А к маме она в гости приходила. Они вместе пили вино и обсуждали маминых кавалеров. Вернее, мама обсуждала их вслух, а Люся молча слушала. Мама надеялась, наверное, что Люся все папе Юре передаст. Папа Юра послушает о Юлиных романтических похождениях и схватится за голову — какую же женщину я упустил! Ему станет грустно и обидно, именно этого маме Юле и хотелось. Но Люся папе никогда ничего не рассказывала.

Люсе еще не исполнилось пятнадцати, когда мама Юля отбыла в неизвестном направлении. Сначала Люсе сообщали, что мама вышла замуж и переехала в другой город, но потом она, конечно, узнала правду.

Примерно в то же время в ее жизни наконец появился первый мужчина. Тогда ей уже было наплевать на романтику. Расплывчатые мечты о море и песке казались пережитками детства. Это было так же дико, как мечтать, например, о том, чтобы стать знаменитой балериной. Четырнадцатилетней Люсе было все равно, в какой именно обстановке произойдет ее ознакомительное свидание с фаллосом. И кто будет хозяином этого самого фаллоса — тоже не важно.

Думаете, это так просто — лишиться девственности? Почему-то мужчины девственниц боятся. Во всяком случае, от нее сбежало четверо — стоило им узнать о ее невинности. Наверное, то были охотники за очаровательной легкомысленностью, которых пугала сама формулировка «серьезные отношения». Они справедливо полагали, что любая девица хочет, чтобы ее первый мужчина был неисправимым романтиком, дарящим цветы, нашептывающим о любви в телефонную трубку и мечтающим о знакомстве с родителями потенциальной невесты. Ее-то ничего из вышеперечисленного не интересовало, но откуда им было это знать? Девственность была для нее как клеймо, как черная метка.

Так что она подарила свою невинность первому же человеку, который осмелился на нее посягнуть. Собственно, может, он и не осмелился бы, если не был так безнадежно пьян. Люся даже имени его не запомнила. Была какая-то «теплая» компания — полусгоревшие шашлыки, дешевый портвейн, водка, берег Волги, запах сена, небо, которое кружится над головой, — и чем больше она пила, тем быстрее становились обороты неба. Чьи-то горячие руки на Люсиной талии, а ей щекотно, и она смеется. А потом они лежали в мокрой траве, чье-то винное дыхание согревало ее разрумянившееся лицо, и она смотрела на угасающий костер. Нельзя сказать, чтобы ей было хорошо. Но с земли Люся Синицына поднялась с чувством отличницы, с достоинством выдержавшей экзамен в академию женственности.

Что потом началось! Она со смехом вспоминала те времена, когда она мечтала хоть о каком-нибудь мужчине, а представители противоположного пола упорно ее игнорировали. Теперь у Люси было столько мужчин, сколько она хотела, и даже чуточку больше. Своего единственного она, правда, так и не встретила — ну, да и Бог с ним. Зачем он нужен, если один из «неединственных» не поскупился подарить ей духи, другой возил ее в школу на новеньком красном мотоцикле, а третий однажды пригласил ее в привокзальный ресторан и угостил бутербродами с красной икрой? Люся считала себя роковой женщиной — кем-то вроде Марлен Дитрих, черно-белое изображение которой висело над ее небрежно заправленной кроватью. Ни одного фильма с участием Дитрих она не видела, зато умела так же красить брови и выпускать сигаретный дым томным ментоловым облачком.


Люся зажмурилась и с размаху полоснула бритвой по своей руке. По молочно-белой коже застенчиво заструился тоненький кровавый ручеек. Ладошке стало горячо, но ощущение было приятным. Боли Люся почему-то не чувствовала.

Она открыла глаза и отругала себя за малодушие. Ей уже шестнадцать лет, скоро семнадцать стукнет, а она режет вены так же бестолково, как бы это сделала романтичная шестиклассница-дилетантка в надежде, что ее найдут и откачают. Быть спасенной при попытке самоубийства — можно ли вообразить больший позор?

Опытная девушка ее возраста должна знать, что вены стоит резать не вдоль, а поперек, кровь должна быть не алой, а темной и густой. Высунув кончик языка, она старательно сделала еще один надрез, длинный и глубокий. Вот теперь — полный порядок. Надо только забраться в ванну, иначе кровь свернется. Люся скинула драный халат, в котором она ходила дома, и критически посмотрела на себя в зеркало. И зачем ей жить, скажите на милость, с такой фигурой и с таким, с позволения сказать, лицом? Разве некрасивые люди бывают счастливыми? Хорошо еще, что она довольно рано это поняла…

…Любовь, как подлый драчун со снежком в руке, подкралась к ней исподтишка. Люся всегда считала себя особой, далекой от ненужных сантиментов. Мама Юля часто говорила ей — лучше не влюбляться. Гораздо выгоднее быть любимой, чем любить. Мама Юля, несмотря на все ее многочисленные недостатки, иногда могла быть очень мудрой. Люся и не влюблялась, любовь представлялась ей понятием абстрактным, лишенным смысла. И что вы думаете? В один прекрасный день абстрактное понятие обрело конкретную форму. Оказалось, что любовь — это загорелый долговязый Валерка из соседнего подъезда, который был моложе Люси на целый год. И что она в нем нашла? Впрочем, Люся где-то слышала о том, что любовь и логика — понятия несовместимые.

