Довольный приемом Калигула поднял в приветствии руку и долго стоял, наслаждаясь оказанным приемом. Мессалина до рези в глазах всматривалась в его лицо, изрядно подурневшее, по словам Мнестера, но императорская ложа была слишком далека для ее глаз, чтобы заметить какие-то изменения.

Наконец аплодисменты и крики начали затихать, и Калигула, усевшись в курульное кресло, дал знак начинать гонки.

Раздались пронзительные звуки оркестра, под которые на беговую дорожку выехал консул, за которым шли ликторы и жрецы, ехали на колесницах, влекомых слонами и лошадьми, статуи богов и обожествленных членов императорской фамилии. Курители фимиама размахивали кадилами, и певцы исполняли священные гимны.

Медленно обойдя поле, процессия скрылась под аркой, а на беговой круг выехали колесницы, представлявшие цвета всех конюшен — синих, зеленых, красных и белых, причем колесница и возничий «зеленых» выделялись роскошью убранства и экипировки.

Выстроившись в ряд, лошади и люди ждали сигнала к началу заезда.

Как уже было сказано, Мессалина не любила колесничные гонки ровно по тем же соображениям, что и гладиаторские бои. В те времена бега были чрезвычайно опасным видом спорта: после старта колесницы неслись к поворотному столбу, там разворачивались и мчались назад к финишу. Вот около этого столба-меты и происходили, как правило, самые трагические моменты гонок. Разворот вокруг нее был слишком крутым, колесницы часто наскакивали одна на другую, разлетаясь в щепы, и возницы гибли под копытами своих и чужих лошадей. Мало кто из колесничих умирал своей смертью. Гораздо чаще их с переломанными и размозженными членами уволакивали с поля, как с арены тела гладиаторов.

Заезды следовали один за другим. Болельщики на трибунах делали ставки и то истошно вопили, выиграв несколько десятков сестерциев, то проклинали судьбу, если их колесница не успевала вовремя к финишу.

Среди этого шума и гама Мессалина откровенно скучала, исподтишка поглядывая по сторонам. На местах, где имели право сидеть только разряженные в белоснежные, с широкой пурпурной полосой тоги сенаторы и гордые своей властью весталки, было много людей, одетых в тряпье, красноречиво говорившее о принадлежности своего владельца к римской бедноте. Мнестер, хихикая, недавно рассказал, что Калигула специально велел раздавать римской черни тессеры на места сенаторов, чтобы тем приходилось унижаться до скандала с голытьбой за свои места. Однако, судя по тому, с какой скоростью редели ряды сенаторов, скоро с голодранцами некому будет спорить вообще. То же самое, но в меньшей степени, происходило и с местами всадников. Римские торговцы, а именно этим в основном занимались представители всаднического сословия, тоже были небедными людьми, и их богатство часто стоило им жизни. Что поделать: Калигула уже давно спустил баснословные богатства, накопленные Тиберием, и теперь не стеснялся добывать деньги самыми подлыми способами, казня богачей, чтобы завладеть их наследством, или посылая им приказ кончить жизнь самоубийством, что считалось особой милостью.

Зевнув от скуки, Мессалина принялась наблюдать за окружавшими Калигулу женщинами. Заполучившая в свои сети самого принцепса, Цезония прямо-таки лопалась от гордости и то посматривала свысока на окружающих, то что-то говорила своему венценосному спутнику, заглядывая ему в лицо. Такое положение дел явно не нравилось старшей из императорских сестер. Откровенно презирая любовницу брата, она опустилась на свое место так, чтобы сидеть к ней спиной, и презрительно молчала, нервно теребя наброшенное на голову покрывало, лишь изредка перебрасываясь парой слов с Ливиллой, чей понурый вид лучше всяких слов говорил, что вместе со смертью Друзиллы сестры потеряли власть над своим братом.

Разглядывая расшитую замысловатыми узорами зеленую столу Агриппины, Мессалина скорее ощутила, чем заметила, что император сумел разглядеть ее среди присутствовавших на гонках женщин. Стрельнув в его сторону глазами, она увидела, как Калигула подозвал к себе Сабина и, указывая на ее сектор, что-то повелел своему префекту. Тот кивнул головой и быстро вышел из ложи.

В это время начался очередной забег, закончившийся страшным столкновением стразу трех экипажей. Один из возниц, нога которого застряла в колесе, истошно кричал, другой валялся с размозженной головой, третьего волокли за собой разбившие повозку кони. Над полем стояло дикое ржание и истошные крики людей, и только одна колесница, шедшая в начале гонки последней, благополучно заканчивала свой бег. Ее возница, мгновенно среагировав, каким-то невероятным манером успел развернуть мчащихся лошадей, и они пронесли колесницу в нескольких локтях от мешанины из людей, лошадей и обломков колесниц, к великому счастью ее хозяина, колесничего гладиатора. Порию было чему радоваться: на его «красную» колесницу почти никто не ставил, и он нежданно-негаданно выиграл огромную сумму денег, а зал неистовствовал, аплодируя победителю. На уносимых возниц уже никто не обращал внимания, кроме их собственных жен и детей. Римляне всегда жили по принципу Aut Ceasar, aut nihil (Или Цезарь, или ничто) и не испытывали к проигравшим ничего, кроме презрительной жалости.

