В половине одиннадцатого, когда Люся ушла, у меня началась истерика. На комоде стояла фотография его бывшей жены Юли — когда-то я надеялась, что она представляет собою гибрид крокодила и лошади Пржевальского, но на самом деле она была похожа на Бриджит Бардо, только немного полнее, ниже, и волосы у нее были темные. Фотографию показала мне Люся. В тот момент я поняла, что навсегда останусь в этой квартире чужой. Если они в разводе почти пять лет, почему он не убрал ее фотографию с комода? Юра мрачно объяснил, что фотография принадлежит Люсе, и я немного успокоилась. Но Новый год был испорчен. Я пыталась залить грусть дешевым сладким шампанским. Ненавижу шампанское. Грусть оказалась плавучей. Я все пила и пила, но веселее мне не становилось. Все закончилось тем, что я уснула на диване в гостиной — прилегла на минутку и тут же провалилась в сон. А он всю ночь просидел возле меня на полу. Утром я сказала ему: «Так я и знала. Я неудачница. Это конец». Но он рассмеялся и сказал, что я ошибаюсь и это только начало.


Я чувствовала себя влюбленной семиклашкой, когда бежала к нему через двор. Я знала, что обо мне сплетничают. Мне было прекрасно известно, что в окне учительской торчат мои любопытные коллеги. С немым укором они смотрят на нас, жадно целующихся. А потом начинают вяло и зло обсуждать увиденное. Негоже, мол, солидной учительнице нестись по двору, перепрыгивая через лужи на глазах у детей! Хотя какая она солидная учительница, с язвительным смешком добавлял кто-нибудь из них. Какой предмет ведет — срам да и только.

…У моего нового ухажера не было денег на ежедневные букеты, зато изобретательностью его природа не обделила. Он дарил мне засушенные кленовые листья, перевязанные нарядным бумажным бантом. Если мы проходили мимо ларька с мороженым, он непременно покупал для меня эскимо.

Женя понять не могла, почему этот факт кажется мне столь умилительным.

— Ты чего, Ань, это же эскимо три копейки стоит. Вот если бы он пригласил тебя на рынок да платье купил. Это я понимаю.

Для моей подруги поход на рынок за одеждой был одним из самых приятных и значительных развлечений. Время от времени она принималась вспоминать, как муж водил ее на рынок — то за сапогами, то за кошельком, то за перчатками. Меня так и подмывало разменять несколько стодолларовых купюр и устроить для Жени, привыкшей экономить, праздник. Привести ее в торговые ряды и сказать — покупай, что хочешь. На что глаз ляжет, то и покупай. Но я понимала, что делать этого нельзя. Во-первых, Женя была слишком интеллигентной, чтобы принять от меня такой подарок, а во-вторых, мои сбережения таяли с пугающей скоростью.

Я отговаривалась банальными фразами, вроде того, что главное — не подарок, а внимание. Но в действительности самым главным для меня была его реакция на мою благодарность. Самое главное — он понимал, что его скромные подарки делают меня счастливой.

…Конечно, Люська сразу все просекла. Она была девушкой прожженной, не то что я в ее возрасте. Не знаю, как она узнала, что мы стали любовниками. Произошло это на втором месяце нашего знакомства. Люся сразу почувствовала, что наши отношения перешли на другой уровень. И принялась ненавидеть меня с утроенной силой. Однажды я забыла в Юриной ванной расческу, копеечную пластмассовую расческу из ларька «Союзпечать». Так Люся ее разломала на две части и так и оставила на полочке под зеркалом. Она перестала ходить на мои уроки. Вместо того чтобы объявить ей войну, я, как могла, ее покрывала. Не отмечала ее прогулы в журнале и даже пару раз писала ей липовые справки.


А по ночам мне снились кошмары.

Мне снился дом, пустой и светлый. В моем сне сентябрьский солнечный вечер не был холодным, несмотря на то что деревья за окном в пояс кланялись порывистому ветру. В доме уютно пахло свежесваренным кофе. Желтел огонек торшера, о чем-то тихо и весело болтал телевизор.

На дощатом полу, раскинув руки в стороны, лежал темноволосый мужчина. Он лежал лицом вниз, и в спину его был воткнут нож.

Я тихонько звала его по имени — стояла рядом, как идиотка, и звала, несмотря на то что заведомо знала — он мертв. Я потрясла его за плечо — плечо было теплым. Он не шелохнулся. И тогда я решилась перевернуть его на спину. Его тело было легким, словно он был не живым человеком, а муляжом из крашеного пенопласта. Я заглянула в его лицо и закричала — это был Юра. Его глаза были широко раскрыты, а губы почему-то улыбались. И этот космически пустой взгляд не сочетался с улыбкой, вкрадчивой, еле заметной.

— Что случилось, Анечка? Ну успокойся, что такое?

Я сидела на кровати и визжала, как героиня ужастика, нос к носу столкнувшаяся с главным монстром. Юра был рядом, сонный и испуганный, он гладил меня по голове.

— Аня! Проснись!

— Я уже проснулась, — хрипло сказала я. Мои губы дрожали.

— Кошмар приснился? — заботливо спросил он.

— Вроде того.

— Может, водички принести?

— Ага. Принеси.

