– Сейчас расскажу. Слушайте. Пошла я, значит, на концерт, причем уже с самого начала завелась, будто обкуренная, хотя еще и обкуриться-то не успела. Потом наверстала, конечно. Ну и вот, на концерте я с одной девчонкой познакомилась и пошла к ней ночевать. А девчонка – мастер татуировки. Под утро мне приснился разноцветный лотос – такой, знаете, в акварельных тонах, – ну и моя новая подружка взяла да и вытатуировала этот лотос у меня на боку. Моя мама – она в студии пропадает. Но, когда я вечером домой не явилась, она целый скандал закатила.

Доктор Брукс глубокомысленно кивает, переваривает информацию. Погодите, уважаемый доктор, это только начало.

– Несмотря на скандал с мамой, мне удалось сбежать на день рождения моей подруги Руби. В подарок я ей купила сумочку за триста долларов. Там, на дне рождения, я фоткалась и курила с новыми знакомыми. А потом я перепихнулась с бывшим парнем моей подруги Амалы. Причем прямо у нее в спальне. И еще с одним парнем. Все за один вечер.

Доктор Брукс перестал кивать. И записывать тоже перестал.

– Все решили, что я просто напилась. И… ну, вы должны знать. Вы ведь тоже учились в школе.

Крою улыбочку. Очень надеюсь, что она – сардоническая.

– Можете представить, как меня после этого называли. На следующий день я сказала маме, что меня надо в полицию сдать, потому что я – чудовище, которое не должно разгуливать на свободе. И что, вы думаете, сделала мама? Потащила меня прямиком к доктору Дуглас.

Бруксу нужно несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

– Наверно, для тебя это были тяжелые дни. Как ты себя чувствовала?

Униженной. Подвергшейся насилию. Получается несуразно, ведь я хотела, очень хотела вытворить все, что вытворила. Мне это было жизненно необходимо. Так-то.

– Доктор Брукс, я бы согласилась всю оставшуюся жизнь мешок из-под картошки носить вместо нормальной одежды, если бы это облегчило боль, которую я причинила людям, пока находилась… в состоянии гипомании.

Я правильно сказала? Странно: гипомания уже была, а я понятия не имела, что она так называется.

– Вы меня совсем не знаете, поэтому даже представить себе не можете, как тяжело мне было бы носить каждый день одно и то же платье… не говоря уже о мешке.

– Ты ведь и себе вред причинила, Виви; что же ты об этом забываешь?

Ничего я не забываю. После первого сеанса терапии доктор Дуглас отправила меня на постконтрацепцию и на анализы на случай вензаболеваний. А мне было до того тошно, что я даже облегчения не испытала, когда наличие заразы не подтвердилось.

Мне дали академический отпуск по состоянию здоровья. Если я намерена окончить школу, придется заниматься все следующее лето.

Я молчу, и доктор Брукс вопросительно наклоняет голову.

– Ты пыталась объяснить своим друзьям, что тебя постиг приступ гипомании? Что твои действия – результат биполярного расстройства?

– Нет. Я…

Я тогда не верила в диагноз? Считала, что заявление вроде «я не виновата, у меня биполярное расстройство, это все из-за него» будет выглядеть как заведомая ложь? Амала была унижена, буквально раздавлена. День рождения Руби пошел насмарку. Перед глазами так и стоит рыдающая Амала. До сих пор слышу ее выкрики в мой адрес. Амала и Руби – на лужайке перед домом, Руби обнимает Амалу за плечи. От дома Руби я пошла пешком. Прошагала несколько миль.

– Нет, я не пыталась.

Доктор Брукс дальше не расспрашивает про инцидент.

– Ну а потом тебе выписали препарат для стабилизации настроения – вдобавок к антидепрессанту. Как изменилось твое состояние?

Развожу руками: дескать, сами видите, куда я загремела. Можете делать выводы о пользе стабилизаторов настроения.

– Ты ведь прекратила прием препарата, так?

– Да.

– Почему?

Прищуриваюсь. Он и сам знает почему.

– Потому, что мне казалось, будто меня… выключили, как лампочку.

Доктор Брукс кивает, черкает на бумажке.

– Но ведь ты должна была принимать лишь одну таблетку за раз. Существует множество способов регулировать функции организма…

– Регулировать?

– Конечно. – Он выдерживает паузу, как бы подбирая слова. – Тебе не кажется, что сейчас нужно называть вещи своими именами? У тебя была депрессия, закончившаяся намеренным причинением вреда твоему собственному здоровью. И вот случай повторяется.

Это уже слишком. В ноющей груди щелкает растянутая, как резина, боль.

– О господи боже мой. Сколько раз говорить – я не пыталась покончить с собой ни тогда, ни в этот раз! Когда вы – вы все – уже это уразумеете?

Доктор Брукс мигом идет на попятную, поднимает руки ладонями вверх – мол, гляди: я безоружен.

– Мне жаль, что ты восприняла мои слова как намек на попытку самоубийства. Я лишь имел в виду, что в обоих случаях ты причинила вред своему здоровью. Понимаешь ли, Виви, я действительно полагаю, что медикаментозный препарат в правильной дозировке тебе поможет. Эффект будет куда лучше, чем ты воображаешь. Еще я полагаю, что курс терапии необходимо продолжить, чтобы ты сумела преодолеть свои переживания и негативный опыт, а также чтобы компенсировать ущерб, который был нанесен биполярным расстройством твоей личности.

