‒ Да, но я ... ‒ Себастиан прижал к глазам внутренние стороны ладоней и сильно потер. ‒ Я просто был так чертовски одинок.

‒ Теперь нет, брат, ‒ сказал Зейн, чуть ли не насильно заключая Себастиана в объятья, и удерживая на месте. ‒ Больше нет.

‒ Вы, черт подери, все просто бросили меня здесь. Я знаю, что у всех вас свои жизни, но... черт, черт... твою мать! ‒ Плечи Себастиана снова поднялись, и на этот раз они не остановились, а Зейн только крепко держал его, отказываясь отпустить, хотя Себастиан боролся, пытаясь выбраться, пытаясь удержать эмоции при себе.

У меня защемило сердце от того, какая в его голосе звучала боль, неприкрытая агония потери и одиночества, и тогда я поняла причину его стен, причину прятаться за внешностью горячего ублюдка. Ему было больно, одиноко, а он отказывался этим делиться. Мне до сих пор казалось, что он отказывался признавать, что у него вообще были какие-то проблемы.

Брок и Бакстер замкнули круг, обняв Себастиана, и я услышала, как в безопасности этого убежища он, наконец, расслабился и позволил себе скорбеть о потере отца и о месяцах и годах одиночества.

Я просто стояла там, в дверях, и наблюдала, чувствуя себя посторонней, которой посчастливилось присутствовать в такой момент.

Через несколько минут Себастиан выпрямился, встал, подцепил за спину рубашку и стянул ее, вытирая лицо. Затем повернулся и помог каждому из братьев подняться.

Он поднял глаза и увидел меня в дверях бара.

От его взгляда у меня задрожали ноги, а все мое естество затрепетало.

Я была уверена, что Себастиан Бэдд собирался оттрахать меня до потери сознания.

[1] Patron — первоклассная текила от производителя Patron Spirit.

ГЛАВА 12

Себастиан

Не передать словами, как приятно выгрести из себя все это дерьмо. Словно гора с плеч свалилась. Но оно по-прежнему кровоточило, как открытая рана. Несмотря на то, что я чувствовал облегчение, отца это не вернуло, бар так и оставался моей проблемой. Парни скоро снова уедут, а я останусь здесь совершенно один.

Черт, мужик. Да я не плакал с тех пор, как умерла мама. Но это было наедине с собой в своей комнате за закрытой и запертой дверью, и я помню, что это было охренительно больно, потому что я просто не мог больше держать все в себе, как ни пытался. Я ненавидел отпускать это. Ненавидел плакать, но физически не мог прекратить. Прямо как сейчас, в доках, рядом с моими братьями. Я был не в силах остановиться, и это именно то, чего они добивались. Ублюдки набросились на меня и физически заставили противостоять собственным эмоциям.

И они были правы, не думаю, что когда-либо пытался отпустить это или разобраться в своих чувствах. Ни после маминой смерти, ни после отцовской, и, разумеется, я не сталкивался со своим закоренелым чувством брошенности. Иррационально? Разумеется. Но от меня это не зависело. Мама покинула меня, отец покинул меня. Даже парни все меня покинули.

Но теперь они вернулись. Не по своей воле и временно, но они вернулись, и это было хорошо. Теперь мне просто нужно, чтобы остальные четверо приехали сюда, и все встанет на свои места.

Я стер кровь с лица своей рубашкой и держал ее скомканной в кулаке.

И вдруг почувствовал ее присутствие.

Я был весь изранен: парни не стали мелочиться. Они действительно хорошо меня отделали, болело все. Эмоции все еще метались на надрыве, яростно, быстро и беспощадно, и, черт возьми, там была она. Просто стояла, в дверях бара, одним плечом опираясь о косяк, по-прежнему в моем серо-зеленом плаще. Капюшон почти свалился с ее головы, обнажая часть рыжих волос на плечах и обрамляя прекрасное лицо. И ее глаза, черт возьми, эти глаза. Такие ошеломительно голубые, что на расстоянии двадцати футов перехватывало дыхание.

И сострадание на ее лице... святые угодники. Ко мне? Взгляд, которым она меня одарила, проникал глубоко под кожу, зарываясь и пуская во мне корни, которые, несомненно, останутся там навсегда. Это был взгляд, говорящий «я тебя вижу». И эти три слова не могли передать всего. Она видела меня. В том смысле, что она видела сквозь все барьеры. Сквозь татуировки, мышцы, ментальность ублюдочного игрока, все мои гребаные эмоциональные доспехи, предназначенные для того, чтобы держать всех на расстоянии... удерживающие от слишком пристального внимания.

Но Дрю? Она действительно видела. Ей не нужно было смотреть сквозь все это, потому что она видела это как часть меня.

И это пробирало до костей.

Ушибы, перелом носа, ноющие ребра, разбитые губы... все это стало неважно, когда я проследовал к ней. При моем приближении она подняла голову.

‒ Ты нужна мне, Дрю. ‒ Я стоял над ней, глядя вниз и чувствуя на губах вкус крови из все еще кровоточащего носа.

‒ Я знаю, ‒ просто улыбнулась она мне.

Она подняла обе руки и положила их рядом с моим носом и, поколебавшись долю секунды, быстро и ловко вправила его.

‒ Ты делала это раньше, ‒ сказал я.

Она усмехнулась.

‒ Ты не спаринговал с третьим и четвертым данами и не ломал свой нос раз или три.

‒ То, что ты только что видела... ‒ начал я, хотя не был уверен, что именно собираюсь сказать, чтобы объяснить или даже спросить, что она об этом думает.