Он послушно выскользнул из-под одеяла. На нем были застиранные трусы в бело-синюю полоску. Когда он успел одеться? Я была уверена, что засыпали мы голыми. Засыпая, я водила ладонью по его ягодице.

Юра вернулся со стаканом воды. Я сделала несколько огромных шумных глотков и вернула ему стакан. Юрины светлые волосы были растрепаны, на щеке остался отпечаток шерстяного одеяла.

— Спим? — спросил он.

— Да.

Я прилегла с ним рядом, положив голову на его плечо. Мне было страшно закрывать глаза. Я много раз слышала о том, что неспокойная совесть подкрадывается безмятежной ночью. За эти недели, проведенные в незнакомом маленьком городке, я почти ни разу не вспомнила о мужчине, оставленном мною в подмосковном поселке. И вот теперь мое подсознание швырнуло его образ мне в лицо. Господи, надеюсь, что его хотя бы нашли. Наверное, я должна была позвонить в милицию. Каким бы подлецом он ни был, все же он недостоин месяцами лежать в остывшем доме.

— Ты почему не спишь?

— Я сплю, Юр.

— Да, с открытыми глазами.

— Не обращай на меня внимания. Спи.

— Ты мне чем-то Люську напоминаешь. Она тоже кричит во сне иногда. И тогда я с ней рядом сижу, пока она не уснет.

— Люся — славная девочка, — пробормотала я. — Она просто растеряна и сама не понимает, чего хочет.

— Разве в таком возрасте кто-то из нас что-нибудь понимает? Я в ее возрасте вообще мечтал стать великим путешественником. Колесить по миру с рюкзаком, взбираться на горы.

— Мой отец этим занимается, — вырвалось у меня.

— Правда? Анюта, расскажи. Ты никогда ничего не рассказывала о своей семье.

Я мысленно казнила себя за неосторожные слова. Чем меньше окружающим будет известно о моем прошлом, тем лучше. У придуманной мною Анны прошлого нет. Ее будущее — и то вызывает сомнение. Только соблюдая осторожность, я смогу остаться в относительной безопасности… А что же делать, если рядом находится человек, которому так хочется довериться? Гнать, гнать от себя прочь опасные порывы. Замкнуться на замок, предоставив ему, Юре, возможность топтаться за моей внутренней калиткой.

— Что-то не так? Тебе неприятно говорить о семье? — встрепенулся он.

Мне стало жаль его. Он выглядел взволнованным, а ведь ему завтра на работу в половине седьмого утра вставать.

— Что ты! — Я поцеловала его солоноватое плечо. — Все в порядке. Спи.

— Я тебя понимаю. Я тоже никому не рассказываю… О Юльке.

— О твоей жене?

— Бывшей жене, — мягко поправил он, — ничего не могу с собой поделать. Но я чувствую себя виноватым за то, что с ней случилось.

— Глупости!

— Сам знаю. Она бы в любом случае сорвалась… Но это произошло сразу после того, как мы развелись.

— А долго ей… сидеть?

— Еще три года. Я ее не бросаю, ты не думай. Посылки, взятки — все на мне. Но мне не хочется, чтобы она общалась с Люськой. Я боюсь.

— Почему? — прошептала я.

— Ты же знаешь Люську. Она тоже взбалмошная. Тоже может сорваться в любой момент. Мне не хочется, чтобы Юлька оказывала на нее… влияние. Не хочу, чтобы Люся общалась с преступницей.

Его слова мне были хуже пощечины. А ведь я чуть было не проболталась. Дура. Он же первый меня и сдаст. И будет прав. Я взглянула на него — Юра лежал на спине, глаза его были закрыты. В темноте он почему-то казался старше, и мне вдруг стало его жаль. Он не знает еще — и даст бог, не узнает, — с кем связался. Мое место — рядом с его экс-благоверной Юлией, от которой он так трогательно пытается защитить свою семью.

— Спи, Анечка, — он прикоснулся губами к спутанным волосам на моем виске.

Но в ту ночь я так и не смогла уснуть.


По утрам ночные кошмары казались мне глупыми. Утром у меня были другие проблемы.

— Юр, почему ты не поговоришь с Люськой? — однажды рискнула спросить я.

— О чем с ней говорить? — нахмурился он. — Пойми, у нее возраст такой.

— Да нормальный у нее возраст. Она просто переживает.

Почему-то Юра злился, когда я заговаривала о его дочери. То ли чувствовал себя виноватым перед ней, то ли не хотел подпускать меня ближе безопасного расстояния. Я же впервые почувствовала, что нашла человека, в которого готова врасти со всеми корешками.

— Мне тоже было шестнадцать лет, когда папа начал странствовать, — задумчиво сказала я.

— Что? — удивился Юра. — Что начал делать?

— Прости, оговорилась, — холодный пот выступил на моей спине, — я имею в виду, когда папа ушел от нас. Я помню, что мне было непросто.

— Но от Люси папа никуда не уходил.

— От нее ушла мама.

— Разве это мама была? Если бы ты Юльку видела! Из нее такая же мама, как из тебя рок-звезда.

— А с чего ты взял, что из меня не получилось бы звезды? — Я притворилась обиженной.

Он неизменно сводил наши мелкие ссоры к шутке.