Отчасти потому, что задавать вопросы – это мое, я спрашиваю:

– Вы же врач, верно? Неужели вы мне прямо сейчас помочь не можете?

– Что, сегодня? Не могу.

– Почему нет?

– Потому что мой метод – заставить пациента раскрыться. А этого за один сеанс не достигнешь. Ты должна понять, Виви: биполярное расстройство – это лишь одна из граней многомерной жизни. Нужно хорошенько подумать и решить для себя, какая жизнь будет тебе по вкусу. Помимо лекарств и сеансов терапии я бы порекомендовал тебе принять свой диагноз. А это тоже требует как времени, так и опыта.

– Принять диагноз? Всего-то?

Резко отодвигаю стул, вскакиваю, иду к двери. Брукс говорит как Хайаши. «Жизнь есть жизнь. Придется смириться».

Мой сарказм не производит на Брукса ровно никакого впечатления.

– Да. Я тебя вполне понимаю. Вот ты сказала: не хочу, чтобы у меня было биполярное расстройство. Только ведь в этом-то все и дело. Сам факт наличия такого диагноза расстраивает и даже приводит в ярость. Но не все так плохо. Подумай, Виви, у тебя есть любящая семья, есть дом, есть доступ к медицинской помощи.

На всякий случай доктор Брукс улыбается довольно теплой – недокторской – улыбкой.

– Вдобавок ты по натуре – боец. Это сразу видно.

Ха! Боец! А еще – художник, а еще – тугая спираль Галактики. Так-то, доктор.

– Допустим, я соглашусь принимать лекарство – а лучше мне не станет…

– Тогда мы подберем новый препарат. Твой голос будет услышан. Я знаком с доктором Дуглас. Обещаю, что и она тоже будет учитывать твои возможные жалобы.

Снова сажусь на стул, готовая к дальнейшим переговорам. Ощущение, будто сидишь за рулем, будто легко можешь дотянуться до коробки передач и переключить скорость.

– По-моему, от лекарств будет прок только в том случае, – вперяю взгляд в доктора Брукса, – если мне позволят самой выбирать.

Доктор Брукс подается вперед, будто мы с ним – заговорщики, будто он сейчас откроет тайну.

– Совершенно с тобой согласен, Виви.

– Значит, я выбираю литий. (Слово мне по-прежнему очень нравится.) Только в другой дозировке. Вы не против? Или, по вашему мнению, мне нужны и антидепрессант, и литий, и что-то третье?

– Мы это обсудим.

Доктор Брукс лезет в ящик письменного стола.

– У меня тут специальная литература. Могу дать тебе на время. Возьмешь?

Я, доктор, чтобы вы знали, все бы взяла от этого мира, буквально все.

– Да, спасибо.

Потом, уже в палате, я задираю платье, изворачиваюсь, чтобы увидеть радужное пятно на собственном боку. И думаю: а что, если перестать ненавидеть татуировку? Что, если рассматривать и лотос, и шрам на запястье, и летние веснушки как свою личную патину? Находят же адепты ваби-саби красоту в ржавчине и в потускневшей краске. Пусть и мои отметины станут вроде печатей в паспорте, подтверждений, что я была там-то и там-то. Без намека на мои будущие перемещения и дела. Что, если извиниться перед Амалой и Руби, а на одноклассников наплевать с высокой вышки? Сама-то я знаю правду. Что касается Джонаса – может, я была с ним честной, позволила ему сделать выбор и перестать уже терзаться чувством вины? Так, выходит, я смирилась?

* * *

Открываю глаза и вижу: некто шагнул к подоконнику, этот некто держит корзину в обеих руках. Первая мысль – мама пришла; но я сразу замечаю длинные черные волосы. Элли. Она смотрит на меня, застывает на месте.

– Ой! – выдыхает Элли. – Извини. Я думала, ты спишь.

– Ты… ко мне приехала?

– Ну да.

Чепуха какая-то. Приподнимаюсь на постели, хотя боль отдает в плечо и ключицу.

– А в корзине что?

– В корзине? Гостинцы. Из дома. Она наряднее выглядела, да медсестры, пока досматривали, все переворошили. Лия с Бекой внесли свою лепту.

Смотрю подозрительно – сама это чувствую, – но любопытство оказывается сильнее:

– Какую конкретно?

Элли ставит корзину в ногах койки.

– Ну вот, например, сухой шампунь. Знаю, это нормальному душу не замена, но все-таки… все-таки лучше, чем совсем без мытья.

– Можно опробовать?

– Сейчас? Конечно.

Элли передает мне флакон и безо всякого смущения спрашивает:

– Помочь тебе на волосы его нанести?

Киваю. Не знаю почему, меня сейчас тянет к Элли. Странно. Я ей грубила. А она вот приехала, гостинцы привезла. Как это объяснить? Элли подходит ближе, прикрывает мне глаза ладонью. Чувствую, как спрей холодит кожу головы. Довольно резкий ананасный запах. Элли массирующими движениями втирает сухой шампунь мне в волосы. Руки у нее теплые-теплые. Смотрю ей в лицо. Элли сосредоточилась на своем занятии. Глаза у нее темные, даже зрачков почти не видно. Кожа цвета меди и гладкая, как новенький пенни. Наверняка в одной из прошлых жизней Элли была кобылкой – изящной, тонконогой, долгогривой кобылкой. Сильной и благородной. В том числе и по отношению к дряни вроде меня.