Подвыпивший тюремщик провел Акли на первый этаж и открыл дверь одной из камер. Веселый, добродушный старик был этот папаша Шмидт. Само воплощение венского веселья, которое так и било из него ключом.

- Все в порядке. Не принимайте все это всерьез. Случается порой и с человеком и с невинной птичкой, что их запирают в клетку. Но вам здесь будет неплохо. В отеле папаши Шмидта, хе, хе, хе! Я и не спрашиваю, что вы там натворили. Важно, что вы здесь, и все! Теперь вы наш. Этим все сказано. Детектив Рослов, ну тот, русский, шепнул мне на ушко, что вы потешали самого государя императора. Так что выше голову, приятель. Там-то, наверху, вы уж наверняка приручили к себе пару рыжих жеребчиков. Ха-ха-ха. И давайте, выводите их поскорее из конюшни! Папаша Шмидт - ловкий человек и хитрый человек. И для вас папаша Шмидт добудет все удовольствия и все радости Вены. А точнее даже не он, а те ваши рыжие жеребчики привезут. Вам для этого даже и не понадобится выходить из отеля папаши Шмидта. О, что это за прелесть город Вена (папаша Шмидт прищелкнул языком, словно вспоминая лакомый кусочек, когда-то съеденный им).

Вена свете только одна![ 20 ] Вот все знай повторяют: свобода, свобода и свобода! А что, собственно, такое свобода? Величайшая глупость! Свобода-это когда человек может пойти в любой кабак. И туда, где он завсегдатай, и туда, где не завсегдатай. Ну хорошо: свобода это приятно. Но чем хуже, если кабак сам приходит к человеку? А ведь может прийти!

Акли вынул из кармана один золотой и положил его на ладонь старого болтуна.

- Всегда к вашим услугам, сударь! - подобострастно согнувшись в поклоне изъявил свою покорность Шмидт.

- Пока мне ничего, не нужно. Или, пожалуй, одно: хочу знать, за что меня сюда упрятали?

- Вот этого-то как раз я и не знаю, сударь. Наверное чем-то прогневали императора? Нашего добрейшего Францика. Ах, какой это божественный человек!

- Вы знаете его?

- Еще бы. Со дня рождения. Я, как раз был в театре, сударь, в тот самый вечер-тогда я служил камердинером при графине Траутмансдорф. Стою в глубине ложи, держу на руке ее пальто, а в это время ее величество, наша дорогая Мария-Терезия, бабушка нынешнего императора, прямо во время представления выглядывает из своей ложи и сообщает публике:

Der Poldl hat an'Buam und grad am Binddag, am mein'Hochzeitsfag'[ 21 ]. Н-да, папаша Шмидт многое знает, может быть даже и больше, чем следовало бы.

- Чего стоят все ваши знания, если вы все равно не знаете, за что меня арестовали.

Папаша Шмидт небрежно помахал рукой.

- Такие вещи рано или поздно сами выясняются. Вот увидите - и это тоже выяснится. Только терпение и выше голову! А сейчас прошу вас проследовать вот сюда. Здесь, правда, уже есть один господин. Можно сказать веселый малый. Когда его часа полтора назад привезли, он был в крепком подпитии. А что удивительного? Вена - это город выпивох, весельчаков, шутников и похмелий. Не скажу ничего за воспитание данного господина. Костюмчик у него конечно - того. Но в остальных-то камерах людишки еще ниже рангом сидят. Что поделаешь - бедняк шилом бреется!

Видит бог - лучшего общества предложить вам не могу. В данный момент как на зло ни одного архиепископа. Они у нас в редкость. Скажу даже - мне еще ни один не попадался. Но если бы был, обязательно поместил бы вас к нему. Или если привезут какого - помещу сюда, к вам.- Кто знает, кого еще бог пошлет?

С этими прибаутками папаша Шмидт втиснул новичка в камеру, заверив его, что перед ужином он еще наведается за распоряжениями, а до тех пор может прислать ему губную гармонику, если господин желает поразвлечься!

- Нет, спасибо, не желаю.

- А зря. Гармоника - вещица веселая. Но как будет угодно. Пока, сударь!

Тюремщик захлопнул за ним дверь камеры. Со скрипом повернулся ключ в замке, и Акли стал арестантом.

В камере царил полумрак. Особенно он ощущался после яркого солнечного света, которым была залита эта часть тюремного здания снаружи. В первые мгновения вообще едва можно было различать предметы, но мало-помалу их очертания начинали проступать из полумглы: несколько мешков, набитых соломой, стол с кувшинами воды на нем. Единственным источником света было окошко под потолком с мутными стеклами. И удручающая тишина. Если бы ее не нарушал однообразный звук, как будто где-то что-то пилили. Но это только так показалось Акли вначале; просто на самых дальних нарах лежал и храпел мужчина. В потемках Акли споткнулся о табуретку и в сердцах отшвырнул в сторону. От ее громыхания спящий проснулся.

- Ну что там еще?- спросонья хриплым голосом рявкнул он, поднял из угла камеры огромную голову и вперил в новичка пару горящих в сумраке глаз.

