Эмери Лорд - Миг столкновения

Потому что это случилось. Я сам видел. Может, Виви и не была пьяна. Я должен был ее остановить.

Она газанула на своей «Веспе». Скутер врезался в дерево. Виви еще была в седле – или нет? Не знаю. Боже, этот глухой шлепающий звук, с каким тело Виви упало на землю. Эта гора покореженного металла. Виви скорчилась на земле. У нее кровь; кровь на плече; и – о Господи – из плеча торчит обломок кости. Колени снова подкашиваются, меня рвет на траву. Надо подобраться к Виви, но желудок продолжает исторгать рвоту. Наконец он пуст, я пытаюсь сделать бросок к Виви.

Кто-то хватает меня за руку, потом за другую. Мне заламывают обе руки. Женщина в длинной ночной сорочке обняла меня, не пускает к Виви. У женщины большое, мягкое тело; кажется, что меня поймал огромный тестяной шар. Уютный и теплый шар. От коттеджика к Виви бежит мужчина, на ходу говорит по сотовому. На нем серая футболка и фланелевые пижамные штаны.

Женщина, кажется, задала мне вопрос. Но я не разбираю слов. Судя по движениям губ, женщина пытается меня успокоить. Верхние передние зубы торчат у нее по-кроличьи. А я разве кричал? Наверно. Ничего не слышу, кроме оглушительного звона.

Это случилось. Надо перемотать пленку. Всего на одну минуту. Я этого не допущу, я сумею.

Пленка; да, на глазах у меня пленка, горячая, мутная. Почти ничего не вижу. Вроде собралась целая толпа. К Виви бежит какая-то женщина. Да, определенно, она бежит к Виви. Господи, сделай так, чтобы эта женщина оказалась врачом. А сама Виви кого хотела бы сейчас видеть рядом с собой? Не врача, нет; волшебницу.

Дышать не могу. Кровь; кость. Вдохи – будто попытки надуть разом два дырявых шара. Слишком много усилий, ничтожный результат. Разреженный воздух.

Сколько это продолжается? Наверно, я сплю. Не может такого быть наяву. В отдалении, во тьме, пульсируют хвостовые огни, красный свет бьет по глазам. Это приехали за Виви. Теперь о ней позаботятся. А если нет? Надо их как следует попросить, чтобы позаботились. Но я не могу. Ноги – будто две истлевшие веревки; я делаю рывок и погружаюсь во тьму. Боже, как болит голова.

Слышу голоса над собой. Голоса пропадают. Снова возникают.

Последнее, что помню, – звуки хлопающих крыльев.

Виви

Джонас

Кто-то глухим голосом спрашивает:

– Его рвало?

– Да, неоднократно. В последний раз была сухая рвота.

Женский голос тонет в тумане. Удаляется, тает. Мне кажется, что я не в помещении; но если я лежу на земле, то земля не холодная. Чем-то пахнет. Похоже и на дым, и на растительное масло. Боль в сердце. Я знаю, где я.

Виви.

Резко открываю глаза. Хочу вскочить, но чьи-то сильные руки удерживают меня, укладывают обратно.

– Лежи, – велят мне. – Старайся не шевелиться. Расслабься.

– Со мной порядок.

По крайней мере, мне так кажется. Я на носилках, в «Скорой», задние дверцы еще нараспашку, и мне видна ночь. Виви я не вижу, вижу только фары и суетящихся людей.

– Я в порядке. Что с Виви?

– Ее забрали в больницу. На вертолете.

Значит, жива. Слава богу. Слава тебе, Господи. Если бы надежды не было, они бы не стали вызывать вертолет, так ведь? Со мной говорит медбрат. Длинные черные кудри спадают ему на уши.

– На водительском удостоверении твоей подруги указан адрес в Сиэтле и телефон с кодом Сиэтла. Ты знаешь ее домашний номер?

– Да. У меня в мобильнике. В кармане. Телефон ее мамы. Ищите имя «Кэрри».

– Тихо, тихо, не дергайся.

Медбрат шарит в моем кармане. «Не дергайся!» Да я при всем желании не смог бы дернуться. Меня же по рукам и ногам связали. Наверно, я себе что-нибудь сломал.

Медбрат зовет коллегу, вместе они находят телефон Кэрри. Потом закрываются дверцы «Скорой». Машина трогается.

– Я не хочу! Я хочу к ней! Не везите меня в больницу. Я…

– Придется полежать. В профилактических целях. Ну-ка, смотри сюда.

Медбрат светит фонариком мне прямо в глаза.

– Понаблюдаем за твоим состоянием. Вдруг у тебя сотрясение мозга? Надо проверить. Полежишь в палате экстренной помощи. Не волнуйся, это ненадолго.

– Говорю же, я в порядке. Меня стошнило от вида крови.

Не столько крови, сколько этой торчащей кости. Боже, при одном воспоминании снова мутит. Поворачиваюсь на бок. Желудок жестоко сокращается. Мне подсовывают пакет. Но рвоты нет, одни спазмы. Инстинктивно вытираю рот.

– Дыши глубже. А мы тебе пока укольчик сделаем.

Медбрат берет мой сотовый.

– Надо позвонить твоим родителям, известить их.

– Нет. Не делайте этого. Мои родители… они… Они – что? Один – мертв, другая не в состоянии тост поджарить, не то что кризисную ситуацию разрешить.

– Они… уехали. Их нет в городе.

