Через несколько секунд Людочка кричала в голос, а вода все лилась и лилась. И после этого коварный доктор смазал вазелином деревянную заглушку и заткнул ею вход. Людочка дернулась, чтобы соскочить, но сильная рука ассистентки крепко держала ее плечи, с силой пригибая к кушетке.

– Терпите. Я засекаю время. Я скажу, когда вам будет можно сходить на горшок.

Людочка выла и стонала, кусала губы и крутила головой. Её затылок взмок под сильной рукой Дарьи Алексеевны.

– Время вышло, вы можете опорожнить кишечник.

Дарья едва успела убрать толстую заглушку…

Эта мука длилась более двух часов. Нойман будто ошалел. Он ввел в Людочку подряд шесть двухлитровых клистиров, всякий раз все дольше и дольше заставляя ее терпеть. Он использовал различные по форме, деревянные и каучуковые заглушки. Людмила ослабла и еле шевелила ногами. Ей казалось, что эта мука никогда не кончится. Что она попала в настоящий ад. Нойман заставлял ее принимать клистиры в разных позах: на боку, на коленях, лежа на животе, лежа на спине. Один-два-три ромбика, а четвертый треснутый… Последний он осуществил таким образом: положил Людмилу на спину и заставил ее согнуть и развести ноги.

– Человеческий кишечник имеет множество изгибов, – отрывисто объяснял он, массируя рукой Людочкин живот – Все это требует разнообразие поз и массаж живота. Вы поняли меня, мадемуазель?

Но мадемуазель уже не отвечала. Она лишь слабо шевелила губами. А после Нойман сам взял ее на руки и отнес в теплую ванну. От воды пахло лавандой и апельсинами. Только в ванне Людочка пришла в себя. К ней заглянула Дарья, проверить температуру воды.

– Ну, как вы себя чувствуете?

Людмила лишь слабо кивнула.

– Вы не сердитесь на нас, милочка. Доктор оказал вам большую услугу, избавив от всех накопленных нечистот. Теперь ваши глаза засияют еще сильнее, и здоровья прибавится. Поверьте мне. Вам не горячо?

Людмила покачала головой.

– А ну-ка, встаньте. Встаньте! – приказала Дарья.

– У меня нет сил.

– Я помогу. Дайте руку.

Людочка встала во весь рост. А далее произошло то, чего она совсем не ожидала. Ассистентка Ноймана заставила ее опереться о выступ в стене, а сама приникла к лобку губами и принялась ласкать языком Людочкин клитор.

«Что она делает? – рассеянно думала Людмила, но, как ни странно, не отстранилась, а, наоборот, подвинулась ближе к алчущим губам Дарьи. Девушка зажмурила глаза и качнулась. – Они здесь все сошли с ума, и я вместе с ними…»

– Сядь, я тебя пальцами доласкаю, – обдавая горячим дыханием, прошептала старая лесбиянка.

Ее полная рука ушла под воду. Людмила закрыла глаза и откинула голову.

– Раздвинь ноги шире… Я аккуратно, не поврежу твою целочку…

Через мгновение Людочка вскрикнула, тонкие пальцы вжались в фаянсовые поручни широкой ванны.

– Спасибо, – прошептала она уходящей ассистентке. Та только усмехнулась:

– Не за что. Это не было оплачено. Просто ты мне очень приглянулась. Приходи еще…

Потом Людочка сидела на широкой деревянной скамье и медленно вытиралась большим банным полотенцем. В этот момент к ней заглянул Краевский.

– Как ты, моя девочка?

Она не ответила. Ее глаза были закрыты, она почти спала. Щеки розовели от пара и воды, завитки мокрых русых волос прилипли к груди и плечам.

– Погоди, не спи. Я сделаю то, для чего мы сюда пришли.

Он поставил ее, словно безвольную куклу, коленями на лавку. Его ладонь коснулась сосков, прошлась ниже от талии к животу и задержалась на лобке. Краевский до боли сжал ее голый лобок.

– Мой бог, я зверею от страсти к тебе. Ты снова вся скользкая, Мила…

Его рука нырнула в карман сюртука, он вынул оттуда новую пробку из китайской коллекции – большего диаметра. Удивительное дело: девушка не сопротивлялась и даже не вскрикнула. Людочка приняла вторженку с легкостью, словно она была желанной гостьей.

Его измученная пассия приняла бы нынче и самый большой экземпляр из тайного футляра. И даже нечто большее…

– Нойман – настоящий волшебник, – крякнул с удовлетворением Краевский.

Он не стал одевать Людмилу полностью. Дарья Алексеевна принесла клетчатый плед. Они втроем укрыли им спящую девушку, и довольный Краевский отнес свое сокровище в карету.

* * *

– Доктор, вы верите в переселение душ? – тихо спросила его Дарья, стоя на крыльце. – Она… Словом, вы поняли, на кого она так похожа…

– Я не верю в переселение душ, тем более в одном временном отрезке. Я вообще не склонен увлекаться мистикой. Однако, как естествоиспытатель, я допускаю наличие в природе биологических двойников. Да, это очень забавно… Сколько этот мерзавец будет держать ее возле себя?

– Да, пока не надоест, – махнула рукой Дарья и пошла в свою комнатку.

