Людочка смотрела на графа влюбленными глазами. Он лукаво посмеивался, видя её девичий восторг. В одну из примерочных он осмелился заглянуть сам и, воровски посматривая по сторонам, стянул с Людочки тонюсенькие батистовые панталончики с рюшами и шлепнул ее по розовеющему заду так, что она ощутила присутствие злополучной, третьей пробки. Та дрогнула в ней, произведя колебания в какой-то потаенной точке. Людочка сжала зубы и закрыла глаза. Она едва сдержалась, чтобы не упасть ему на грудь и прижаться всем телом.

– Ты уже хочешь меня, маленькая Клеопатра?

Она молчала.

– Скажи, что хочешь… Не молчи.

– Я не знаю…

– Все ты знаешь… Твои глаза и губы говорят об этом. Губы раскрываются для поцелуев, и влажнеет твоя писенька… Если бы не продавщицы, я бы раздвинул твои ноги и приласкал ее язычком, чтобы почувствовать, как сожмется твоя попка. Ты так славно кончаешь…

– Тише, сюда зайдут.

– Хочешь, я прикажу им нас оставить на время?

– Нет… Позже. Я так не могу.

– Ладно… Поехали к портнихам.

В швейном салоне граф сам выбрал тонкий лиловый бархат, алонсонское кружево и шифон в тон. Пролистав журналы, они выбрали фасон выходного платья. Платье выглядело роскошно.

– Это к твоему новому украшению с сапфирами. Тебе нужно несколько дорогих туалетов. Позже закажем еще платья и меха.

С Людочки сняли мерки. Она была пьяна от счастья. О таких обновках она не могла даже мечтать. Граф сам выбрал и несколько пар мягких кожаных туфелек на небольшом каблучке.

– Ботики и пальто мы купим ближе к осени, – пообещал он.

Они посетили еще пару модных салонов, где Людочка примерила несколько готовых летних платьев, привезенных из Парижа. И шляпки к ним. И пока портнихи подгоняли наряды по фигуре Людмилы, делая, где надо, строчки и ушивку, Краевский решительно взял ее за руку и завел в примерочную, прикрытую толстой плюшевой тканью. Хозяйка салона и ее мастерицы-швеи поняли все без слов и гуськом удалились в соседнюю комнату, плотно прикрыв за собой двери.

Краевский огляделся. Недалеко от примерочной стояла небольшая стремянка с округлым сидением. Ее использовали портнихи для обслуживания высоких дам, вместо обычного табурета. Сильные руки графа схватили эту деревянную конструкцию и водрузили ее в угол примерочной.

– Иди сюда! Скорее… Ты видишь, у меня уже нет сил. Я курсирую с тобой полдня по этим салонам, а сам схожу с ума.

– Анатолий Александрович, Анатоль! – жарко зашептала она, перехватывая его руки. – Сюда могут войти!

– Не войдут. Они понятливые дамы.

– Но я боюсь!

– Ничего не бойся, когда ты со мной. Мы позволим лишь небольшую шалость. Ты в панталонах сейчас?

– Нет, я сняла. С меня брали мерки.

– Отлично. Садись на эту стремянку и разведи ноги. Ну!

Он поднял ее и посадил на этот высокий стул с двумя маленькими деревянными подлокотниками. Она и ойкнуть не успела, как о его крепкие руки потянули ее подол на себя. Словно кукла-фантошь она съехала на край.

– Раздвинь ноги, согни колени. Ну! Шире… и положи ступни сюда. Да, так. Я бы вошел в тебя прямо сейчас, но оставлю сие действо на вечерний десерт. А сейчас просто выгнись ближе. Я приласкаю твой нежный бутончик.

Его пальцы прикоснулись к лепесткам скользкой плоти. Она застонала.

– Как плотно сидит в тебе пробка, – большой палец с силой надавил на разрисованную шляпку китайской игрушки. – О, как хорошо она раздвинула там все… Сегодня в гости к твоей попке придет важный гость, который станет ее повелителем на долгие годы… Ты поняла?

Она только кивала, закусив губы, едва не теряя сознания от жуткого вожделения.

– Я хорошо вижу и твою девственную писеньку. Она тоже хочет меня. Но пока – не время.

– А когда будет время? – неожиданно для самой себя прошептала она.

– Что?

– Когда будет время для моей… п*зды?

– Мила, что я слышу! Откуда ты понабралась этой вульгарной лексики?

– Я – я… не знаю. Я не могу терпеть. Я сильно хочу.

– Ты знаешь, но отчего-то эта вульгарность звучит так, что я… я. Словом, я готов растерзать тебя всюду. Порвать, словно животное. Но, Мила, я не имею пока права…

– А когда? – громким шепотом спросила она.

– Не сейчас… Ты не должна. Будь благоразумной…

Краевский наклонился к ее лону и принялся ласкать его языком. Он отстранялся лишь для того, чтобы сделать глоток воздуха, и снова его язык плотно лизал вспухший бутон меж ее скользких губ. Она была так возбуждена, что сильный оргазм свел судорогой все тело ровно через три минуты. Она вскрикнула и тут же обмякла, чуть не свалившись с высокого табурета. Краевский опустил ее ноги. Оправил платье.

– Не падай, meine liebe. Очнись. Очнись и открой свой ротик. Я не буду тебя долго мучить. Лава стоит у самого жерла…

Они вышли из салона немного растрепанные, с покупками под мышками. Сели в карету.

Пожилая мадам Сычова, владелица модного салона, еще долго смотрела вслед этой необычной парочке. Ее опытный взгляд оценил и состояние графа и бедное происхождение его спутницы.

