«Вернется, куда он денется!» — резюмировала мама, порвав телеграмму на мелкие клочки.

Но она ошиблась. Опасный дух странничества взял Олиного папу в добровольный плен. Он похудел, загорел и отрастил всклокоченную бороденку — почему-то он был уверен, что этот атрибут мужественности ему к лицу. Чего только ни случалось с бесстрашным путешественником за эти десять лет. Где он только ни побывал! И чем только ни грозила ему Олина мама — начиная от банального развода, заканчивая кровожадным смертоубийством. «Страннику» все было, как говорится, по барабану.

И Юлия Аркадьевна, мама, смирилась. Как Ольга Бормотухина смирилась со своей оболочкой, не имеющей для окружающих ничего общего с сексуальностью, — так и мама ее смирилась с тем, что мужа у нее вроде как нет, несмотря на то что в паспорте имеется штамп. Борис Бормотухин объявлялся в доме несколько раз в год, и визиты его были предсказуемы — Новый год, Восьмое марта, день рождения Юлии Аркадьевны, день рождения Ольги, день рождения Влады, день рождения тети Жанны и его собственный день рождения. Итого — семь раз. Негусто, но это все же лучше, чем ничего.

— Лучше иметь мужа, которого можно предъявить обществу хотя бы по праздникам, чем вообще не иметь никакого, — рассуждала Юлия Аркадьевна. А тетя Жанна понимающе кивала головой.

Между прочим, отец иногда и денег присылал — непонятно только, как он умудрялся их зарабатывать. Из его скупых писем было ясно, что он то работает на строительстве какого-то храма на Севере, то обучает желающих правилам поведения на бурной реке, то организует какие-то экскурсии черт знает где.


Олиной маме, Юлии Аркадьевне, было всего сорок четыре года. И она выглядела отлично — иногда их с Ольгой принимали за ровесниц-подружек. Одна подружка — тоненькая, видимо, на диетах всю жизнь сидит да гимнастикой занимается. Это мама. А другая — отъевшаяся, неоднократно, судя по всему, рожавшая, ни в чем себе не отказывающая. Это Оля.

Вопиющая несправедливость — родиться толстой в семье, где все остальные выглядят, как инструкторы по шейпингу.


Мама у Оли — деловая, они с тетей Жанной ведут колонку в популярном глянцевом журнале. Тема колонки — «Все, что ты хочешь узнать о сексе, но боишься спросить». Какие только письма к ним не приходят. «Что делать, если я ни разу в жизни не испытала оргазм?», «Какой цвет возбуждает мужчин больше всего?», «Где познакомиться с лесбиянкой?». И так далее.

Недавно Оля стала свидетельницей разговора примерно подобного содержания.

— Как пишется фелляция? С одной л? Или двумя? — спрашивала мама.

— Кажется, с двумя. Напиши «отсос», — скабрезно пошутила в ответ тетя Жанна и сама же застенчиво, как девочка, нашедшая в папиной тумбочке порножурнал, захикала. — Отсос как средство сохранения брака.

— Нет, правда. Тут одна дурочка пишет, что повредила голосовые связки. Потому что пыталась исполнить трюк «глубокая глотка». — Мама поправила дужки очков за ушами и близоруко сощурилась. В ее руках — письмо от неудавшейся порнобогини.

— Как это? — поинтересовалась тетя Жанна. — Это же какой длины у него был, если она связки повредила?.. — Она задумалась, явно что-то прикидывая. — Посоветуй ей так не усердствовать… Слушай, Юль… А ты когда-нибудь…

— Глубокую глотку? Вот еще. Что я, шалава, что ли?

— И я нет, — вздохнула тетя Жанна, — вообще, я бы тоже хотела научиться. Говорят, мужчин это с ума сводит.

На этом месте Оля не выдержала и покинула комнату. Видели бы вы Юлию Аркадьевну и тетю Жанну! Олина мама невысокая и худенькая, она постоянно сидит на новомодных диетах и часто перебарщивает, а потому ее конечности отчасти похожи на недоваренные спагетти. Она слишком ярко красится и носит очки с толстыми стеклами — когда мама в очках, кажется, что у нее огромные, как у марсианина из комикса, глаза. А тетя Жанна внешне похожа на Ясира Арафата. Конечно, Оля никогда ей об этом не скажет, потому что тетя собою полностью довольна. Тетя Жанна — высокая и крупная брюнетка с едва заметными усиками над верхней губой. Несмотря на свои внушительные габариты, в одежде она предпочитает молодежный стиль. Джинсы, свитера самых смелых расцветок, юбки на два пальца выше колена, на голове — бандана. Эта бандана, кстати, еще больше усиливает сходство тети Жанны с палестинским лидером. И вот такая парочка постоянно, чуть ли не круглосуточно светски болтает о сексе — от этого с ума сойти можно. Хорошо, что Ольга давно живет отдельно.

Оля — не любимая мамина дочка. Влада, ее старшая сестра, которой двадцать семь лет — вот кто настоящий баловень судьбы. Телосложением и ростом Владочка пошла в маму — только мама выглядит как уже слегка увядшая роза, а Влада — как свежая, сочная, со стразами еще не высохшей росы на листьях.

