Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Я уверен, что последнее высказывание не относилось к Марии. Наверняка Гарри не пожелал отказаться от своих детей, иначе он разделался бы с Болейнами раз и навсегда. Если бы только дочери оказались такими же непривлекательными, как их мать! Между прочим, его воспоминания могут похоронить старую сплетню о том, что он флиртовал и с леди Болейн. Не представляю, кто вообще распустил подобный слух; видно, недоброжелатели решили выставить нашего короля необузданно похотливым Юпитером.

Настало время для музыкальной интерлюдии. К всеобщему удивлению, я, взяв лютню, вышел на середину зала и объявил:

— По случаю Рождества я сочинил песню.

Отчасти я погрешил против истины; эти стихи были написаны по иному поводу — мне хотелось разобраться в собственной душе и понять, каковы же мои истинные желания. Взоры гостей устремились на меня, однако, не испытывая ни малейшего смущения, я ударил по струнам и смело запел:

Веселиться средь друзей

Я буду до скончанья дней.

Мне никто не запретит,

И Богу это не претит.

Оленя гнать,

Петь, танцевать

Я сердцем рад.

Среди забав

Мой легок нрав,

Мне нет преград.

Юность время проведет,

Смеясь, флиртуя без забот,

Круг друзей тогда хорош,

Когда приятность в нем найдешь.

Безделье — мать

(Как то не знать)

Пороков всех.

Хорош ли день,

Где правит лень,

Где нет потех?

Коль компания честна,

То привлекает нас она.

Коль плоха, то быть в ней срам.

Но каждый волен выбрать сам.

В честной гулять,

Худой бежать

Намерен я.

В добре лишь прок,

И прочь порок —

Вот цель моя[28].

Я написал эту песню для себя и о себе самом, но когда прозвучал последний куплет, раздались бурные рукоплескания. Очевидно, мне удалось затронуть сокровенные чувства слушателей — как любому хорошему лицедею. Меня глубоко растрогало их одобрение.

К сожалению, сомневаюсь, что в том зале кто-то был тронут подобно вам, Гарри, хотя зрители поневоле слушали вас внимательно. Должно быть, вы выглядели на редкость красивым и казались настоящим героем, когда стояли перед публикой. Именно это, вероятно, и взволновало их, а не ваше простенькое сочинение.

Кстати, Кэтрин, думаю, я должен принести вам извинения за отвратительные замечания Генриха о вашей семье. Поймите, что он не всегда испытывал такие чувства, и, несомненно, его враждебность никогда не распространялась на детей.

В первый день нового, 1510 года все придворные — от благороднейшего герцога Бекингема до самого юного поваренка — собрались в Большом зале на официальную церемонию вручения подарков. Я решил сделать ее главным событием рождественских праздников и тем самым основать новую традицию. Благодаря Уолси и его неустанным стараниям король смог одарить каждого. Изысканный носовой платок вручили тщеславному гардероб-мейстеру, бутылочку испанского вина из Опорто — обожавшему его повару, четки — новому священнику дворцовой церкви. Для близких мне людей я выбирал подношения сам. Уолси получил роскошный шерстяной ковер из Турции, добытый ценой немалых усилий и огромных денег (ведь я уже знал, какой тонкий у него вкус). Екатерину я порадовал украшенной самоцветами Библией (хотя пока не воспринимал всерьез набожность жены). Для Уорхема, Фокса и Рассела я приготовил молитвенники в богатых переплетах. Кроме того, я позволил себе подшутить над Мором и преподнес-таки ему астролябию. Подчиняясь церемониалу, он вышел вперед и, взяв сверток, вернулся на место. Этикет не позволял сразу рассматривать подарки. Я торжествовал, представляя, как удивится Мор, когда приедет в Челси.

Затем последовала вторая часть церемонии, настал мой черед принимать дары от подданных. Мор быстро подошел ко мне и протянул небольшой пакет: его «Утопию».

— Только что завершил сие сочинение, ваша милость, — сказал он, низко кланяясь. — Надеюсь, вы найдете его занимательным.

Мор наверняка хотел сказать «поучительным», но не осмелился. Бог знает, чего ему стоили такие слова, ведь, следуя изящным придворным манерам, он принизил важность своего эпохального труда.

Уолси преподнес мне картину кисти великого Леонардо. Меммо в качестве подарка привел молодого лютниста, из венецианцев, проживающих в Англии. Рассел… да всего и не упомнишь. Как давно это было!

Придворные проходили мимо меня, оставляя подношения, и вскоре их гора выросла до моих колен. И вот, когда поток дарителей, казалось, иссяк, распахнулись двери и в зал вошли два француза (их национальная принадлежность легко опознавалась по чрезмерной любви к пестрым декоративным деталям костюма, из-за которых нельзя было понять, есть на человеке камзол или нет), держа с двух сторон за ручки объемистый сундук.

