Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

— Я пришел сыграть роль вашего камердинера. Мне хочется послужить вам, — заявил он, отвесив низкий поклон.

Где же камергеры? Как удалось Франциску проникнуть в мою спальню? Как он посмел ворваться сюда? Франциск застал меня в самом уязвимом положении, и с этого момента я решительно невзлюбил его, впрочем, он и раньше не вызывал у меня симпатии.

Я спустился с высокой кровати и смерил взглядом незваного гостя. Разряженный в пух и перья, он стоял подбоченившись и улыбался. Франциск наверняка догадывался, что мне захочется воспользоваться ночной вазой, однако не двигался с места. Я же был не намерен облегчаться в его присутствии.

— Как вы сюда попали? Мои гвардейцы… — сухо начал я.

— …обрадовались возможности пропустить к вам короля Франции, — закончил он.

Я огляделся. Где моя одежда? Гардеробмейстера, очевидно, отпустили вместе с остальными слугами. Что за наглость! Я решительно прошел в туалетную комнату, где хранились мои вещи. По большей части они лежали в сундуках, но часть гардероба оставалась на вешалках.

— Раз уж вы пожелали быть моим камердинером, — сказал я Франциску, — то выбирайте мне наряд.

Пусть уж болван исполнит эту нелепую миссию!

Франциск направился к длинной вешалке с крючками. На каждом висела одежда. Он задумчиво прошелся вдоль пестрого ряда и наконец выбрал бордовый камзол и подходящий к нему плащ.

— Такой наряд подчеркнет завидный цвет вашего лица, — заявил он, усмехнувшись так, будто выдал остроумное замечание.

Я поспешно застегнулся и даже накинул плащ, с неудовольствием отметив, какое редкостное преимущество получает одетый человек перед голым, особенно когда застает его со сна врасплох. Франциск продолжал бесцеремонно наблюдать за моим туалетом, и глупая ухмылка, казалось, навечно прилипла к его хитрой носатой физиономии. Он безостановочно щебетал обо всем на свете, опуская лишь одно: причину его небывалого визита.

Не удержавшись, я все-таки спросил:

— Зачем вы навестили меня?

— Чтобы узнать вас получше, mon frиre. Посмотреть, как вы выглядите в натуре.

Какой же он лжец! Я уже собирался высказаться откровенно, когда в дверях появился брадобрей Пенни, который ежедневно подравнивал и мыл мою бороду. Он принес чашу с ароматной горячей водой, полотенца, гребни, ножницы и бритву. Я опустился в кресло и отдал себя в его распоряжение.

На плечи мне легло большое белое полотенце, и Пенни, взмахнув серебряными ножницами, принялся колдовать надо мной. Франциск продолжал наблюдать, не сходя с места. Уйдет он наконец или нет? Мой гнев нарастал с каждой минутой.

— Как странно, что вы пользуетесь такими грубыми ножницами, — с притворным удивлением заявил Франциск. — Во Франции давно перешли на более изящные и удобные. Уверен, они и вам понравятся, когда у вас появится возможность сравнить их.

Я действительно возненавидел этого лицемера. Однако я не так ловок и скор на остроумные ответы, как Уолси и мой шут Уилл.

Ну вот, попал в одну компанию с Уолси! Комплимент или оскорбление?

— Меня вполне устраивают привычные инструменты, — выдавил я. — Они отлично знакомы с моей бородой.

— Однако слишком старые знакомства порой приедаются… Так бывает, к примеру, в супружеской жизни!

Ножницы Пенни порхали возле моей шеи. Я не смел даже пошевелиться.

— Вашей собственной? — решил уточнить я.

— Я женат едва ли пять лет, — пожав плечами, бросил он. — И уже трое детей…

— Третий еще не родился, — резко возразил я.

— Это скоро произойдет, — мечтательно произнес Франциск. — Надеюсь, будет девочка. Я хотел бы дочку, ведь у меня уже есть двое сыновей…

— Тогда вам придется быть преданным вашей дочери так же, как вашей матери. Дочерняя любовь — высшая награда, благословенная Господом.

Весь свет знал, что Франциска с матерью связывали отношения, противные человеческой природе. Говорили, что он и шага не может сделать без материнского совета и ежедневно запирается с ней до полудня для «совещаний». Она, в свою очередь, называла его «mon roi, mon seigneur, mon César et mon fils»[51].

На мгновение самодовольное выражение исчезло с его физиономии.

— И правда, — опять улыбнувшись, продолжил он. — Я назову ее именем моей любимой матушки. Разве мыслима более великая честь?

«Очевидно, немыслима, — подумал я. — Жаль, что вы не смогли сами жениться на вашей mère»[52].

Он был поистине отвратителен.

Возможно, и самому Генриху захотелось бы уединиться с родной матушкой, кабы она еще была жива. Как тесно связаны ревность и отвращение? Почему никто из ученых мужей до сих пор не озадачился этим вопросом? Я лично нахожу его более увлекательным, чем унылые споры, которые нынче яростно ведутся об истинной сути евхаристии.

