— Тогда давай прощаться. — Он церемонно поцеловал ее руку. Вернее, просто коснулся безжизненными губами ее замерших пальцев. — Спасибо за прекрасный вечер.

— Тебе тоже.

— Ну, я поехал, — он улыбнулся и нырнул в прокуренное такси.

И Оле ничего не оставалось, кроме того, как помахать ему рукой, поправить сумку на плече и с прямой спиной прошествовать к подъезду.


В ту ночь она долго не могла уснуть.

Оля по-турецки сидела на широком подоконнике и меланхолично взирала на пустынный двор. Время от времени у подъезда останавливались какие-то машины, из которых с пьяноватой аккуратностью вываливались подгулявшие люди — смеющиеся женщины в расстегнутых пальто, краснолицые мужчины с блеском предвкушения в замутненных вином глазах…

В одной из женщин Оля узнала соседку по лестничной клетке — тридцатипятилетнюю рыжую Милку, которую дворовые старухи величали не иначе как «разбитная разведенка». Кудрявая зеленоглазая Милка меняла мужчин, как нижнее белье. Тонкие стены в панельном доме: частенько Оле приходилось засыпать под неумолчное «Ах!», доносившееся из Милкиной квартиры.

Вот и сейчас соседка возвращалась домой не одна. Ее провожал мужчина — с виду совсем молодой. Худенький, узкоплечий юноша лет, может быть, двадцати. Оля прищурилась, стараясь рассмотреть каждую деталь, — разворачивающаяся перед ее глазами жанровая сценка показалась ей очень даже интересной.

Вот Милка повернулась к провожатому и, подняв руку, небрежно помахала пальчиками, словно муху жирную пыталась отогнать. Оля сразу поняла, что рыжая соседка не слишком трезва. Милка покачивалась на тоненьких каблуках, как осинка на ветру.

Но кавалер ее был не по возрасту настойчив. Несколько секунд промедления, и вот он дернулся вперед, как бегун, среагировавший на выстрел стартового пистолета. И вот он уже мнет вяло отбивающуюся Милку в жарких крепких объятиях, его руки отрывают пуговицы ее пальто. Милка сначала отбивается, но потом сдается на милость победителя. Она извлекает из кармана гремящую связку ключей и кивком головы приглашает его зайти в подъезд.

Все ясно, опять всю ночь Оле придется выслушивать сладострастные Милкины вопли.

Оля вздохнула.

В тот момент она и ненавидела развратную Милку, и немного завидовала ей. Хотя чему тут завидовать? Милка одинокая, у нее есть десятилетний сын, который живет с родителями ее бывшего мужа. Чтобы повидаться с собственным ребенком, Милке приходится унижаться перед сварливой экссвекровью, которая ее на дух не переносит. Наверное, ей, как и любой женщине, хочется найти свою уютную гавань, но все мало-мальски приличные порты безнадежно заняты другими шхунами, вот и мотается наша Милка по штормовому морю.

И все-таки…

В глубине души Оле тоже хотелось вкусить сладость разврата. Она тоже хотела целоваться на заднем сиденье такси, игнорируя укоризненные взгляды водителя. Ей тоже хотелось оказывать страстным провожатым наигранное сопротивление. Ей тоже хотелось, чтобы сидящие у подъезда бабки плевались ей вслед и бормотали: «Шлюха!» (Но нет, Ольгу старушки любили, как родную внучку, они ей сладко улыбались и звали на чай с ватрушками.)

Однажды она призналась в этом Владе. Черт ее дернул поднять такую тему в разговоре с сестрой!

Влада выслушала ее с выражением недоумения на хорошеньком лице.

— Ты чего, Оль? Что за бред? Целомудренная девушка мечтает стать развратной?

— Ничего, — смутилась Оля, — это просто тайное желание. Совсем необязательно, что я этого хочу на самом деле. У тебя ведь тоже есть тайные желания. У всех есть.

— У меня нет, — покачала белокурой головой сестра.

— Тогда тайные страхи.

— Да, боюсь поправиться… Ой, извини!

— Ничего, я привыкла… Ладно, забудь о том, что я сказала.

— Тебе бы тоже лучше об этом забыть. Оль, какая же ты у меня еще глупенькая, — вздохнула Влада.

— Почему это? — вскинулась Оля.

— Потому что ты ничего не понимаешь. Если бы у тебя была возможность вести себя так, как я или эта твоя Милка… ой, извини!

— Немедленно прекрати извиняться. Я знаю, что я толстая, и мне не обидно. Ясно?

— …короче, если бы такая возможность была, это тебе приелось бы через неделю.

— Почему ты так решила? Разве может приесться красивая жизнь?

— Может, — уверенно кивнула Влада, — и потом, не уверена, что это и есть красивая жизнь. Все ведь зависит от характера. Ты, Оля, девушка домашняя. Тебе бы мужика хорошего найти и детей растить.

— Не уверена.

— Просто ты еще слишком молодая, — Влада снисходительно потрепала ее прохладной ладошкой по щеке, — молодая и глупая. Когда-нибудь ты и сама это поймешь.

Оля ничего не ответила, только печально вздохнула. Хорошо, если так. Но вдруг это оптимистичное «когда-нибудь» не наступит вообще никогда?