Засмотревшаяся на поле Мессалина вдруг почувствовала, как кто-то склонился над ее плечом, и, обернувшись, увидела рядом Сабина.

— Добрый день, Лепида, — любезно поздоровался префект с ее матерью и, решив, что на этом формальности соблюдены, перевел глаза на девушку: — Мессалина, Гай Цезарь просил передать, что ждет тебя сегодня во дворце в первую стражу.

— Зачем я ему понадобилась? — Непроизвольно в голосе девушки прозвучало недовольство, и она с ужасом подумала, что Сабин расскажет об этом Калигуле.

— Не знаю, — усмехнулся префект. — Но очень советую сменить тон, когда будешь разговаривать с принцепсом. У него сегодня не самое лучшее настроение, так что будь с ним полюбезнее.

С этими словами он откланялся, кивнув дамам на прощание.

— Ты с ума сошла! — накинулась на дочь Лепида, как только посланец императора отошел на несколько шагов. — Как ты могла с ним так разговаривать? Это тебе не Макрон, да будут милостивы к нему подземные боги!

— Ах, перестань, пожалуйста! — отмахнулась от ее причитаний Мессалина. — Что сделано, то сделано. Лучше посмотри, что там делается.

Она указала тонким пальцем на поле, где потерявший от радости голову Порий под овации зрителей отпускал на волю раба, привезшего ему только что целое состояние. Кругом творилось что-то невероятное: всегда ценившие смелость и хладнокровие квирины вопили, радуясь за возницу и аплодируя великодушию его хозяина.

Мессалина покосилась на императорскую ложу: интересно, что чувствует Калигула, болевший за «зеленых»? А там начался свой переполох: вскочивший Гай Цезарь поднял руку, показывая, что хочет что-то сказать, но народ не обращал на него никакого внимания, поглощенный разворачивавшейся на поле драмой. И тогда Калигула буквально бросился на выход, расталкивая стоявших на дороге людей.

Мать и дочь переглянулись.

— Порции придется сегодня сильно постараться, — значительно проговорила видавшая виды матрона. — Судя по тому, что мы сейчас видели, настроение у Калигулы явно не улучшилось. Будь с ним предельно аккуратна. У меня на похороны сейчас нет денег.

— А ты дашь мне свою диадему с изумрудами?

Лепида задумчиво посмотрела на стремительно опустевшую императорскую ложу, словно прикидывала шансы своей колесницы на ближайшей гонке.

— Дам, — после некоторого колебания проговорила она серьезно, — и, пожалуй, одолжу еще свои египетские серьги.

И они снова переглянулись, хорошо понимая друг друга.

* * *

Ночью Палатинский дворец выглядел мрачной громадой на фоне безоблачного звездного неба. Словно логово страшного зверя, требующего человеческих жертв, возвышался он над городом, и Мессалина чувствовала себя овечкой, идущей под нож жреца. Ощущение подкреплялось двумя преторианцами, которых префект прислал для ее сопровождения. Девушка покосилась на них и подумала, что два избалованных сытой жизнью гвардейца и идущий впереди с факелом слуга не слишком хорошая защита от грабителей, убийц и насильников, которые были настоящими царями ночного города.

В воротах их окликнула охрана, требуя пароль. Сопровождавшие девушку преторианцы отчеканили «Кадуцей», и их пропустили внутрь, в сеть переходов, потайных закоулков и скрытых ловушек.

Впереди из темноты выступила женская фигура, в которой Мессалина с трудом узнала Цезонию. Взмахом руки императорская любовница отослала преторианцев и остановилась перед своей соперницей, бесцеремонно разглядывая ее с ног до головы. Горящие по стенам светильники бросали на лица женщин резкие тени, заставляя хищно блестеть глаза.

— Так вот ты какая, — задумчиво проговорила Цезония, покусывая нижнюю губу. — В прошлый раз мне не удалось тебя хорошенько рассмотреть.

— А теперь рассмотрела? — приподняла бровь Мессалина, быстро сообразив, что ее вряд ли убьют по дороге к Калигуле. Скорее, ей придется опасаться обратного пути.

— Рассмотрела… Зачем ты сюда явилась? Чего ты добиваешься? Денег? Любви Гая Цезаря? Агриппина сказала, что ты когда-то приставала к нему со своей любовью, да и после его возвращения с Капри пару раз проводила с ним время. Это правда?

— А тебе что за дело? Если хочешь узнать поточнее, спроси у него самого.

— Не дерзи. — Брови Цезонии сошлись на переносице. — Детские мечты — глупые мечты. Я хочу знать, чего ты добиваешься сейчас.

— Зачем? Хочешь от меня отделаться?

— Если понадобится, то и отделаться. Как видишь, я предельно честна и надеюсь на взаимность.

Мессалина задумалась: судя по рассказам Мнестера, Цезония страшный противник. Не стоит ее злить раньше времени. Да и нужно ли ей приобретать в лице этой женщины непримиримого врага?