Он воспринимал свою футбольную карьеру крайне серьезно, и на поле Бакс был настоящим монстром, быстрее, чем предполагали его габариты, и вместе с тем достаточно сильный, чтобы с легкостью сбивать сильнейших игроков, отбирающих мяч на поле. Я своими глазами видел, как он сбрасывал с пары ударов парней под два метра ростом и весом по четыреста фунтов (прим. перев.: около ста восьмидесяти килограмм). Он просто сметал их наиболее сокрушительные атаки, как нечто раздражающее, а затем взвивался ракетой, чтобы прижать квотербэка с сокрушительностью мчащегося навстречу грузовика.

Даром, что кроме поля, он ничего не воспринимал всерьез. Он был настоящим дамским угодником. Такой же игрок, как и я. Легко знакомился с цыпочками, и так же легко от них избавлялся. Он пил, как рыба, тренировался, как зверь, и не придавал большого значения никакому дерьму, кроме футбола, женщин и выпивки. И это было действительно так... В основном. У него были свои тараканы, как и у всех нас, просто он затолкал их очень глубоко в себя, даже не пытаясь с ними разобраться, предпочитая выгонять их с помощью выпивки, беспорядочных половых связей и отжиманий.

Бакстер подошел, смерив меня странным взглядом, поднял обе руки, согнув пальцы на манер когтей, прижал их к моей груди и опустил на несколько сантиметров вниз.

Черт, черт, черт. Совсем забыл об этом. Надо было рубашку надеть.

Затем он обошел меня со спины и хихикнул.

‒ Боже правый, брат, ‒ сказал он, откровенно хихикая, ‒ или ты спутался с горным львом, или урвал лакомый кусочек, и теперь прячешь его где-то здесь.

Еще один смешок, и его пальцы прошлись по тому, что, как я предполагаю, было следами от ногтей Дрю. Благодаря его прикосновению и недоверчивому смеху от него и других братьев, а сейчас все толпились позади меня, я понял, что следы должны были быть действительно обширными.

‒ Я имею в виду... черт возьми, чувак, ‒ сказал Бакстер благоговейным голосом, ‒ да она разорвала тебя, черт возьми.

И конечно Зейн не мог не вставить свои пять копеек:

‒ Ага, и он с ней тоже порвал.

Бакс развернул меня и уставился, как баран на новые ворота, коим он и был.

‒ Ты что?

‒ Как будто хоть кто-то из вас, ублюдков, разбирается в этом дерьме, ‒ сорвался я, ‒ вы ведь с ней даже не встречались, и ни один из вас, придурки, не встречался с цыпой повторно, не больше, чем я. Так что я не желаю выслушивать все это дерьмо ни от кого из вас.

‒ Она была хороша? ‒ Брок смерил меня взглядом.

Я вздохнул и закрыл лицо обеими руками.

‒ Это было на самом деле чертовски невероятно, и я такого никогда не испытывал.

‒ Что само собой означает, что с ней нужно немедленно порвать, так? ‒ Брок изогнул бровь, жест, который я ненавидел. Отец так обычно поднимал бровь.

Брок выглядел совсем как отец. Немногим ниже Бакса, он был стройнее, уравновешеннее, предпочитал проводить время в кабине своего самолета, вместо качалки. Те же коричневые волосы и глаза, только с той лишь разницей, что волосы Брока были коротко пострижены и зачесаны на бок, как у моделей GQ [1], возле левого глаза свисало несколько прядей. Поскольку он был моим братом, у меня не было проблем с тем, чтобы признать, что он был милым сукиным сыном. Честно говоря, это раздражало. У него были проблемы с чувством юмора, острая проницательность и привычка задавать сложные вопросы, как правило, в будущем времени. Вот как сейчас.

Я ударил его в плечо.

‒ Заткнись, Брок.

Он лишь усмехнулся и взглянул на Зейна.

‒ Он с этим не особо хорошо справляется, как я понимаю?

Зейн указал на «Джек Дэниэлс».

‒ Вот все, до чего он додумался в данной ситуации.

Брок хлопнул меня по спине.

‒ Отличная идея, большой брат. Выбухай ее из своей головы. Идеальное решение. Это, безусловно, самый логичный способ борьбы с надоедливыми эмоциями. Работает каждый раз!

‒ Умник, ‒ прорычал я.

Зря я это сказал. В тот же миг все три моих брата выдали в унисон:

‒ Это лучше, чем быть тупицей!

Это была любимая фраза отца, и слышать это от них да еще в один голос... это меня выбесило.

‒ Черти вас подери, ублюдки. Мне не нужно это дерьмо, ‒ я сходил в свою комнату, накинул на плечи рубашку, всунул босые ноги в сапоги и проскользнул мимо моих идиотских братьев к лестнице.

‒ Куда собрался, говнюк? ‒ спросил Бакстер.

‒ Черт, да чтоб я знал. Подальше от вас, ублюдков, ‒ сказал я, спускаясь по лестнице.

Брок увязался следом за мной. Я это проигнорировал, хотя из присутствующих братьев он был самым здравомыслящим, так что была вероятность, что он действительно мог подать дельную мысль. Единственный из прочих братьев, кого я когда-либо действительно слушал, ‒ это Лусиан, просто потому, что он был крайне неразговорчив. Он редко произносил за раз больше пары слов, но если такое случалось, то его тщательно подобранные точные слова пробирали до костей.

Мой плащ пропал, а это, как я надеялся, могло означать, что Дрю его одолжила, и сейчас находится где-то там, снаружи.