Пенни закончил свою работу. Я встал с обтянутого кожей кресла, сбросил полотенце и выразительно заявил:

— Мне необходимо заняться делами.

Однако Франциск продолжал стоять передо мной с глупой улыбкой. Неужели мне надо взять флаг и помахать им перед его затуманенными глазами?

— Благодарю вас за помощь, — добавил я, — но сейчас меня призывают королевские обязанности, и нам следует разойтись.

— Вы правы, — кивнул он. — Однако мы еще встретимся… после полудня, на первом турнире.

По этикету мне полагалось проводить его к выходу. Неохотно я покинул вместе с ним спальню, пересек темную комнату и открыл дверь в большую гостиную. Добрая дюжина слуг с интересом уставились на нас.

— Bon jour[53], — приветствовал их Франциск, приподняв украшенную пером шляпу.

Приемная зала составляла шагов двадцать в ширину. Мы не прошли и половины, как Франциск вдруг резко остановился. Приложив палец к щеке, он игриво приподнял левую бровь. Потом, сдернув с головы шляпу, отбросил ее в угол.

— А давайте-ка поборемся, брат! — воодушевленно предложил французский король.

Он опять застал меня врасплох. Я не успел встать в стойку, когда Франциск, нарушая все правила, начал наступать на меня, нещадно нанося удары, и в итоге сразу опрокинул меня на спину.

Удивленные придворные смотрели сверху на мой позор. Теперь я понял, почему Франциск выбрал для меня столь тесный наряд — он буквально лишал меня свободы движений. Отступив назад, этот притворщик начал гримасничать, изображая ужас.

— О! О! Sacrebleu![54] — затараторил он.

Франциск сыпал глупыми ругательствами, однако даже не подумал протянуть мне руку и помочь встать. Он стоял столбом, всем своим видом изображая крайнее замешательство.

— Неужели у вас во Франции противнику не дают подготовиться к поединку? — спросил я, поднявшись с пола.

— Cher frère[55], всегда надо быть готовым к неожиданностям. — Он пожал плечами и закатил глаза. — Жизнь обычно наносит нам удары без предупреждения. Я лишь пытался уподобиться ей.

Я сорвал тесный плащ. Тогда уж следовало устроить бой подальше от любопытных глаз и отбросить все протоколы, запрещавшие драку между монархами!

— Тогда уподобьтесь атлету — если сможете! — и поборемся в честной схватке, — подначил его я.

— Я никогда не повторяю своих действий, — надменно сказал он, отступая назад. — Особенно успешные удары.

— Вы предпочитаете повторять ошибки? — спросил я, надвигаясь на него.

— Какая у вас тут грязь на полу.

Сдвинув брови, он с нарочитой старательностью разглядывал ковер.

— Да, французская грязь, — парировал я. — Она залетает даже сюда.

— Жаль, что вам не удалось по достоинству оценить все мое королевство. И как удачно, что вам не придется больше тут появляться. Судьба поистине благосклонна.

— Как удачно, что мы с вами «братья» и вы можете наслаждаться своими фальшивыми титулами в полнейшей безопасности.

Он вновь приподнял бровь.

— Младший брат Эдмунда де ла Поля Ричард мог бы сказать то же самое. — усмехнулся он. — К счастью, такие заявления совершенно безвредны и лишь развлекают нас обоих. — Он вновь поклонился. — À bientôt, mon frère![56]

Де ла Поль! Как посмел он упомянуть имя этого изменника, который по сей день скрывается во Франции, питая надежды, что его признают законным английским королем? А Франциск прикрывает его, держит про запас!

Я швырнул в дальний угол бордовый плащ и камзол, запачканные пылью из-за вероломства Франциска.

— Отдайте эти тряпки французскому нищему, — велел я пажу и, видя, что он расторопный малый, добавил: — Позаботьтесь, чтобы их получил самый тщедушный и уродливый голодранец.

— Сам Творец не рассудил бы лучше, — восхитился слуга и со всех ног бросился исполнять приказ.

Интересная мысль: как поступил бы с Франциском Христос? Мне казалось, что мир Спасителя четко разграничен: приверженцы с одной стороны, противники — с другой. Однако как быть с теми, кто обращает к Нему красивые речи, тая ненависть в глубине души? Есть ли притча об этом в Писании? Должно быть, есть. Я поклялся найти ее. А пока я попросил у Господа стойкости и силы духа — ведь мне приходится иметь дело с человеком, который, как я теперь понял, является ближайшим подобием его сатанинского величества на земле.

Генрих имел привычку преувеличивать и во всем видел повод для начала военных действий. Франциск был не антихристом, а просто распутным французом, который воспринимал жизнь как колоссальную шутку. Ему, несомненно, польстило бы почетное звание, коим наградил его Гарри, возвеличив до столь высокого ранга в демонической иерархии.