– Да, как обнаглели нынче девицы. Этой кокотке бы с желтым билетом по улицам ходить, а она присосалась к богатому господину. А у господина, наверное, семья. Ах, какие нравы! Куда мы катимся? Содом да Гоморра!

Они сели в карету.

– Трогай. Мой бог, мы же еще в салон к Ламберу не заехали! – Краевский стукнул себя ладошкой по лбу. – Ладно, у нас будет еще возможность.

Людочка молчала, устало смежив веки.

Когда они приехали домой, она едва переступала ногами, утомленная долгой прогулкой по магазинам. Краевский заказал к пяти вечера обед из ресторана. Он сам ел с аппетитом стерляжью уху и пряженцы с зеленым луком. Пили белое Токайское. Людочка ела мало, она почти заснула в конце трапезы, уткнувшись носиком в лежащую подле нее руку.

– Иди, поспи, дорогая. Я разбужу тебя позже… Я тоже прилягу рядом подремать.

Она почти не помнила, как добралась до кровати. Волны Морфея унесли ее в туманный лабиринт удивительного и тревожного сна.

* * *

– Люциния, проснись! – кто-то тормошил ее за плечо. – Сюда идет Великий Понтифик. Скоро будет осмотр готовности весталок[26]. Ты снова хочешь получить наказание?

Она соскочила с нагретой на солнце беломраморной скамьи. От резкого пробуждения закружилась голова, она покачнулась, прикрыв белым рукавом растрепанные русые косы, спускающиеся до талии.

– Люциния, прикройся! У тебя помялась и задралась пала[27]. Не надо было спать на самом солнцепеке. Смотри, все щеки покраснели. Скоро Понтифик пожалует. Сегодня большая молитва во славу Весты. Ты не забыла? Сегодня твоя очередь охранять очаг и палладиум[28], – напомнила ей служанка и почти подруга Клодия.

– Да, о боги, как я могла заснуть!

– Не мудрено, ты видишь, какая в Риме стоит жара. Иди, омойся в терме, переоденься и переплети косы. У тебя еще целый час, – успокоила ее верная Клодия.

Разгоряченное тело с наслаждением окунулось в расплавленный жемчуг. Родниковую воду смешивали с порошком серебра и молоком буйволицы – оттого она казалась жемчужной. Бутоны белой розы качались по поверхности. Упругих ног коснулись прохладные струи. Служанка Оливия стояла рядом и держала поднос с травяным настоем, ячменную лепешку и кисть черного винограда. Люциния отщипнула кусочек хлеба, тонкие пальцы оторвали и несколько крупных виноградин и положили их в рот. Она зажмурилась от удовольствия. Длинные темные ресницы прикрыли карие глаза. Она снова вспомнила ЕГО… Кроме жрецов и Великого Понтифика в атриум храма Весты не ступала нога ни одного мужчины. Как он посмел? Она чуть не поперхнулась, когда вспомнила его облик… Он не был молодым юношей. Самой Люцинии нынче исполнилось семнадцать. Ему было больше тридцати. Почти под сорок. Также выглядел ее родной отец…

«Отец, почему ты не остановил Великого Понтифика, когда он выбрал Люцинию из двадцати девушек? Понтифик взял ее за руку и увел навсегда в Храм Весты. И с тех пор ее жизнь стала иной. О, она знала, что жребий ее почетен, что о нем мечтают тысячи юных римлянок. Но тридцать лет! Тридцать лет она не имеет права любить. Тридцать лет она имеет право отдавать свою душу и тело только богине Весте».

– Унеси, – коротко приказала она, указав на хлеб и виноград.

Служанка кивнула и удалилась. Другая подала ей белое покрывало. Люциния поднялась по ступенькам круглой термы и замоталась в покрывало.

– У нас мало времени, а я ослабла от жары. Принесите мне гребни, свежую палу, сандалии, и цветы белой лилии.

Служанки молча поклонились Люцинии и засеменили босыми ногами по нагретому полу мраморного портика.

Она сидела на теплой скамье. От порыва ветра покрывало слетело с нежных плеч. Она знала, что это бог северного ветра Аквилон забавляется с ней в дерзкой игре. Аквилон и его братья, Фавоний, Австр и Эвр, любили подпускать своих сынов в тайные лабиринты атриума весталок. Аквилон любил наблюдать, как обнажаются трепетные и полные груди целомудренных жриц Весты, как шевелятся на плечах густые локоны. Вот и сейчас он рванул с нее покрывало и обдал холодком упругие соски – отчего те затвердели и стали походить на спелую землянику. Люциния закрыла глаза и вспомнила, как сосков касались ЕГО губы. Ей стало жарко, а между ног заструилась влага. Хорошо, что никто ничего не видит…

Через несколько минут три прислужницы тихо подошли к ней.

– Госпожа, все готово. Разрешите расчесать вам волосы?

– Да, только будьте аккуратнее. Мне было больно в прошлый раз. В конце каждой косы вплетите цветок маленькой лилии. Из больших соцветий сделайте венок на голову, поверх покрывала.

Она любила не только лилии. Ее любимыми цветами были простые фиалки. Но для торжественной молитвы и ночного бдения она выбирала лишь лилии. Одна из служанок надевала на нее узкие сандалии из кожи ягненка. Другая – острым гребнем разделяла волосы на шесть частей. Весталки носили по шесть косичек, как невесты… Ее готовили к молитве и ночному бдению. Каждую неделю ей выпадала одна священная ночь. Ночь возле огня и палладиума. Она снова вспомнила все…