Владочка — она и блондинка, и ноги у нее длинные, и ногти длинные (а у Оли все время ломаются, и маникюрша ее за это журит), и волосы длинные, ниже попы, и глаза синие, и губы бантиком, словно для поцелуя готовые. Будь она при этом дубиной стоеросовой — Оле все было бы не так обидно. Так нет, Влада учится в аспирантуре факультета журналистики МГУ, кандидатскую диссертацию пишет. Работают сестры вместе, на телевидении. Влада — ведущая программы «Культурная контрреволюция», а Ольга — просто корреспондент.

…Юлия Аркадьевна любит Олю постольку поскольку, зато Владу — от всей души. Однажды Оля случайно подслушала мамин разговор все с той же тетей Жанной. Было это лет десять назад, но Оля и сейчас помнила каждое слово. Обидный разговор, неприятный.

— Знаешь, Жанка, я иногда думаю, что Олька не моя дочь. Ну как такое могло получиться? Одна — умница и красавица, кровинка моя. А другая…

— Просто умница, — интеллигентно подсказала тетя Жанна.

— Иногда смотрю на нее и думаю — как я физически могла породить такое чудовище? Почему, за что? Чьи это гены? Когда Оле было одиннадцать лет, я наняла историка. Он мне ее родословную составил.

— Да ты что?

— И знаешь, что выяснилось? Борькина бабушка, он ее в жизни не видел, была толстой, как бегемот.

— У тебя есть фотография? — жадно поинтересовалась тетя Жанна.

— Нет, откуда? Бабка деревенская была, он специально в Архангельскую область ездил, очевидцев искал. Но по описанию — прямо моя Олька выходит. Высокая, светлая, глаза синие. Северная такая. И туша — под сто кило. Вернее, в старости она уже больше весила. Моя тоже, наверное, поправится еще.

Тетя Жанна сокрушенно поцокала языком. Она сочувствовала маме. «Еще бы, — подумала Ольга тогда, — вот бедняжка, легко ли родить да еще растить у всех на глазах такого урода, как я».

— Лайма Юлиановна бабку звали.

— Но ведь у нее все сложилось, — сказала Жанна, — у этой Лаймы Юлиановны. Если она — Борькина бабушка, стало быть, не обошлось и без дедушки.

— Да, это верно, конечно. Но тогда все по-другому было. Другие каноны красоты. Боюсь, что моей Ольке это не светит… Что ж, хорошо, что есть Владочка. Вот от кого я внуков жду. Понимаешь, Жанна, ну не могу я любить их одинаково! Владочка — она же как я. У нее фигура моя, волосы мои и даже голос. У нее ямочки на щеках, и она смеется, как ребенок. А походка, а попка! Она вся как шампанское — искрящаяся. Звездочка! А Ольга… — Юлия Аркадьевна вздохнула и замолчала.

Оля тогда долго плакала. А потом — как обычно — смирилась. Не может же, в самом деле, мама ее совсем не любить.

А Владка… У Ольги были все стимулы возненавидеть преуспевшую сестру, но был ли в этом смысл? Да и потом, разве может один цивилизованный человек затаить злобу на другого цивилизованного человека просто потому, что у последнего ноги длиннее, талия тоньше и мужиков больше?

А вот имя незнакомой своей прабабушки Ольга запомнила. Красивое имя — Лайма Юлиановна. Ласкающее имя, томное, теплое — несмотря на то, что Лайма Юлиановна всю жизнь прожила в непосредственной близости от Белого моря. Засыпая, Оля повторяла беззвучную мантру — Лайма Юлиановна, Лайма Юлиановна… Раз у Лаймы Юлиановны все сложилось хорошо, то и ей, Ольге Бормотухиной, вполне может повезти. По крайней мере, незримое присутствие давно скончавшейся северной прабабушки эти шансы увеличивало во сто крат.


Десятого января Ольге надо было выходить на работу после затянувшихся «каникул». А девятого она отправилась в ГУМ и приобрела тушь для ресниц. В новом году ей хотелось привнести в свою внешность хотя бы один симпатичный штрих. Расплачиваясь, она зачем-то сказала кассирше:

— Это для моей сестры.

— Хороший выбор, — с вежливым равнодушием похвалила девушка ее вкус.

И Ольга поспешила отойти, ругая себя за малодушие. Зачем она начала оправдываться? Как будто бы толстые женщины не имеют право на лукавое украшательство.

Она всегда стеснялась использовать декоративную косметику. Ей казалось, что окружающие, увидев ее накрашенной, заподозрят в ней желание посягнуть на нечто, ей вовсе не принадлежащее. На сексапильность, на заинтересованный мужской взгляд, который — а вдруг? — скользнет по ее подкрашенному лицу. Это было так глупо, но Оля отделаться от этой мысли не могла.

В юности она, конечно, пробовала экспериментировать с косметикой. Покупала себе и тени, и румяна. А однажды сперла из маминой косметички синтетические накладные ресницы.

Разочарование было жестоким.

Вдумчиво накрасившись, Оля тогда отправилась, эксперимента ради, на другую сторону проспекта за мороженым. На полпути она была остановлена незнакомым мужчиной, пьяноватым, но на вид довольно безобидным. Тронув ее за локоть, он спросил:

— Вы из… этих?

— Из каких? — приосанилась Оля.

В первый момент ей показалось, что наглый незнакомец принял ее за проститутку. Как ни странно, это ей польстило — жрицы любви всегда казались Оле Бормотухиной недосягаемо женственными.

— Ну… по телевизору показывают. — Его узенький лоб собрался в складки, как у шарпея, мужчина мучительно соображал.