Потом меня долго расспрашивают: не болит ли голова, кто президент Соединенных Штатов, какое сегодня число. Отвечаю без запинки. Спрашиваю сам: что конкретно с Виви? Медбрат от ответов увиливает. Когда я, потеряв терпение, закатываю глаза – он снова хватает фонарь и светит мне в самые зрачки. Не пойму, это мера предосторожности, предписанная инструкцией, или наказание.

«Скорая» останавливается.

– Погодите, – говорю я. – Нет, только не сюда. Я не пойду.

Потому что за такое короткое время мы только до одной больницы могли добраться. До той самой, где умер мой папа. Наверно, пусть лучше медбрат позвонит маме. В конце концов, не могут же они мной распоряжаться без согласия матери? Мама, наверно, им запретит. Или не запретит. Весьма вероятно, что сорвется.

– Успокойся, – говорит медбрат, беря меня за руку. – Ты же цел. Все будет хорошо.

Водитель «Скорой» распахивает дверцы, залезает внутрь, помогает вытащить носилки. Мне это противно. Я бы сейчас забился, вырвался, как герой книжки «Над кукушкиным гнездом». Они права не имеют меня насильно в больницу тащить. Только правда в том, что у меня сил нет. Я не сопротивляюсь. Я сдаюсь без боя. И знаете что? До меня вдруг доходит: а ведь так лежать совсем неплохо. Пусть-ка кто другой меня теперь тянет на себе.

* * *

Как игла в руку входила, я даже не почувствовал. Лежал на койке, мыслями был далеко. Медсестра одеяло подоткнула, теплое такое, мягкое. Для того оно теплое, что от внутривенного вливания может знобить. Пока не знобит. Вообще ничего не чувствую.

– Здравствуй, Джонас.

Надо мной стоит миссис Фишер, мама моего приятеля Зака. На ней розовая медицинская униформа. Я мог бы и сам сообразить: в таком городишке, как наш, знакомые кругом, в том числе в больнице.

– Здравствуйте, миссис Фишер.

Горло скребет, потому что я сдерживаю вопль о помощи. Выпрастываюсь из-под одеяла, сажусь на койке. Стараюсь выглядеть максимально здоровым.

– Я говорила с врачом, смотрела твою карту. Как ты себя чувствуешь?

Миссис Фишер по-прежнему стоит возле койки.

– Нормально.

Не могу поднять на нее глаза.

– Они маме уже звонили?

Миссис Фишер делает сочувственное лицо. Наверно, сообразила, почему я не хочу, чтобы мама знала.

– Ты несовершеннолетний, Джонас. Таковы правила.

Киваю. У меня с головой порядок. Просто маму жалко. Мало ей печали, так еще и это. Главное, была бы реальная причина, так ведь нет – я здоров. Мне нужно домой, срочно. Чтобы мама своими глазами увидела, что я цел и невредим. А теперь вот ей придется узнать, что ее сын угодил в ту самую больницу, где умер ее муж.

Все-таки поднимаю глаза на миссис Фишер.

– Вы что-нибудь знаете о Виви, о девушке, которую на вертолете забрали? Она… мы просто дружим.

Голос Виви так и звенит в ушах. Ах, мы просто дружим; просто дружим, Джонас, бесценный мой ханжа? Нет, Вив. Мы не ПРОСТО дружим. Пожалуйста, выживи. Выживи, Вив.

– Ее отправили в госпиталь Святой Елизаветы[10]. Будут делать операцию.

– Значит, все плохо?

Миссис Фишер медлит – то ли потому, что все действительно плохо, то ли из соображений медицинской этики. Очень надеюсь, что ради меня она эти соображения отбросит. Пауза – будто расстояние от края обрыва до полоски земли далеко внизу.

– На самом деле, хорошего мало; впрочем, могло быть и гораздо хуже. На место аварии ездил наш медбрат. Он говорит, что травм головы и позвоночника нет.

Затем миссис Фишер произносит слова «серьезные последствия», «опасная езда», «внутреннее кровоизлияние», «открытый перелом», «сухожилие» и все в таком духе. Я плохо воспринимаю, теряюсь в своих мыслях, реагирую, только когда она выдает:

– Слава богу, у нее ума хватило надеть шлем.

Тут я закрываю лицо руками, раскачиваюсь на койке. Как это мне удалось настоять? Как мне удалось?

* * *

Вскоре меня выписывают. Собираюсь прямо из холла позвонить Сайласу. Миссис Фишер сказала, нет смысла ждать новостей о Виви в больнице. Операция займет несколько часов, потом Виви еще долго будет без сознания от действия специальных препаратов. Это нужно, чтобы в ее организме запустился процесс выздоровления.

Очень странно идти по коридору без посторонней помощи, когда еще ночью надо мной квохтал целый штат медиков. Эта ночь была соткана из миллионов медлительных минут; таких медлительных, что не верится: неужели на мне та же самая одежда, что накануне? Не верится, что это случилось. Кружится голова, в чем я, конечно, ни под каким видом не признаюсь медсестрам.

И вдруг я останавливаюсь как вкопанный.

Вдалеке, возле медсестринского поста, – мама. На ней пижамные штаны и свитер не по размеру, слишком просторный. Но говорит она деловито, держится прямо. Помогает себе уместными жестами. Хочу окликнуть маму – и не могу. Стою и смотрю. Вспоминаю, как несколько лет назад Исаака укусила пчела, и он распух, что твой круассан. Мама, наверно, была в ужасе. Но я отлично помню, каким спокойным, твердым голосом она сказала: «Все будет хорошо», – и мы все поверили. Потому что она – наша мама; она контролировала ситуацию. Вот и сейчас она выглядит так же, как тогда, даром что одета во что попало. Она выглядит и действует как моя мать. Я – не круглый сирота; у меня осталась мама.