‒ Тссс... ‒ Она забрала из моей руки рубашку, дотронулась до носа, вытерла губу, выражение ее лица было нежным и ласковым.

‒ Но я... ‒ Я нахмурился.

Она поднялась на носочки.

‒ Цыц, Себастиан, заткнись и поцелуй меня.

Ну, я и заткнулся, и поцеловал. Обняв ее за талию, дернул к себе, другой рукой коснулся щеки и осторожно ее поцеловал.

Очень сложно целоваться нежно такому любителю сваливать, однако пришлось довольствоваться долгим, медленным, глубоким и обстоятельным поцелуем, пробуя на вкус ее губы, исследуя линию зубов, гладкий упругий язычок. А потом на мне оказались ее руки и скользнули по груди, кожа на которой была мокрой от дождя и пота. Она обхватила мой затылок и наклонила меня, углубляя поцелуй, требуя большего.

Я услышал рев мотоцикла позади, услышал, как заглох мотор, стук сапог по тротуару.

‒ Вот черт, кажется, я пропустил все самое интересное, ‒ голос был приглушен шлемом, но я знал кто это.

Я отстранился и прошептал в губы Дрю:

‒ Это Ксавьер. Нужно поприветствовать его, а потом я заберу тебя наверх.

‒ Давай по-быстрому, ‒ прошептала она в ответ.

Я неохотно отпустил ее и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ксавьер снимает мотошлем. Мальчик из колледжа, по всей видимости, стал настоящим хипстером.

Из нас Ксавьер больше всех походил на маму. Его волосы были скорее черными, чем коричневыми, вьющиеся и непослушные. Кроме того, он был единственным из нас, кто унаследовал мамины зеленые глаза. Он был сопляком, едва доросшим до того, чтобы бриться, но даже так его внешность и развязность не оставляли сомнений, что он чертов Бэдд. Плотные черные джинсы поверх потрепанных армейских сапог, чисто белая футболка под кожаной курткой в стиле 50-х. С боков его голова была выбрита налысо, а длинные растрепанные волосы на макушке напоминали дикую кучерявую швабру. В ушах тройной пирсинг, на предплечьях наколоты узоры из переплетенных геометрических фигур... видимо мальчик подражал мне.

Впрочем, байк был новым. Раньше он ездил на какой-то развалюхе вроде Топаза девяносто третьего года или подобного дерьма. Видимо, он копил на обновления, его можно понять. Это был восьми- или десятилетний Триумф в отличном состоянии. Красавчик, и я немного завидовал. Не то чтобы у меня были время или деньги на байк, но я тосковал по тому, который пришлось продать, чтобы расквитаться с долгами, накопившимися, пока я... скажем так, напивался и дебоширил.

Он усмехнулся, когда я притопал и сгреб его в медвежьи объятья так крепко, что он чуть не упал с байка.

‒ Эй ты, большой чертов фрик, отпусти меня! ‒ Ксавьер толкнул меня в попытке отбиться, но я был на десять лет старше и, по крайней мере, на пятьдесят фунтов тяжелее, поэтому у него не было ни единого шанса. В конце концов, он уступил и сдался. ‒ Отлично, ты, чертов орк. Хорошо, хорошо, ты обнял меня, теперь отпусти, пока я не уронил байк. Он совершенно новый.

Было весело задирать Ксавьера. Он был немного нелюдимым, чуточку жестким и не особо хорош в физических прикосновениях. В том смысле, что он ненавидел объятья, ненавидел, когда его кто-то трогал. Мне казалось это простой причудой. Я предполагал, что это было связанно с его уродской врожденной интеллигентностью. Высшие баллы на экзаменах, он окончил школу со средним баллом 4.3, стипендия в колледж была у него в кармане прежде, чем он окончил старший класс, физик-самоучка, владеющий скорочтением, прожорливый книжный червь, мастерский скетчер, а свободное время он посвящал своей ненормальной страсти к созданию странных маленьких роботов, которые не делали ничего полезного, просто шатались, вращались и прыгали вокруг. Он использовал часовые механизмы, батарейки, ненужные детали и какую-то магию гениальности и заставлял их резвиться вокруг, словно это милые, причудливые маленькие живые создания. И, о да, он был невероятно талантливым футболистом.

Поди разберись.

У этого парня были мозги, которых не доставало Баксу, Зейну и мне. Не то чтобы мы были идиотами, но Брок и Ксавьер находились на принципиально ином уровне в плане ума, а затем Ксавьер взял этот уровень и развеял его в пыль.

И бесы подери этого паренька, но он был чертовски хорош собой и имел столько гребаного высокомерия, что не знал, что с ним делать. Просто... не трогайте его.

Наконец, я отпустил его и наблюдал, как он крутит плечами, пожимает и передергивается, словно пытаясь избавиться от какой-то ползучей твари.

‒ Ладно, ты, маленький панк. У меня есть кое-какие дела. Увидимся позже, идет?

Взгляд Ксавьера переместился на Дрю, затем снова на меня. Он всегда был наблюдательным, и, будучи самым младшим, дольше всех оставался рядом со мной, так что видел меня с несметным количеством разных женщин на протяжении многих лет, ни одну из которых я не приводил наверх, не представлял братьям, не говоря уже об отце. Я никогда не виделся с ними больше одного раза, и никогда не пытался произвести впечатление, что это будет что-то помимо быстрого случайного перепиха. А значит, никакой привязанности, никакого любовно-морковного бреда.