческих качеств. По-моему, так говорил Будда.

Я открыла глаза и улыбнулась.

— Что ты! Конечно понравилось! Очень уютный домик, тихо здесь и пахнет приятно, деревом, — я повела носом. На самом деле в комнате ощутимо попахивало плесенью. — Просто я устала с дороги, да и перенервничала.

— Понимаю… Вот что, ты полежи, отдохни. Удобства, к сожалению, на улице, воды горячей нет, так что душ не предлагаю. Но вечером я тебе покажу, как я придумала воду греть. А пока возьми в шкафу одеяла, они сухие. Там и белье чистое есть. Ну а я чайку соображу и разбужу тебя через часок. Идет?

— Хорошо, — я откинулась на подушки.

Странно — но мне вдруг стало легко. Я быстро согрелась. Старенький диван оказался удобным, а ватное одеяло — теплым. Почему-то от одеяла приятно пахло молоком.

А за окном уже давно стемнело. Длинным был мой день, длинным, как целая жизнь. Невозможно поверить, что еще сегодняшним утром я ехала на свидание в рейсовом автобусе. Я смотрела в окно и озабоченно думала о том, что нельзя ни в коем случае забыть записаться на маникюр…

Я посмотрела на свои руки. Так и есть — два ногтя умудрилась сломать и даже не заметила, когда именно это произошло. Надо попросить у Жени маникюрные ножнички и коротко обрезать все свои длинные ухоженные ногти. Это я, столичная светская красавица, любила привлекать внимание к рукам. А новоявленной Анне вызывающий маникюр ни к чему.

Женя в соседней комнате гремела тарелками и тихо напевала — что-то там про любовь, похожую на сон…

И мне неожиданно вспомнился тот день, когда я впервые оказалась на сцене. Там, в концертном зале на несколько тысяч мест, тоже звучала эта песня — только пела ее не фальшиво подвывающая Женя, а блистательная Алла Борисовна. Примадонна открывала концерт, а я сидела в гримерной, еле живая от страха. До моего выхода оставалось полчаса, а у меня зуб на зуб не попадал. Меня то в пот кидало, то колотил озноб. На мне был оранжевый комбинезон с открытым животом. В пупке задорно блестело колечко — незадолго до своего первого выхода на сцену я решилась сделать пирсинг в салоне. Пупок еще немного гноился, но боли я не чувствовала — какая там боль, если от страха трясутся руки!

Ко мне подошла подруга.

— Волнуешься? — подмигнула она.

— Вовсе нет, — бодро соврала я.

— Хочешь, дам попробовать одну штуку? Волнение как рукой снимет.

— Что еще за штука? — подозрительно спросила я.