- Извините, сударь, что я осмелился, не будучи знакомым, обеспокоить вас, но заверяю, что прибыл сюда не по собственной воле.

- Черт побери! - вдруг завопил тот, спрыгивая с нар.- Что я вижу? Господин Акли!

Акли даже попятился от неожиданности.

- Как, это вы, господин барон? Ну и ну!

- А разве вы не ко мне?- удивился барон Сепеши, потому, что действительно это был он.

- Не совсем,- просто отвечал Акли.

- Тогда каким ветром вас?..

- Обычным. Полицейские доставили.

- Доставили? Вас. Но за что?

- Если бы я знал! А вы - почему здесь, барон?

- О, для меня это привычное дело. Выйдя от вас, из Бурга, поехал в парк Пратер, пообедал в "Синем слоне". Настроение было премерзкое. Цыгане играли добрые венгерские песни, я тоже хотел заказать свою любимую, насвистал даже цыгану ее начало, но он и ухом не повел. Тогда я швыряю ему сотенную. Цыган запиликал. Но не успел он сыграть мне к половины, как появляется полицейский и волочит меня сюда. Все допытывался, кого я убил за эту сотенную.

- Вот видите? А всему виной ваш вызывающий наряд.

- Эх, бросьте вы! Это в конце концов даже забавно. По крайней мере хоть что-то происходит. А вот что касается вас, то это уж действительно любопытно, как вы сюда угодили?

- Я был в Городском парке, беседовал с мадемуазель Ковач, как вдруг ко мне подходят два агента тайной полиции и...

- Как?- перебил его барон.- Значит, вы говорили с моей невестой? Ну и? Чёт или нечет?

- Не стану от вас скрывать, барон: нечет! Сепеши гневно заскрежетал зубами.

- Не желает? Да?

- Ребенок она еще, господин барон. Несмышленое дитя,-принялся утешать его Акли.-Не созрела еще...

- Нет, будет по-моему!-вырвался из груди барона лихорадочный, страстный возглас.- Она будет моей! Поняли? Сепеши - уродливые мужики, страхолюдины. Но жены у них - красавицы. Потому что все Сепеши крадут своих жен. И мать мою похитил мой отец, и дед-в свое время бабку уворовал. Всегда крали. И красть нужно только все красивое. Эх, да что там: краденая женщина всегда слаще той, что сама к тебе липнет, что любит тебя.

Глава V Император гневается

Мадемуазель Ковач, в соответствии с указанием Акли, на следующем же перекрестке приказала кучеру повернуть и ехать прямиком в резиденцию императора.

Но в такой час, под вечер, к императору попасть трудно. Император в это время - обычно в цивильном костюме - либо прогуливается по городу, на променаде, заговаривая со всеми знакомыми, или копается в парке среди цветочных клумб и тогда вообще ни с кем не говорит, за исключением жены главного садовника (нет, я не хочу уподобляться сплетникам!), либо трудится у себя в лаборатории, где он - в соответствии с модой тогдашнего времени - занимается алхимией, конечной целью которой было, разумеется, получение золота. Но, увы, и он тоже не сумел разгадать тайну производства золота, и ему оставалось добывать драгоценный металл старым способом - из карманов своих подданных.

Однако он все же нашел применение колбам и ретортам для более мелких дел. Потому что человек, однажды вкусивший химии, уже больше не может отвыкнуть от нее, словно алкоголик от вина. Вот и на этот раз, когда дрожки мадемуазель Ковач вкатились на двор Бурга, государь находился в своей лаборатории, где проводил эксперименты по созданию новых духов. Он мечтал из лепестков розы и семян конопли создать новое душистое вещество. И потому приказал дежурному камергеру графу Дауну:

- Велите никому не мешать мне, и кроме моей дочери никого ко мне не пускайте...

Он как раз о ней думал. Для нее и хотел изобрести новые духи. Его постоянно распаляло желание сделать переворот, этакую маленькую революция... в жизни женщин. Эпидемия эта - делать революции - тогда настолько распространилась, что даже императору захотелось совершить одну. Сатанинская идея - чтобы принцесса источала свой, особый аромат, какого ни одна из женщин на земле не имела! Вот уж когда действительно произошла бы революция среди придворных дам, последствия которой мог бы один только бог предвидеть!

Отвары трав еще только закипали в котлах, когда в переднюю неожиданно заявилась воспитанница пансиона Сильваши. Где на страже находился один дежурный камергер. А между тем проникнуть и туда было делом не из легких. Проще верблюду пролезть через иголье ушко, чем пробраться в Швейцарский двор, а оттуда - в переднюю. Через которую вел ход в лабораторию. Потому что венский двор с тех пор как французские Людовики отправились к праотцам, сделался самым блестящим императорским двором в Европе. В каждом углу дворца буквально кишели жандармы, телохранители и стражи с алебардами, и у каждого такого чина была видимость дела. А потому каждый несчастный, которому хотелось попасть перед очи императорские, должен был на себе испытать, как исправно этот чин свою службы исполняет.