Она не сразу поняла, что влюблена, сначала решила было, что это какая-то незнакомая болезнь. Стоило Люсе увидеть Валерку этого, как у нее начинало саднить сердце, слабели коленки, а голос становился неприятным и тонким. И только спустя некоторое время до нее дошло — все симптомы безнадежной влюбленности налицо.

Валерку, между прочим, она с детства знала. И никогда не воспринимала его всерьез — да и стоит ли девчонке, у которой столько ухажеров, обращать внимание на какую-то мелюзгу? Кто же знал, что за последний год Валерка вытянется, начнет говорить прокуренным басом и щеголять в камуфляжных штанах, по последней моде приспущенных на тощие бедра? Валерка был ярким блондином, а глаза у него были такие синие, что дух захватывало. Причем не только у Люси. Валерка пользовался, если можно так выразиться, повышенным спросом. В основном, правда, вокруг него ошивались восторженные малолетки с подведенными черным карандашом бесстыжими глазами и щедро оголенными конечностями. Но были и достойные соперницы — например, Люсина одноклассница Саша Старостина, обладательница копны светло-русых волос и зеленых глаз, немного, правда, навыкате. В школе Сашу считали красавицей. Тоже мне красавица, фыркала Люся. Ничего особенного в этой Старостиной не было, гонор один.

Люся не умела вести тонкую игру, хитростью заманивать понравившегося мужчину в тщательно замаскированный капкан. Нет, она не постеснялась подойти к Валерке и, улыбнувшись, просто спросить: «Хочешь быть со мной?» И он улыбнулся в ответ и ответил своим баском: «Хочу». Потом взял ее за руку, и они отправились на чердак недостроенного дома — целоваться. Люся была счастлива, как никогда. Целую неделю они были вместе, Валера встречал ее после школьных занятий, они покупали в ларьке пиво «Балтика № 9», выпивали одну бутылку на двоих, а потом шли на тот самый чердак. Его губы были горьковатыми, потому что Валера злоупотреблял пивком, и одновременно сладкими, потому что Люся была в него влюблена.

И вот однажды он не пришел, как обычно, к школьному крыльцу. Люся напрасно прождала его полтора часа, не обращая внимания на насмешки окружающих. Не появился Валера и на следующий день. А еще через день до нее дошла ужасная сплетня — теперь он водит на чердак Сашу Старостину…

Классическая история. Две девушки воюют за внимание пресыщенного мужика. Одна побеждает, вторая какое-то время сопротивляется, а потом понуро бредет в ванную комнату с опасной бритвой в руке.

Люся не считала, что она покорно плывет по течению. Разве она не пыталась переиграть все в свою пользу? Разве она не потребовала от Валерки объяснений? И что услышала в ответ? Вспоминать противно. «Между нами ничего особенного не было. Мы не пара. Заруби это на своем носу!» Так и сказал, слово в слово, — вот унижение! Люся чуть не разрыдалась прямо при нем. Но в последний момент сумела взять себя в руки. Сплюнула ему под ноги и презрительно протянула: «Не больно-то и надо».

А потом, гремя мелочью в кармане, пошла бритву покупать.


Мне нравилось на него смотреть. Просто смотреть. Мысленно разбирать его внешность на крошечные детали и стараться запомнить каждую. Это была своеобразная игра. Потом, оставшись в одиночестве, я устраивала самой себе экзамен. Надо было представить себе мочки его ушей, его затылок, его щиколотку, его живот. Многие ли женщины смогут ответить на вопрос: сколько родинок на лице их любовника. Я точно знаю сколько. Тем более что их не так уж и много — восемь всего.

— Почему ты так на меня смотришь? — спрашивал Юра.

— Запоминаю, — честно отвечала я. Я вообще решила никогда ему не врать. Юра — не тот человек, с кем надо играть в коварные и смешные игры. В моей прошлой жизни, когда меня еще звали не Анной, я столько мужикам наврала — на сто лет вперед, наверное.

— Запоминаешь? Что, решила уйти? Вернуться к мужу?

— Что ты, как же я… Ни за что!

Это его пугало больше всего. Он боялся, что в один прекрасный день я соберу вещички и отчалю обратно в Москву, не оставив ни адреса, ни телефона. Он постоянно расспрашивал меня о моем муже. О том, какой он, как выглядит, где работает и не хочу ли я ему позвонить, чтобы потребовать обратно украденный паспорт. Я отвечала лаконично, боялась завраться. Мне не нравилось об этом говорить. В такие моменты мое иллюзорное счастье рассеивалось, как летний туман. Я вспоминала вдруг мужчину с ножом в спине и свое бегство из Москвы, я вспоминала, что на самом деле я не имею ничего общего с той женщиной, в которую Юрий так трепетно влюблен. Он любит скромную учительницу по имени Анна, черноволосую, с разными глазами. Один глаз голубой, другой — карий. «В средние века тебя с глазами твоими точно сожгли бы на костре», — часто говорит он. «А тебе нравятся демонические женщины?» — поддразниваю его я. «Еще как!» — смеется Юра в ответ.