Самое отвратительное на свете мероприятие — это обед в семейном кругу. Так считала Ольга, а кто осмеливался ей возразить, просто ни разу не присутствовал на обязательной воскресной встрече семьи Бормотухиных.

Это была мамина идея — собираться всем вместе по воскресеньям. И ни у кого не хватало духу ей перечить — несмотря на то что каждый присутствующий на обеде считал за удачу поскорее отделаться от общества родственников. Слишком уж разными все они были. Мама и тетя Жанна говорили преимущественно о своей дурацкой рубрике в журнале — то есть о сексе. Сами они упорно называли это разговорами о карьере, хотя со стороны были похожи не на бизнес-леди, а на двух стареющих нимфоманок. Отец, когда его появления в доме приходились на воскресенья, монотонно рассказывал о прошедших и запланированных путешествиях — он всегда был немного не в себе, а в последнее время, кажется, окончательно сбрендил. Владу интересовал только конкурс красоты — у Оли скулы сводило от ее экспрессивных монологов о завивке ресниц и преимуществах вертикального солярия над горизонтальным. Сама же Оля считала себя самым нейтральным персонажем — она могла вежливо и сколь угодно долго поддерживать разговор с любым из членов семьи, тщательно скрывая, что ей невыносимо скучно.

В воскресенье готовили плов. Мама колдовала над рисом, при этом у нее был вид лауреата Нобелевской премии по химии. Сосредоточенно нахмурившись, она горстями швыряла в кастрюлю какие-то пряности, бормоча что-то о пропорциях и граммах. Причем все знали, что Юлия Аркадьевна либо недосолит плов — и это будет наилучшим результатом ее кулинарных упражнений, либо наоборот — и тогда всем придется делать вид, что все в порядке, и наворачивать застревающий в горле соленый рис. Тетя Жанна шинковала овощи, Влада взяла на себя сложную роль главнокомандующего — она сидела на стуле, закинув одну длиннющую ногу на другую, и щедро раздавала ценные рекомендации. Больше она ничем помочь не могла, перед конкурсом ей нежелательно было портить маникюр. Ну а Ольге, естественно, досталось самое приятное — резать лук.

— Все равно ты глаза не красишь, — привела убийственный аргумент мама. Как будто бы не заметила, что на Олиных ресницах новая синяя тушь.

— Вообще-то я сегодня накрасила, — возмутилась она.

— Ну так смоешь потом, — безжалостно парировала мама, — все равно вечером дома сидишь.

«Интересно, — думала Ольга, аккуратно нарезая кубиками едкий лук, — она специально это делает или не замечает, как мне больно? Она давно смирилась с моей неустроенностью и почему-то ждет того же и от меня. Как будто бы в двадцать пять лет может быть все равно — сидишь ли ты дома или перебегаешь из ресторана в ресторан, еле успевая на очередное свидание».

— Я так волнуюсь по поводу этого конкурса красоты, — завела свою излюбленную песнь Влада. — Неделю ничего не ем, а все равно поправилась в бедрах на два с половиной сантиметра.

Оля покосилась на ее ноги, которые были, честное слово, не полнее лыжных палок. Такая бестактность жаловаться на лишний вес в присутствии нее, не влезающей даже в пятидесятый размер. Почему-то Ольге было страшно покупать вещи своего размера. Брюки, отмеченные цифрой «пятьдесят шесть», сидели бы на ней куда лучше, но она все равно упрямо покупала пятьдесят четвертый, а потом мучилась, срывала молнии, укрепляла расползающиеся швы. Но, покупая пятьдесят шестой размер, она признала бы свое поражение в вечной войне с распухшей до безобразного состояния плотью. А так оставалась надежда похудеть специально «под брюки».

— Недавно я как раз писала на эту тему, — подала голос тетя Жанна. — Одна читательница спросила, можно ли заниматься сексом, сидя на шпагате. Велик ли риск растянуть мышцы и получить повреждения внутренних органов? Так вот, я ей ответила…

— Постой, а при чем тут мои бедра? — перебила Влада.

— Твои бедра? — растерянно заморгала тетя Жанна.

— Я сказала, что поправилась на два с половиной сантиметра в бедрах, на что ты ответила, что писала как раз на эту тему. И начала про шпагат.

— Действительно ни при чем, — невозмутимо согласилась тетя Жанна, — но случай все равно интересный. Я ответила ей, что вся «фишка» — в характере предварительных ласк. Если ухитриться…

— Никого не интересует моя карьера! — повысила голос Влада. — Я поправилась, а все ведут себя так, словно все нормально! Между прочим, конкурс уже в субботу, а тебя, тетя Жанна, волнуют только предварительные ласки.

— Извини, детка, — беззлобно улыбнулась та. — Ты не поправилась. Честное слово. Худая, как балеринка.

— Точно? — угрожающе нависла над ней Влада.

— Точно! — покорно подтвердила тетя Жанна.

— И у меня нет двойного подбородка?

— Какой двойной подбородок, бог с тобой! У тебя и первого-то нет.

— И щеки не толстые?

— Впалые щеки.

— И живот не выпирает?

— Живот скоро прилипнет к позвоночнику.

— И жир на спине не висит?

— Спина вся в ребрах, как у блокадницы! Ты похожа на скелет, деточка.