«Когда он наиграется ею, я разыщу бедняжку и женюсь на ней, – решил Нойман. – Хоть я и калека, однако, после всего позора, она вряд ли сможет выбирать. И она будет у меня рожать. Много рожать…»

* * *

Людмила не поняла, как долго длился ее сон. Когда она проснулась, за окошком уже стояли густые сумерки. Перед глазами мелькнули длинные черные штиблеты, мужские икры, одетые в тонкое английское трико. В сумраке, прямо на коленях графа, сидела огромная серая птица с опущенной головой и клювом. Граф шевельнул руками, а птица, шурша крыльями, превратилась в обычную газету. Граф не спал, он сидел в кресле и читал под лампой последние новости. Людмила поежилась. Ее соски стояли, словно каменные. Её морозило.

– Мне холодно, – прошептала она и вдруг расплакалась.

– Ну, что ты? – он отложил газету и подошел к кровати.

– Я хочу к маме…

– Людочка, девочка, ты навестишь свою маму. Но чуть позже. А сейчас напиши ей письмо. Напиши, что у тебя все хорошо, и пусть она не волнуется.

– А вы отнесете его на почту?

– Конечно, мы оба завтра зайдем на почту и отправим его.

Она всхлипывала.

– Я ждал твоего пробуждения, соня, целых четыре часа. Мы опоздали на обед. Сейчас швейцар доставит нам ужин. Ты хочешь кушать?

– Да, – пробормотала Людмила.

Она на самом деле почувствовала зверский аппетит.

Раздался звон колокольчика.

– О, уже привезли.

– Подождите, я оденусь…

– Накинь халатик.

А далее был ужин. И снова вино. На этот раз это был португальский портвейн Dows, коллекции 1830 года, доставленный из магазина Леве в город Н. Официант из ресторана за считанные минуты сервировал стол на двоих. На белых фарфоровых тарелках дымились огромные отбивные со сложным гарниром, в золотистых блюдах серым тусклым светом поблескивала черная ачуевская паюсная икра, тут же стоял судок с галантиром из языка, несколько паштетов, фрукты, пирожные.

Людмила ела охотно, но съела мало – больше не входило. А когда она снова вспомнила о манипуляциях Ноймана, у нее и вовсе пропал аппетит. Рука отодвинула тарелку с пирожными.

– Я больше никогда не поеду туда, – заявила она и опустила голову.

– Куда? – он рассматривал ее русую макушку.

– К доктору Нойману.

– Какому доктору? Тебе что-то приснилось?

– Хватит меня дурачить!

– Я тебя не дурачу. Я играю с тобой. Пока нам нет необходимости в частых посещениях сего ученого эскулапа. Тем более, если ты будешь умницей и станешь меня слушаться.

– Я устала быть умницей! – крикнула она.

– Тихо, тише… Услышат слуги. Это что еще за истерики?

– Ты… Вы не представляете, – зашептала он горячечным шепотом, а из карих глаз брызнули слезы. – Он заставлял меня вставать в такие позы… В меня втекало столько воды… Я не могла терпеть. Я думала, что лопнет мой живот!

– Ты была полностью раздета или в сорочке? – глаза Краевского блестели в свете подсвечника.

– Полностью! Его ассистентка раздела меня донага. Они смотрели везде. Они трогали меня везде.

– Тише… Что еще они делали?

– Ничего! Они вставляли в меня какие-то трубки, какие-то заглушки и заставляли терпеть. Терпеть! Это было невыносимо! Я не хочу! Я хочу домой! Рассчитайте меня, я уйду. К маме! – она снова зарыдала.

– Моя девочка, это невозможно… Уже слишком поздно. Поздно. Мы отравили друг друга ядом страсти. Я пью эту страсть маленькими глотками, как одержимый безумец. Я тебя никому не отдам… Маме письмо, напишем завтра же письмо. Иди ко мне…

Он подхватил ее на руки. А затем он снова принялся целовать её в губы. Страстно. Её последние крики потонули в потоке безумных ласк. Он положил ее на спину, распахнул халат и приник губами к лону. О, что только вытворял его язык! Она извивалась от неописуемого наслаждения. Он захватывал губами лепестки губ, язык двигался то быстрее, то тише, то вверх, то вниз. Она вздрагивала, лохматая русая голова металась по подушке, тело выгибалось дугой и двигалось ему навстречу. И он снова шевелил в ней пробкой. Теперь эта пробка своим острым конусом давила на верхний свод так, что Людочка рычала от страсти и кончила, оцарапав Краевскому спину.

– Ты видишь, как горяча твоя попка. Ты становишься Клеопатрой, моя принцесса. Все идет так, как надо. А теперь приласкай и моего старого друга… Еще пару дней, и он ворвется в твои врата, как настоящий победитель. И нет той силы, которая бы разлучила нас. Ты же видишь, ты чувствуешь. Я и только я буду владеть тобой всецело. Я один! Один. Сильнее ласкай его… О, боги!

* * *

Она проснулась рано, но Краевского в кровати уже не было. Людочка с удовольствием потянулась. Солнце нежным утренним светом освещало часть комнаты в проеме распахнутой портьеры. Было по-утреннему свежо, пахло травой и цветами – недалеко от окошка находилась та самая клумба, о которой Людочка напрочь позабыла. Ее любимые Анютины глазки цвели и нежились под солнцем без ее заботливых рук.

Дверь скрипнула и отворилась. Он вошел, напевая себе под нос какую-то арию. Она сделала вид, что еще не проснулась. Он наклонился к ее уху.

– Не притворяйся, я видел, что ты не спишь… Вставай, любимая. Сейчас я выну из тебя наш второй номер. Ты сходишь в уборную, омоешься. И придешь к папочке на последний этап… нашего восхождения к Олимпу.