Взоры собравшихся устремились на иноземцев, которые осторожно и медленно спускались со своей ношей по ступеням. Высоченные каблуки цокали, точно подковы, по каменным плитам.

Торжественно прошествовав по залу, французы остановились в пяти шагах от меня. После чего опустили на пол свой гробоподобный ящик и открыли крышку. Внутри оказался пирог невиданно огромных размеров.

— Его христианское величество французский король Людовик посылает вам в качестве рождественского подарка мясной пирог. Его испекли из гигантского кабана, подстреленного на охоте лично рукой его величества. — И послы церемонно поклонились.

Я обозрел сверху сей кулинарный шедевр — он был величиной, пожалуй, со стол. Сие витиевато украшенное кондитерское изделие выглядело крайне соблазнительно, поблескивая аппетитной корочкой, запеченной до золотисто-коричневого цвета.

— Меч, — повелительно произнес я, и мне в то же мгновение предупредительно подали его.

Я срезал верхнюю корку, и в нос мне ударила отвратительная вонь: начинка пирога протухла. Кабанина испортилась и омерзительно позеленела.

— Ну и смрад, — бросил я, отступив назад.

— Таков запашок французских манер, — закончил Уолси, и его голос прозвенел в наступившей тишине.

Мы повернулись к улыбающимся французам.

— Передайте вашему господину нашу благодарность, — сказал я, — но у нас в Англии нет любителей протухшего мяса. Нам больше по душе свежие изыски бывших французских владений. К примеру, мои титулы и наследство. А эту разлагающуюся мертвечину вам следует доставить обратно Людовику с нашими наилучшими пожеланиями.

Они смертельно побледнели, вероятно, не на шутку перепугались.

— Да, эта падаль порождена на французской почве, — добавил я. — Позаботьтесь, чтобы она вернулась к своим истокам.

* * *

Я ненавидел Людовика. На такой возмутительный выпад необходимо было ответить должным образом! Однако я смирил гнев, не хотелось расстраивать Екатерину. Пришлось просто высмеять его подарочек, умалив значение оскорбления. До поры до времени.

В ту ночь в назначенный час компания ближайших придворных во главе со мной намеревалась совершить «внезапное» вторжение в покои Екатерины. (Возможно, нынче подзабыли о том, что прежде королева занимала личные, отдельные апартаменты. Мне говорили, что эта освященная веками традиция прижилась только в Англии и немало способствовала обоюдным супружеским изменам. Я упомянул здесь о данном обычае, ибо предвижу, что вскоре он окончательно изживет себя. Если бы Анна Болейн не имела собственной спальни… или Екатерина Говард…)

Дюжина молодцов, включая меня, вырядились в зеленые плащи из кендалского бархата и закрыли лица серебряными масками. Мы собирались ворваться в будуар Екатерины под трубные звуки фанфар, изображая Робин Гуда и его друзей, которые похищают красивых девушек. Предполагалось, что после шутливой борьбы будут устроены танцы при факельном свете. Конечно, по тайному уговору Екатерина поджидала нас с одиннадцатью фрейлинами, дабы обеспечить всех кавалеров дамами.

Все шло по плану. Мы подкрались к покоям королевы и, распахнув двери, разом вломились внутрь. Женщины завизжали. Екатерина уронила резную шкатулку слоновой кости, и она раскололась, упав на пол. Королева якобы в ужасе прикрыла рот своими тонкими руками. Она готовилась ко сну и сидела в бордовом плаще, накинутом поверх ночной рубашки. Янтарные, уже расчесанные волосы золотились в отблесках факелов. Мне подумалось, что, несмотря на расплывшуюся талию, жена моя осталась необычайно соблазнительной и красивой.

— Готова ли королева сдаться на мою милость? — вздохнув от восхищения, спросил я, затем протянул к ней руки (мои пальцы были унизаны кольцами, безусловно, она их сразу узнала) и кивнул музыкантам: — Будьте любезны, сыграйте нам павану.

Зазвучала музыка, и мы начали танцевать.

— Я узнала вас, милорд, — прошептала Екатерина, когда мы сблизились в танце.

— Неужели? — Я наслаждался игрой. — А вы уверены?

— Естественно, — ответила она, проходя мимо и задевая меня полой бархатного плаща. — Я узнала бы прикосновения ваших рук среди тысяч других.

Я загадочно улыбнулся. Меня всегда очаровывали легенды о королях и принцах, которые странствовали, переодевшись в простое платье, — так поступали еще римские императоры и даже Генрих V до его восхождения на престол. Это могло стать опасным приключением (если бы о ваших планах прослышали враги), однако я мечтал о подобном путешествии.