К черту. Это просто небольшой дождик, что может случиться?

Я просто собираюсь прогуляться, чтобы охладить голову, твердил я себе. И я вовсе не искал Дрю.

‒ Ну и где она может быть, как думаешь? ‒ спросил Брок.

‒ Не знаю.

‒ Ты не знаешь? Ты не знаешь, куда она могла пойти после того, как ты ее бросил?

‒ Да я ее только встретил, Брок. Буквально позапрошлым вечером. Нечего здесь бросать.

‒ И, тем не менее, ты на нее уже запал?

‒ Да не запал я на нее, придурок, ‒ мне не нужно было даже смотреть, чтобы увидеть его изогнутую бровь, ‒ и опусти эту чертову бровь, пока я не разбил твою симпатичную мордашку.

‒ Значит конкретно запал.

‒ Заткнись, Брок.

‒ Как ее зовут?

‒ Дрю.

‒ Она хорошенькая?

‒ Прекрати это, мужик.

Он не отставал от меня, даже когда я направился в доки.

‒ И секс... ты сказал, он был лучшим в твоей жизни?

‒ В конце мне показалось, что сердце на секунду остановилось.

‒ Знаешь, ты говоришь, что остановилось сердце, но мне кажется, что ты просто не понимаешь своих чувств. Ты ошибочно принимаешь за физическую остановку сердца то, как тянется к ней твое метафизическое сердце.

‒ Из какой бездны ты берешь это дерьмо? ‒ Я остановился и уставился на Брока.

‒ Из книг, ‒ пожал он плечами, и бросил на меня хитрый взгляд. ‒ Еще скажи, что я ошибаюсь.

‒ Заткнись, Брок, ‒ я не стал вешать лапшу на уши конкретно этому брату.

Он лишь рассмеялся.

‒ Видишь, ты конкретно запал на девушку, которую встретил только прошлой ночью. Эта девица способна сбить тебя с толку одним своим существованием, она подарила лучший секс в твоей жизни, разодрала в хлам, и тебе это явно понравилось... и в итоге ты ее продинамил. А теперь блуждаешь в доках Кетчикана, отказываясь признать, что ищешь ее, и я подозреваю, что ты понятия не имеешь, с чего начать разговор, даже если ее найдешь.

‒ Да заткнись ты уже, Брок!

Черт возьми, а ведь он был прав. Я ненавидел, когда мои братья оказывались умнее меня... а это случалось в большинстве случаев.

Он уловил это все, даже не зная всех обстоятельств того, почему она вообще попала в Кетчикан. Если б знал, то еще с большим пылом взялся бы за меня.

Я вздрогнул от этой мысли.

И конечно, Брок видел, что меня проняло.

‒ Чего ты не договариваешь?

‒ Черт тебя побери, Брок, ‒ взглянул я на него, ‒ ну почему ты не можешь просто отвалить?

‒ Потому что ты не хочешь этого. Ты бы спровадил меня назад в бар, если бы на самом деле не хотел услышать то, что я должен сказать.

Он был прав, так что мне оставалось лишь ворчать:

‒ Мудак. И когда ты успел стать таким чертовски умным?

‒ Проблема не в твоем интеллекте, Себастиан. Просто у тебя никогда не было возможности вырасти эмоционально.

Я остановился и повернулся к нему.

‒ Лучше бы тебе объясниться, Брок, и быстро.

Несмотря на то, что он был на три дюйма (прим. перев.: около семи с половиной сантиметров) ниже, на тридцать фунтов (прим. перев.: около тринадцати с половиной килограмм) легче и на четыре года младше, Брок вовсе не выглядел напуганным моим гневом. Он просто хлопнул меня по спине и продолжил идти по докам, слева от нас ‒ вода, справа ‒ Кетчикан.

‒ Тебе было, кажется, семнадцать, когда мама умерла? В той или иной степени это подпортило жизнь нам всем, но думаю, тебе досталось больше всех. Да, ты должен был занять ее место в баре, но ведь и отец впал в депрессию, а тебе пришлось заменить родителей большинству из нас.

‒ Я не делал ничего такого, ‒ проворчал я в ответ. Меня пронизывали какие-то тяжелые неприятные чувства.

‒ Может быть, у нас разные воспоминания о тех годах. ‒ Брок посмотрел на меня раздраженно. ‒ Кажется, я помню, как ты готовил для нас обеды, помогал с домашкой, которую и сам едва понимал. Не бей меня! Ты знаешь, что это правда и в этом нет твоей вины, ‒ он поднял обе руки, чтобы прикрыться от моего инстинктивно брошенного кулака. ‒ Ты будил нас утром, убеждался, что Бакс добрался домой с футбольной тренировки, возил меня на занятия по пилотированию.

Я искал повод возразить, но его не было. Я действительно всем этим занимался, но ведь у меня не было выбора. Отец стал поздно ложиться после смерти матери, как мне казалось, всему виной была необходимость убирать в баре после закрытия, бодрствуя до трех, а то и четырех часов. И, конечно, я работал вместе с ним, а утром по-прежнему должен был вставать и идти в школу, а когда окончил школу, убедился, чтобы и остальные парни тоже это сделали. Это нужно было сделать, а я был старшим, так что это была моя задача. Оглядываясь назад, я понимаю, что смерть матери разрушила отца сильнее, чем я думал, чем любой из нас действительно осознавал, и возможно несправедливо, но я оказался под слишком сильным давлением. Большим, чем я, наверное, понимал.